Грайм смотрит ей в глаза. Очень выразительно и нехорошо. Кажется, он думает о том, что если она может такое предположить — она сама и могла бы такое сделать. Хотя бы в теории.

— Примерно так. Впрочем, прорыв никому был не нужен, поэтому крайне неохотно они убедили власти набрать новый гарнизон. Формально — для того, чтобы раз в пару лет пристрелить заблудшую зверюгу, оставшуюся от тех. И оказать первое сопротивление на случай, если кому-то вздумается напасть на долину. Причины были откровенно слабыми, уровень новобранцев — тоже. Чтобы мы приносили какую-то пользу, на нас возложили сбор налогов. Первое время было очень тяжёлым. Опыта сражения с тварями не было, гарнизон состоял из неумех, становившихся пушечным мясом. Порой мы просто не понимали, что перед нами, по каким законам оно живёт и атакует. Вскоре в одной из схваток погибла моя мать, — его голос деревенеет, — и я возглавил гарнизон.

— Мне…

— Не смей её жалеть. Она была превосходным воином. Прожила достойную жизнь и приняла достойную смерть.

— А откуда ты узнал обо всём произошедшем? — спрашивает Саша, просто чтобы не молчать после такой фразы. — О шкатулке, об алхимиках… если они это так тщательно скрывают?

— Начало этой истории я наблюдал сам. Мы сражались с первыми тварями из шкатулки, да и опыты в каньоне тяжело было скрыть. А потом… Ну, я знал, у кого спрашивать. И как спрашивать. Гильдия алхимиков сильна, но по отдельности эти ублюдки — жалкие трусы. Живут в вечном страхе, что шкатулка уцелела и когда-нибудь Амфибия узнает, что эти гении — убийцы.

— Как с этим связана уцелевшая шкатулка?

— Как я понял, ритуал — или как это у них называется — со шкатулкой в каньоне был спланирован верно. Но неверно проведён, исключительно по их глупости. На шкатулке остались следы, потому от неё и предпочли избавиться. Если шкатулка цела и попадёт не в те руки — в Гильдии грядут большие перемены. Сейчас вся верхушка — те, кто был в каньоне. Им верят непосвящённые, но если та фатальная ошибка вскроется, молодые алхимики их наверняка уничтожат.

Вот. Оно. Как.

Скверно, скверно, как же всё скверно.

— А ещё, — чуть тише добавляет Грайм, — говорят, что ритуал можно провести верно. Твари исчезнут, и каньон успокоится навсегда.

Что она там думала — скверно? Ну что же, тогда было ещё не скверно.

— Не то чтобы я полностью во всё это верил. С этими алхимиками не поймёшь, где правда, а где бред безумца. Но каньон изменился разительно. Наш гарнизон бывал там раньше, в юности, до того, как всё это произошло. Каньон выглядел обычным каньоном. Пару раз мы видели, как тварь возникла будто из воздуха, но… это всё. И я там был однажды после того, как твари вернулись вновь…

Поморщившись, он касается шрама у искусственного глаза.

— Было неприятно.

И резко повисает тишина, которая кажется Саше оглушительной и внезапной; она будто тонет, барахтается в этой тишине, точно в морских водах.

Она, определённо, начала сочувствовать. И продолжает. И не знает, что ей сейчас сказать. И что сделать. Мерзость. В груди бултыхается такая едкая горечь, что впору заплакать; но заплакать — всегда можно, а вот сообщить о шкатулке — нужно ли?

— Кстати, ты ведь помнишь, что я с тобой сделаю, если ты кому-то об этом расскажешь?

— Прекрасно помню.

— В таком случае — твоя очередь.

Будь у неё на раздумья хоть десять минут, она рисковала бы сойти с ума, взвешивая все «за» и «против»; по счастью, у неё нет и минуты — иначе Грайм наверняка что-то заподозрит. И она выбирает интуитивно; а интуитивный выбор между доверять или нет — ей всегда был очевиден.

— Мы с друзьями достали одну побрякушку в комиссионке, — говорит она, аккуратно не уточняя значения слова «достали». — Ожерелье из самоцветов, ну, под старину или что-то вроде. Их там было штук пять, разноцветные… точно помню пару жёлтых, голубой… остальное так сходу не вспомню. Ожерелье надела моя подруга. Мы сидели, болтали, она машинально теребила его в руках, а потом в какой-то момент внезапно стемнело, прогремела молния — и мы здесь… Точнее, я здесь. Где они — я не знаю. Где ожерелье — тоже.

