В южной башне, как обнаружила ещё в детстве Аэлис, отец приказал разместить рыцарей, которые служили ему. Они представляли собой разношерстную группу: тут был и семнадцатилетний не нюхавший битвы юнец Иммануил и сорокадвухлетний пожилой ветеран Иоахим. Некоторые из них, местные уроженцы, едва наскребли денег на коня и седло и явились предлагать свои услуги к воротам замка. Они надеялись, что сеньор Сент-Нуарский возьмёт их под своё крыло, посвятит в рыцари, а это обходилось отнюдь недёшево, ведь для того, чтобы испытать судьбу на поле брани, нужны были два коня, двое оруженосцев, несколько сёдел, латы, несколько копий и мечей и, наконец, достаточно золота, чтобы ездить с турнира на турнир, пока не началась мало-мальски серьёзная война. Другие, те, кто мечтал не столько о подвигах, сколько о том, чтобы набить мошну, посвящали свою жизнь и своё оружие сражениям под знаменем сеньора, который платил им неплохое жалованье, хотя были и такие, кто довольствовался крышей над головой, да пропитанием. Наёмники, как их презрительно называли, и были причиной того, что Филипп Сент-Нуарский держал всё своё войско в одной башне. Выходить дозволялось лишь дежурной страже и дозорным. От юнцов, с детства чтивших штандарт Сент-Нуара, не стоило ждать ничего дурного, разве что ссор из-за какой-нибудь бедной, но благородной девицы, нуждавшейся в приданом и в муже, или беременности служанки, которую тут же выдавали замуж за кого-нибудь из крестьян-вассалов. Однако, увидев, как первый отряд профессиональных бойцов въезжает во двор верхом на гордых испанских жеребцах, уверенно утвердив ладонь на рукояти меча, в сопровождении оруженосцев, нагруженных копьями и булавами, Филипп Сент-Нуарский понял, что не стоит позволять им свободно разгуливать по замку и что надо как можно скорее найти им какое-нибудь занятие. Жестокая ирония заключалась в том, что мир, который обеспечивали наёмники своим присутствием, подталкивал их же к преступлениям, а то и к заговору.

Так что сеньор не задумываясь превратил южную башню в место самых лихих увеселений. Оттуда то и дело доносился смех, музыка жонглёров и песни трубадуров, которые неделями гостили здесь, развлекая воинов Сент-Нуара. Особое возмущение вызывало это у женщин, особенно у дам, проживавших в Сент-Нуаре, дальних родственниц господина, тех, что целыми днями ткали нежнейшие покрывала. Они сочли своим долгом обратиться к отцу Мартену и просить его, чтобы он напомнил сеньору Сент-Нуарскому о недавнем послании Папы Римского, в котором тот запрещал внебрачное сожительство и вообще любые интимные отношения между мужчиной и женщиной, кроме тех, что скреплены священными узами брака. Однако вскоре им пришлось отступить, потому как сама Жанна, супруга сеньора Сент-Нуарского, велела прекратить споры на эту тему, поддержав решение мужа. Без сомнения, как думали про себя многие, хотя и не решались говорить вслух, она так поступила потому, что сама недавно была одной из тех весёлых женщин, которые делили досуг с наёмниками.

Теперь, ценою долгих лет лишений и тяжкого труда мастеров-строителей, ценою усилий и пота крестьян Сент-Нуара, замок вырос и оказался центром скромной группы деревянных строений, глинобитных хижин, крытых соломой, хлипких палаток и мастерских ремесленников, с дырами в крышах вместо дымовых труб и немногочисленных более основательных деревянных построек, как, например, таверна, или даже каменных.

Заметив, что до ворот родного замка уже недалеко, Филипп Сент-Нуарский приосанился в седле, чтобы подданные видели во владельце земли, по которой ступают, воплощение благородства и достоинства, и взял за руку Жанну, воздавая ей эту честь, дабы пресечь пересуды, вечно преследовавшие его супругу. Он никогда не удостаивал взглядом принадлежавших ему крепостных Сент-Нуарских земель, но знал, что люди, замиравшие при его приближении, не сводят с него глаз. Нахмурившись, он пришпорил коня.

