— Кроме того, — подхватил Клаас Ринвальд, бывший одного мнения с Яном ван Дорном, — вы, друг Блом, забываете о трудностях перехода через карру. Если мы с трудом перебрались через него, имея лошадей и быков, то каково нам было бы теперь идти без них!.. Ну, мы с вами с помощью наших ружей, положим, как-нибудь и пробрались бы назад, а женщины и дети? Могут ли они следовать за нами пешком по местности, где на каждом шагу угрожают всевозможные опасности и препятствия?.. Нет, милейший Блом, ваше предложение никуда не годится… Я не упрекаю вас за него, — Боже меня сохрани, — а только… так говорю. В данном положении я и сам не могу придумать ничего лучшего.
— Очень жаль! — произнес ван Дорн, с чисто голландской флегматичностью выпуская из трубки облако дыма.
— Если вы придумали что-нибудь, то не мучьте нас, сообщите скорее! — сказал Ринвальд.
— Да, уж действительно только вы один и можете не унывать даже в таком положении! — воскликнул Блом.
Ян ван Дорн невольно улыбнулся и сказал:
— Я вам объясню мою мысль, и, надеюсь, вы согласитесь со мною. От места, где мы жили, мы отошли уже слишком далеко, а до места, куда стремимся, теперь близко. Удивляюсь, как вы оба не принимаете этого в расчет. Несколько сот миль могут пройти и женщины и дети, конечно, небольшими переходами. Вы мне возразите на это: что же мы будем делать там, не имея ничего, кроме своих рук? Не жить же нам подобно бушменам и, подобно им, питаться одними кореньями да мясом отвратительных пресмыкающихся? Мы христиане, а не дикари-язычники!.. Вы согласны с этим?
— О да, конечно! — воскликнули оба боера.
— Я в этом уверен, — продолжал ван Дорн, — поэтому и не сделал вам такого дикого предложения. У меня есть другой план, придуманный, впрочем, не мною, а Карлом де Моором, и я вполне с ним соглашаюсь…
— Карлом де Моором?! — воскликнули Блом и Ринвальд.
— Да, Карлом де Моором, — повторил бааз. — Чему же вы удивились? Разве вы забыли, что именно он всегда и дает хорошие советы? Мы все стали было в последнее время относиться с недоверием к этому достойному человеку после того, как он оставил без помощи Пита на охоте за буйволами. Я говорил с ним по этому поводу, и он объяснил мне, что не решился убить буйвола ради того лишь, чтобы пощадить самолюбие моего сына и не показать недоверия к его охотничьим способностям… Вы ведь знаете, как Пит самолюбив… Относительно же Моора я всегда говорил раньше и скажу теперь, что это превосходный человек: умный, смелый и крайне преданный нам и нашему делу. Он только на вид суров и мрачен, вследствие испытанных им несчастий, но на самом деле у него крайне отзывчивая душа, мягкое и великодушное сердце, готовое всегда помочь своему ближнему… Его мнение в данном случае таково: так как повозки нам более не нужны, мы должны оставить их здесь, а сами вернуться на место первой нашей стоянки, под мовану. Там мы будем ожидать помощи, за которою отправится сам Моор. Провизии у нас хватит еще на неделю, а за это время он подготовит все нужное для нашего спасения. Я вполне согласен с этим планом.
— Отсюда даже до Зутпансберга, где можно найти какую-нибудь помощь, не менее ста миль, — грустно заметил Блом.
— Моор и не пойдет туда, — продолжал ван Дорн. — Он постарается отыскать вождя племени тебелов, Мозелекатсэ, которому когда-то оказал услугу. Он, конечно, не забыл ее — дикари никогда не забывают оказанных им услуг, — и, в свою очередь, не откажется помочь мне. У нас есть кое-какие вещи, которые Мозелекатсэ возьмет в обмен за несколько лошадей, быков и коров. Что вы скажете на это?
— По моему мнению, ничего лучшего придумать нельзя, — проговорил Ринвальд.
— Я того же мнения, — согласился Блом. — Чем скорее мы уберемся из этого проклятого места, тем будет лучше. Крайне неприятно находиться среди этих разлагающихся, смердящих трупов животных, да и для здоровья это небезопасно.
— Вы вполне правы, дорогой Блом, — подтвердил бааз. — Я сейчас распоряжусь, чтобы готовились в путь, а там, что Бог даст.
