– Аббат Гюг, – сказал Рауль с облегчением, – мы вас искали.
– Вы, Рауль, возможно и искали меня, – ответил аббат добродушно, – но Аэлис из Сент-Нуара искала ворота.
– Это правда. Поймите: мой долг – быть с отцом, – ответила девушка.
– Нет, ваш долг перед самой собой оставаться живой и здоровой. И это ваш долг не только перед собой, но и перед теми, кто сражался за вашу жизнь, и один из них – ваш отец, – возразил аббат с внезапной твёрдостью в голосе. Он смягчил тон и добавил: – Ждите, пока прибудет вестник из Сент-Нуара. Прошёл уже целый день с тех пор, как мы разделились. Через несколько часов мы узнаем, стоит ли отправляться в путь…
– Узнаем, умер мой отец или нет, – взорвалась Аэлис. – Как бы то ни было, Озэр и его гвардия защитят Сент-Нуар, и там, рядом с ними, моё место. Ни одни стены не защитят меня так надёжно, как стены моего дома.
– Ах, да вы ещё под впечатлением прошлой ночи, когда всё решали звон мечей и кровь, оросившая землю, – вздохнул аббат. – Жизнь, к счастью, этим не ограничивается.
– Что вы имеете в виду? – спросила Аэлис.
– Пойдём в мои покои, дочь моя. Ваши кости моложе моих, мне надо сесть. Рауль, оставьте нас, – приказал аббат.
Существование отдельных покоев аббата свидетельствовало о том, что не вся жизнь цистерцианцев сводилась к аскезе и затворничеству, особенно, с тех пор, как труд мирских братьев превратил орден белых монахов в один из самых богатых и могущественных во Французском королевстве. Однако по-прежнему колонны внутренних дворов цистерцианских монастырей возводились прямыми и лишёнными всяческих украшений, а нефы их церквей заливал ровный прозрачный свет, не проходящий сквозь тысячи разноцветных стёклышек. Единственное место, где пробивались робкие признаки процветания, были покои, в которые вошли Аэлис и аббат, его официальная резиденция, где он принимал гостей наивысшего ранга, не привыкших к суровой монастырской дисциплине. Здесь, в скромной кладовой у аббата было достаточно вина и пищи, чтобы подкрепить силы усталого епископа или графа. Он даже мог предложить им посидеть у камина, а не у общей жаровни и поставить перед ними пюпитр, на котором они могли бы писать свои послания и приказы. Пока аббат наливал разбавленное водой вино в два деревянных бокала, Аэлис с любопытством осматривала комнату; в углу, в шкафу, укрытые хлопчатобумажным холстом, лежали книги, и было их столько, сколько она ни разу в жизни не видела. Корешки из тёмной кожи, казалось, скрывают все тайны мироздания.
Садитесь, госпожа, – сказал аббат, указывая ей на одно из деревянных кресел, стоявших у огня.
Аэлис взяла бокал из рук старца. Отблеск пламени, тепло которого было так кстати в столь ранний утренний час, падал на длинные и узкие каменные плиты пола. Аэлис решила, что лучше помолчать. Без сомнения, аббат собирался увещевать её, как это делали все, и она приготовилась выслушать его. Смирившись с неизбежным, она сделала глоток из бокала.
– Что вам известно о вашем мире, Аэлис?
Девушка удивлённо подняла взгляд. Старик стоял спиной к ней.
– Я вас не понимаю, отец.
– Я имею в виду эти земли, замки, стоящие неподалёку от Сент-Нуара, я имею в виду вашего отца и его воинственное семейство. Что вы знаете? Что он рассказывал вам? – он обернулся к ней и снисходительно взглянул на неё. И не ожидая ответа, продолжил: – Я угадаю. Ничего. Абсолютно ничего.
– Я знаю достаточно, – сказала Аэлис, надувшись, как маленькая девочка.
– Достаточно знаний не бывает, – ответил старик. Он серьёзно взглянул на неё, взвешивая то, что собрался сказать. Он не знал, правильно ли поступает, но ему было ясно, что воля девицы из Сент-Нуара не столь податлива, как воля других юных дев, чьё замужество означало более чем просто брак, и необходимо было убедить её. Он мысленно пожал плечами: ну не удастся, так не удастся. Всегда можно найти другой выход. Это был ещё один урок, извлечённый им из пребывания на Святой Земле.