Охотники поднялись на холм, на котором стоял замок, и вскоре оказались у его ворот, с оглушительным скрежетом открывшихся перед ними по сигналу часовых. Во дворе, помимо знакомых торговцев, снабжавших кладовые замка, оказалось двое всадников, одетых в цвета сеньоров Суйерских: две скрещённые серебряные пики на багровом фоне. Они, должно быть, дожидались недолго: один из них ещё не спешился, а второй уже вёл коня к стойлу. Оба замерли, увидев сеньора, и тот, что был на коне, обратился к Сент-Нуару:

– Господин мой, я рыцарь Раймон, а имя моего спутника – Ги. Мы прибыли из земель Суйерских со срочным сообщением от нашего сеньора. Надеемся на ваше благосклонное внимание.

– Отложим дела, – ответил Сент-Нуар. – Вы, должно быть, провели в пути целый день, а то и больше, представляю, как вы устали. Отдохните, прикажите принести воды, освежитесь, встретимся вновь после того, как колокол возвестит час последней дневной трапезы. Тогда, без сомнения, мы сможем вас выслушать. Поскольку всадники в замешательстве переглянулись, Сент-Нуар добавил: – Идёмте, господа! Вечером у нас будет время поговорить.

Всадники поклонились и повели коней в стойло. Тем временем Сент-Нуар незаметно подал знак Озэру, чтобы тот подъехал.

– Проследи за ними, а то как бы гости не выкинули чего-нибудь неожиданного. Не к добру эти вести от старика Суйера: уж не натворил ли глупостей его несчастный отпрыск.

– Можете на меня положиться, сеньор.

Озэр развернул коня и поскакал рысью в сторону конюшен.

Аэлис поправляла причёску, а Николь, её старая нянька, иногда, как этим вечером, исполнявшая обязанности компаньонки, застёгивала один за другим крючки на её новом платье из мягкого зелёного муслина. Неподалёку от Сент-Нуара пролегали пути, которыми шли торговые караваны с Востока, и иногда, когда урожай и собранная подать позволяли, Филипп позволял себе роскошь приобрести дорогие товары, такие, как, например, эта материя, ласкавшая в этот момент кожу Аэлис. Рукава блио с прорезями на уровне локтя спускались до пола и сковывали движения, но внимательная и требовательная Николь была довольна производимым впечатлением:

– Вы такая нарядная, моя госпожа. Она ещё покружила около Аэлис, поправляя ей волосы, покрытые простой белой косынкой, и тонкую серебряную цепочку, охватывающую её талию, конец которой свисал почти до пола. – Сегодня ваш отец будет гордиться своей маленькой принцессой, а рыцари поумирают от любви к вам.

– Николь, ты неисправима, – Аэлис пыталась спрятать улыбку. – Ты будто забыла, что я помолвлена. К счастью, первенец сеньора Суйерского обручился со мною ещё четыре года назад, – проговорила она, припоминая те дни. – Он приехал сюда с отцом, старым Суйером, и свитой из двадцати рыцарей. Из двадцати рыцарей, Николь! Мне даже на минуту показалось, что один он не решился бы просить моей руки. Жиль такой нежный, даже робкий немного…

Она замолчала, видя, что Николь поджала губы. Жестом она позволила няньке излить в очередной раз поток обычных упрёков в адрес её суженого.

– Госпожа, вы ведь знаете, что я думаю об этом юноше. Уж извините, но не должен он был уезжать в этот проклятый крестовый поход, чтобы вы тут чахли в одиночестве. – Николь кипела от возмущения, продолжая одевать свою госпожу. – Четыре года! Да за это время дом можно было бы построить, в котором вы бы жили после свадьбы, а сеньор Суйерский даже не соизволил очистить от валежника то болото, которое ему взбрело в голову подарить вам. Я ничего не имею против славных рыцарей, которые отправляются воевать с сарацинами, Боже упаси. Наоборот! Но юноше, едва посвящённому в рыцари, не умеющему отличить лицо от изнанки, нечего делать среди настоящих мужчин. Сесть на корабль в этом венецианском порту, где полным-полно дурных женщин, когда его тут такая красавица дожидается!

– Ну хватит, Николь, – спокойным голосом произнесла Аэлис, давая понять, что мнения своего она не изменит. – Я тороплюсь. Заканчивай наконец. Не хочу опозданием дать повод Жанне упрекнуть меня при всех. То-то радость бы ей была.

Она поправила колье из сцепленных золотых колец, украшавшее её шею, и минуту задумчиво смотрела на деревянный медальон, висевший у неё на груди.