Она выпаливает это почти на одном дыхании, будто параграф из учебника, который прочла впервые за пять минут до ответа и теперь боится забыть, не рассказав до конца.

Интересно, поймёт ли он, что она лжёт. Интересно, что с ней будет, если он поймёт.

Эти мысли истерично бьются в голове, но даже сейчас ей отчего-то не страшно.

Слушай, это неотёсанный солдафон, не раз показавший свою этическую беспомощность. Силы неравны. Как он может понять?

Силы, впрочем, возможно, не так уж и неравны, потому как она сама не понимает — понял он или нет. Его лицо не выражает никаких эмоций — или она просто не в состоянии их уловить у чужого вида — когда он медленно произносит:

— Нечто подобное я и предполагал. Скорее всего, ожерелье осталось у твоей подруги, которая его надела. Либо оказалось недалеко. Я сообщу патрульным, чтобы они обратили внимание на что-то похожее.

— А если они заподозрят…

— Вряд ли.

Грайм слегка щурит единственный глаз, и Саше чудится во взгляде что-то странное — кажется, недоброе.

— И вот ещё что…

— Вырежешь язык. Я помню, — не выдерживает она.

— Я не об этом. Но впрочем, неважно.

Он поднимается с места и уходит не оборачиваясь.

========== 6 ==========

В последующие дни, впрочем, времени на раздумья у Саши оказывается более чем достаточно — и уж точно более чем хотелось бы. Башня восстановлена почти полностью, даже усилена, и гарнизон охотно заканчивает с последними деталями. Саша всячески участвует в процессе, несмотря на отсутствие опыта, — но это ей, разумеется, не мешает тихонько колупать себе мозг чайной ложечкой.

Что ей теперь делать?

Скажи Грайму. Он не учёный, но столько всего сумел выведать об этой истории. У него есть связи, он сможет добиться, чтобы ритуал провели правильно.

Да, вот только его сильнее всего заботит месть алхимикам. И то, что теперь никто не знает о тварях, и плохие солдаты. А так он был бы только рад сражаться и дальше. Достойная жизнь, достойная смерть, все дела. Не станет он останавливать тварей. Поставит Гильдию на место и будет счастлив.

Брось, ты и сама справишься. Надо только найти шкатулку. И способного алхимика из молодёжи, который будет только рад свергнуть власть в Гильдии, а заодно и ритуал провести. Не так уж сложно.

Это не твоя война. Не лезь. Найдёшь Энн и Марси, найдёте шкатулку — и валим отсюда, валим. Ввяжешься в интриги — всем троим несдобровать. Да и не факт ещё, что шкатулка уцелеет после ритуала.

Нет, так нельзя. Эти люди… то есть жабы… да без разницы. Они умирают — понимаешь, умирают? А ты можешь это остановить, и не можешь всё так оставить.

Скажи Грайму. Он всю жизнь угробил на этот каньон. В конце концов, он как минимум заслужил.

Не лезь, не твоя война…

За этой неслышной, но крайне увлекательной беседой с самой собой Саша даже не замечает, как работа подходит к концу. И будто просыпается, встрепенувшись, возвращается ненадолго в реальность, обнаружив, как в столовой вовсю готовятся к празднику по случаю оконченной работы.

— Так. Ты нужен им там, — не терпящим возражений тоном заявляет она Грайму. — С самого начала праздника. И ешь и пей вместе со всеми, без всяких этих «я не могу сидеть за одним столом с рядовыми» и остального…

— Было бы что праздновать, — хмуро хмыкает он. — Из-за этого остолопа Перси две паршивые цапли нанесли такой урон! Не каждую волну башня так страдала. Они хотят надраться просто потому, что исправили свою же ошибку?

Сашу, впрочем, не оставляет ощущение, что он доволен результатами стройки, и возмущается скорее для проформы.

— Пошли.

И больше он не сопротивляется.

На краю сознания, наряду с непрекращающимся спором о шкатулке, маячит ещё мысль о том, что самое время бы аккуратно уточнить дальнейшие планы. Ей было обещано, что когда башню восстановят, они с солдатами отправятся в долину, чтобы навести порядок — ох, уточнить бы, что Грайм под этим имел в виду — и найти Энн и Марси; так вот, башня отстроена, и когда они теперь двинутся в путь? Но совершенно невозможным кажется затронуть эту тему сейчас — когда вокруг бушует праздник, когда к ней постоянно подходят к разговорами, садятся рядом и искренне улыбаются те, к кому за всё это время она и сама успела привязаться.