Он заговорил, обдумывая каждое слово:
– Сент-Нуар и Суйер – владения, которые отличаются одно от другого, как день и ночь: первое богато пшеницей, водой и пастбищами, из недр второго добывают иное богатство: медь, железо и соль. Ваш отец и старик Суйер отличаются не меньше, ведь у первого есть супруга, способная дать многочисленное здоровое потомство, тогда как второй потерял любимого сына, а жены у него нет, – он помолчал, чтобы убедиться, что Аэлис слушает его со всем возможным вниманием. От упоминания о прежнем суженом глаза её наполнились влагой, но это не были слёзы тоски. Аббат продолжил: – Однако обоими владеет одна страсть: сделать свои семьи самыми могучими в графстве. Это желание до сих пор вело к постоянным стычкам между ними, к тому, что они то и дело мерялись силами, тратя свои сбережения и создавая слабое и ненадёжное равновесие. Мы в Мон-Фруа всегда с опаской следили за стычками между Сент-Нуаром и Суйером: мы боялись, что один из них наконец одолеет другого, и тогда вспыхнет огонь мести. В каком-то смысле, хорошо, что ни один не брал верх, и тем более хорошо, что, приближаясь к закату жизни, оба, Суйер и Сент-Нуар, пожелали мира. В противном случае графство Першское ждали бы печальные последствия. Ведь мир не кончается этим крохотным скромным клочком земли. Как наш орден следил за стычками между Суйером и Сент-Нуаром, так же наблюдал за ними и некто более могущественный, чем мы. Знаете, почему? – Аэлис отрицательно покачала головой. – В это странное время, в которое вам суждено жить, наш король Людовик VII существует в тени своего собственного вассала, более могучего и богатого, чем он. Я говорю об английском короле Генрихе Плантагенете. Его владения во Франции, благодаря браку с Алиенорой Аквитанской, прежней супругой Людовика существенно превосходят размерами земли, прилегающие к Иль-де-Франс. Окружённый врагами, Людовик был вынужден искать союзников, где только можно. Потому он женился на Адели, дочери могущественного графа Тибо Блуаского, и отдал ему руку своей дочери Аделаиды, тогда как другая его дочь, Мария, также прижитая с Алиенорой – жена Генриха Шампанского, брата Тибо. Понимаете?
Аэлис растерянно моргала.
– Боюсь, я не успеваю следить за ходом вашей мысли, – призналась она.
– Потому что трудно проследить за нитью паутины, – пробормотал аббат почти про себя. – Паутины, тщательно сплетённой безвластным королём, чтобы защититься от ударов тех, кто хотел бы сломить его. Так заключают мир и развязывают войны: с мечом в одной руке и брачными узами в другой. И в то же время Генрих Плантагенет тоже слаб. Разве может быть силен король, вынужденный глядеть во все глаза на четыре стороны света, чтобы убедиться, не изменили ли его вассалы? На севере – его собственная земля, Англия, но и там Шотландия и Уэльс то и дело затевают мятежи. И двух лет не прошло, как он подавил один, и, хотя его сын Иоанн Безземельный там наместник, на всю страну можно ручаться за верность королевской семье всего лишь четырёх городов. К югу – бароны его своевольной супруги; как и она сама, Аквитания не в восторге от власти Плантагенета. На западе – беспокойные бретонцы, всегда готовые воевать; а на востоке – интриги графа Фландрского, пытающегося натравить всех остальных баронов королевства на того, кто ему не по вкусу. Нелёгкие времена и для королей, и для их вассалов.
– Но при чём тут я? – лекция аббата начинала утомлять Аэлис. – Что мне за дело до интриг сильных мира сего, когда мой отец при смерти и всего в одном дне пути отсюда? И кому дело до хозяев замков?
– Никому бы и не было дела, если бы Сент-Нуар и Суйер не граничили и с империей Плантагенета, и с землями, подчинёнными Людовику, – воскликнул Гюг Марсийский с той же страстью, с какой прежде обезглавливал неверных у врат Иерусалима. Заворожённая блеском его глаз, Аэлис взяла свой бокал обеими руками и сделала большой глоток. Аббат, казалось, не видел её. – Никому бы не было дела, если бы судьба не распорядилась так, что Сент-Нуар и Суйер без конца воевали, и эта вражда оказывалась так выгодна всем, ведь они обращались за помощью то к одной, то к другой стороне. Никому бы не было дела, если бы между двумя семьями установился длительный и прочный союз, позволявший обоим замкам жить в мире, если бы обе крепости были неприкосновенны, ворота – заперты, ведь именно эти замки контролируют въезд и выезд из Нормандии во Французское королевство и не позволяют анжуйцам и капетам атаковать друг друга через эту лазейку, это единственная земля, имеющая хозяев, которую оспаривают друг у друга уже многие годы оба короля. Никому не было бы дела, если бы господа Суйера и Сент-Нуара присматривали бы друг за другом. Никому, если бы не было безвластия, если бы никто не в состоянии был бы склонить весы в пользу одних или других. Так что до сих пор никому и не было дела до вас. Но сегодня глаза всех, кто защищает границы того и другого королевства устремлены сюда. Многие хотят, чтобы состоялась свадьба, о которой договорились Суйер и Сент-Нуар, ибо она гарантирует нейтралитет обеих семей ещё на одно поколение вперёд, и приложат всё усилия к достижению этой цели. Вы привлекли к себе внимание сильных, а это всегда рискованно.