Ганс Блом был прав, говоря, что близость разлагавшихся трупов животных угрожала здоровью переселенцев. В первое время трупы павших животных зарывались, но потом, когда падеж скота стал массовым, у его несчастных собственников прямо, как говорится, опустились руки. Запах гниющих трупов делался невыносимым. Поэтому, действительно, следовало спешить убраться из этого места, становившегося гнездом миазмов и заразы.
Множество хищных животных, привлеченных видом и смрадом падали, уже дожидались на утесах вожделенной минуты, когда уберутся люди и можно будет вдоволь полакомиться богатой добычей. Жалобный вой шакалов смешивался с криками гиен и режущими ухо голосами павианов. Концерт голодных зверей был поистине ужасающим.
На самой вершине скалы сидели, тоже выжидая добычи, громадные коршуны, сверкая огненными глазами, и время от времени испускали пронзительные крики, в которых так и слышалось все нетерпение их хищной природы.
Высоко-высоко, в самом поднебесье, едва видимые простым глазом, кружились орлы, также, очевидно, желавшие принять участие в богатом пире…
Окончив совет со своими товарищами, Ян ван Дорн собрал всех членов каравана и, не объясняя им подробностей своего плана, объявил о необходимости немедленного возвращения под мовану и приказал готовиться к выступлению.
К счастью, он имел дело с мужественными и рассудительными людьми, готовыми на всевозможные трудности и лишения и незадумывающимися ни перед какою опасностью. Ни одного упрека, ни одной жалобы он не услышал, даже ни одной слезы не увидел на лицах женщин. Все одинаково хорошо понимали свое положение и безропотно покорялись необходимости.
Только в минуты подобных испытаний и можно вполне узнать и оценить завидный характер голландцев. Выходя из своей обычной флегмы, они в эти минуты являются стоиками, которых ничто не в состоянии смутить. Победить или молча, с достоинством, умереть — вот их девиз.
Распоряжение бааза было выслушано без малейшего протеста и тотчас же стало приводиться в исполнение.
Переселенцы были даже рады снова возвратиться на прежнее место, где были такие роскошные деревья, усыпанные вкусными плодами, где была веселая зелень, радовавшая глаз, и протекала река.
Если там еще и оставались цеце, то опасаться их было нечего: насекомые эти никогда не нападают на человека. Они могли быть вредны только для лошади Пита, но наверное давно уже улетели в другое место производить свои опустошения среди животных.
Сборы в обратный путь пошли очень быстро. Переселенцы не хотели оставить ничего, кроме пустых повозок, поэтому приходилось нести очень многое. К счастью, они не успели отойти слишком далеко от мованы, и можно было все перенести в несколько приемов. Чтобы не терять времени, бааз посоветовал одним заняться исключительно упаковкою вещей, а другим — переноскою их под мовану.
Женщинам и детям, сообразно с их силами, тоже дали по небольшой ноше и отправили их вперед в сопровождении нескольких человек охраны.
Сопровождал их, между прочим, и Андрэ Блом. Он и его товарищи-спутники не имели никакой ноши, кроме оружия, на случай защиты от нападения диких зверей. Но видя, что никакой опасности по-видимому нет, они предложили женщинам нести их вещи.
Мать Андрэ, понадеявшись на свои силы, взяла больше, чем была в состоянии снести, и совершенно согнулась под тяжестью своей ноши, но тем не менее она отклонила предложение сына облегчить ее труд.
— Ничего, донесу как-нибудь и сама, — сказала она веселым тоном. — А ты вот лучше помог бы девочкам — у них силы меньше, чем у меня. Смотри, как им трудно.
Андрэ в душе очень желал бы услужить Катринке, но не решался предлагать ей свои услуги после эпизода во время переправы через реку, да, кстати, и Пит уже предупредил его, взвалив себе на плечи ношу Катринки и посадив на нее любимицу молодой девушки, маленькую обезьянку Грэ, которая все время строила уморительные гримасы и по временам тихонько пищала.
Нужно сказать, что эта обезьянка очень недолюбливала Андрэ и постоянно старалась досадить ему чем-нибудь. Так и на этот раз. Не успел молодой человек приблизиться к Питу, маленькое животное моментально стащило у него с головы шляпу и потешно махало ею в воздухе перед самым носом Андрэ, не давая ему, однако, поймать ее.
