– Чтоб ей состариться в ожидании, – услышал он свой собственный злобный шёпот.

– Вы со мной говорите, отец? Вздрогнув от неожиданности, Мартен посмотрел на раненого господина, но тот оставался недвижим. Монах перекрестился и вынул чётки. Без сомнения, голос был знаком небес, указующим на скорое выздоровление Сент-Нуара.

– Отец, мне что, к Сатане воззвать, чтобы вы наконец обратили на меня внимание? – вновь раздался голос за его спиной. Мартен открыл глаза и обернулся. Л’Аршёвек приподнялся, опираясь на деревянную банкетку. Мартен покрыл ему рану на руке двойным слоем льняного полотна, пропитанного отваром обезболивающих трав, привязав его шнурком, чтобы не сполз.

– Лежите тихо! А то снова откроется этот жуткий разрез, что у вас на плече, – монах заставил воина снова лечь и улыбнулся с облегчением: – Рад, что со мной разговаривал не Сатана, к тому же, приятно убедиться, что вы идёте на поправку, Луи.

– Спасибо, брат. Клянусь, что я тоже рад. Когда отворились ворота, я было подумал, что святой Пётр явился встретить нас, странно только было, что от него пахло курицей и миндалём, – Луи оглушительно расхохотался, и острая боль пронзила его плечо. Он заметил строгий взгляд монаха. – Простите, отец Мартен.

– У тебя, Луи, язык слишком длинный, а разум коротковат, – сказал Озэр, открывая один глаз и пытаясь улыбнуться.– Но сегодня я вознесу благодарственный молебен за то, что Господь решил вновь спасти твою шкуру, уж не знаю, зачем.

– Очевидно, ему известно, что у меня слишком много грехов, и если я умру, не успев искупить их, отправлюсь прямиком в ад.

– Да, так оно и есть.

Озэр повернул голову и спросил у священника:

– А как наш господин Филипп? Пришёл в себя?

– Нет. – Мартен не смог скрыть озабоченности. – Не знаю, что делать. Не решаюсь пустить ему кровь, ведь я не цирюльник, а те снадобья, что у меня есть, похоже, не действуют.

Озэр встал и в два прыжка оказался рядом с Сент-Нуаром. Он положил руку на лоб господину и осмотрел рану.

– Он весь горит, и компресс не помогает. А рана не затягивается. Она зияет так же, как когда этот пёс Готье вонзил в него кинжал.

– Монах? – спросил Л’Аршёвек. – А казалось, он вообще лишён мужских признаков… – Он вновь поймал осуждающий взгляд отца Мартена.

– Видно, не совсем, раз сумел удержать кинжал. Но у нас ещё будет время поговорить, – сказал Озэр и указал на раненого. – Сейчас самое важное – он. Отец, вы должны вызвать хирурга. Почему, кроме вас, все бросили раненого хозяина замка? Вы ведь не заупокойную служите: здесь должно быть человек пять в вашем распоряжении. А где же дама? – тон Озэра сделался совсем уж мрачным.

Мартен отвёл взгляд и ответил:

– В часовне, молится, по крайней мере, я на это надеюсь.

– Она всегда была очень набожна, – произнёс Л’Аршёвек елейным голосом.

– Замолчи, Луи! – сказал Озэр. – Сейчас не до шуток.

– Как же вы правы, мой капитан, – сказала Жанна льстивым тоном. Если она и заходила в часовню, её молитва была короче некуда, сказал себе отец Мартен, потому что теперь она была уже не в красном, а в скромном белом льняном платье, а жемчуга исчезли из её кос, теперь спрятанных под белым головным убором. У неё был вид ангела, спустившегося с небес, хотя в руках она несла сосуд, пахнущий вином и серой. Мартен сморщил нос. Он слышал о многих снадобьях, приготовляемых на основе демонической субстанции, но ему и в голову не приходило, что дама Жанна умеет готовить что-то подобное. Дама ухитрилась рассмеяться так, что это не походило на оскорбление её лежавшего без чувств мужа.

– Отец Мартен, вы уж простите меня. Я предпочла сходить на кухню и приготовить снадобье, чтобы сбить жар у моего супруга, вместо того, чтобы пасть к ногам Господа, скорбя о том, что я не могу быть полезной ему, – тон её был нежен, но слова оставили горький осадок в душе монаха. – И сердце моё возрадовалось оттого, что к рыцарям возвращаются силы.

– И не пристало никакой заразы! – со смехом добавил Л’Аршёвек.

– Госпожа, признаюсь, мне возвращает надежду ваше присутствие рядом с господином Филиппом. Ваши заботы, без сомнения, принесут ему большую пользу, – произнёс Озэр почтительным тоном.

Дама Жанна вгляделась в его лицо, но не нашла на нём ни следа издёвки или подозрительности. Она бысто присела в реверансе и встала на колени в изголовье раненого. Трое мужчин смотрели на белую фигуру, склонившуюся над телом Сент-Нуара. Озэр и Л’Аршёвек переглянулись и решили посекретничать.

– Надо послать гонца в Мон-Фруа. Если всё благополучно, Аэлис через два дня будет здесь, – сказал Озэр.

– Хочешь, чтобы я поехал? – спросил его Луи.

– Нет, ты слишком слаб, да и мне не до скачек.

Но лучше бы посторонним не знать, что дочь Филиппа одна путешествует по графству. Суйеры не замедлят явиться.

– Ты преувеличиваешь. Им тоже нужно время, чтобы залечить раны и собраться с силами, как и нам, – возразил Л’Аршёвек.

– Ты забываешь об этом, – Озэр поднял мизинец, на котором сияло золотое кольцо с печатью Суйеров. Он перевернул печать к ладони и драгоценность снова превратилась в безобидный с виду золотой ободок. – Нам надо готовиться к войне.

– Проклятье. Как будто у нас во Франции ещё недостаточно войн, – пробормотал Л’Аршёвек. – Однако ты прав. Надо послать кого-нибудь в Мон-Фруа. Кого бы ты хотел отправить?

Вместо ответа Озэр взглянул на отца Мартена, и тот, почувствовав, что на него смотрят, в свою очередь взглянул на них вопросительно.

– Что-то случилось, рыцари?

– Воистину, добрый отче, мне кажется, что случилось очень многое. Или вам мало? – Л’Аршёвек рассмеялся и, подмигнув, подал монаху знак, чтобы тот подошёл. Когда он приблизился, рыцарь взял его за руку и шепнул на ухо: – У нас для вас поручение, друг Мартен.

Замок Сен-Жан не был ни летней резиденцией, ни зимним дворцом властителя графства Першского. Он был мощной крепостью, выстроенной для войны. Возведённый на вершине горы, как было принято в прежние времена, он господствовал над пятью равнинами страны и над столицей графства, Ножентом-ле-Ротру, и контролировал дороги, ведущие в крупные соседние города, Шартр и Тур. Тому, кто вздумал бы обозревать окрестности с одной из его семи белокаменных башен, удалось бы разглядеть далёкие горизонты английской Нормандии и графства Мэн. Главное здание, квадратная башня, семьдесят два пье в длину, пятьдесят два в ширину и девяносто семь в высоту, была самым внушительным каменным сооружением, которое крестьяне Ножента видели когда-либо в своей жизни. А семь крепостных башен и стены, возведённые прежними сеньорами в неспокойном прошлом веке, только укрепляли в мысли, что графы Першские – самые могущественные в округе. На самом же деле хозяева замка отчаянно боялись нападения, потому и возвели стены толщиной десять пье, а если считать вместе с контрфорсами, так и все пятнадцать.

Посреди крепости был вырыт колодец на случай осады, а вокруг стен – сухой ров глубиной тридцать пье – верная смерть для всякого, кто приблизится к замку с враждебными намерениями.

А такие в прежние времена не переводились. Ясно, что угроза всё ещё была вполне реальной, и когда Ги, рыцарь из гарнизона Суйеров, въехал во двор в сопровождении двух стражников, встретивших его на подъёмном мосту, он увидел, что грумы замачивают невыделанные медвежьи и волчьи шкуры в вёдрах с водой. Потом этими шкурами застелят уязвимую деревянную крышу главной башни, чтобы во время возможной атаки лучники врага не подожгли её горящими стрелами. Вонь от мочёных шкур стояла невыносимая, а от жары она ещё усиливалась. Ги мысленно успокаивал себя: хотя до него доходили слухи о крутом нраве Ротру, сейчас он приехал к нему как союзник и находился под покровительством Суйера, так что бояться было нечего. Впрочем, сказал он себе, Суйеры по сравнению с графом – всё равно что мошка в сравнении с конём, судя по количеству мечей, сложенных в оружейной.