Я жизнь, как Лермонтова дрожь,

Как губы в вермут окунал.

Последние строки он дочитывал смотря вывеску своего театра. Театра, которому он отдал уже без малого 20 лет.

— Мда. Символично…

Народ уже начал собираться на площади перед театром. Кто-то его узнал и подошёл за автографом. И он преобразился. Начал искриться и переливаться. Я понимала, что это игра, но он так играл эту роль, что я сама забывала, что я суфлёр… и снова почти по Пастернаку…

Зашли мы через служебный вход. В лицо нам улыбались, а за спинами шептались:

«Смотрите, новую привёл»

«Да что они все в нем находят?»

«Ишь ты, ходють и ходють, топчут и топчут»

— Не обращай внимания, — прошептал он мне на ухо, — Хочешь, будем всем говорить, что ты журналист? Мой. Личный.

— А что? Личный летописец! Звучит!

— Кстати, интервью то мы с тобой так и не сделали!

Странно, что он об этом вспомнил. Я, если честно, и думать забыла…

— Да, — растерянно ответила я, — Ну может потом?

— Когда?

— Ну, завтра.

— Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Пока буду гримироваться — как раз поговорим.

Я смотрела не отрываясь. Он сидел перед гримировальным столиком и с каждым взмахом пальцев его лицо менялось. Рождался персонаж. Совершенно другой человек, с другой судьбой, с другими желаниями и чаяниями. Лёгкий, искрометный слуга. Плут, фигляр, философ.

— Ну что, начнём? — я поймала его взгляд через зеркало.

Вот ведь как интересно. Всего сутки назад все началось с подобной фразы. Как много произошло и изменилось за какие-то 24 часа… во всяком случае мой мир обрёл новое измерение.

— Конечно! И первый вопрос: скажи, ты, в работе над ролью идёшь от внешнего к внутреннему или наоборот.

— Насколько честно нужно отвечать?

— Насколько сочтешь нужным.

— Тогда предельно… я не делю театр на школы или течения. Театр просто есть. Живой организм. Меняющийся. И, в тоже время, неизменный. Раньше, когда я был моложе, внешние атрибуты помогали мне выпустить «я» персонажа на авансцену восприятия. Теперь же, имея наработки, получая опыт, я иду от характера персонажа. Все внешнее должно быть оправданно тем, что внутри. Но я не говорю, что тот или иной метод единственно верный. Нет. Ни в коем случае. Каждый актёр выбирает сам.

— А как ты выныриваешь из роли?

— Хм… вопросы точно писала ты?

— А что? Глупые, да?

— Да нет, наоборот… Из роли я до сих пор не научился выныривать сразу. Я доживаю своего персонажа несколько часов после окончания спектакля. А так-быт помогает. И 100 грамм. Но об этом, наверное, не нужно писать?!

— А как ты вообще отдыхаешь?

— Ну, я встречаюсь с друзьями, люблю спорт, балет. Спортом заниматься, балет смотреть. Люблю джаз — слушать.

— А если бы не актёр, то кто?

— Всегда отвечал, что переводчик. А теперь понимаю, что никто. Только актёр.

— Театр или кино?

— И то, и другое, приправленное эстрадой.

— А как ты все успеваешь?

— С чего взяла, что я все успеваю? И вообще, второй звонок, тебе пора в зал.

Мы вышли в коридор. Он поймал молодого человека, пробегающего откуда-то куда-то по своим делам.

— Марат, дорогой, посади пожалуйста эту девушку в зал. Хорошо посади, — и, понизив голос, добавил, — Очень важная птица!

— Будет сделано! А после спектакля привести обратно?

— Всенепременно, голубчик, всенепременно.

Странное ощущение. Десять минут назад я говорила с ним, два часа назад целовалась, восемь часов назад лежала с ним в обнимку в коридоре. А сейчас нас разделяла пропасть зрительного зала. Места были самые удачные — середина первого ряда амфитеатра. В прошлом, когда я была в будущем, я предпочитала смотреть спектакль исключительно из первого ряда. Сейчас же я готова была находиться на балконе, свисать с люстры, стоять у выхода все три часа спектакля, лишь бы только увидеть своими глазами на сцене легенду. Своими глазами увидеть на сцене мужчину моей мечты. Но полно разговоров. Третий звонок. Гаснет свет. Музыка Моцарта наполняет зал. Тяжёлые кулисы расходятся. На сцене появляются слуги в париках и ливреях. Началось. Сердце замирает. Все ждут только его. Я это знаю. Я чувствую. Он врывается на сцену как вихрь, как тайфун, как ураган. Он подобен взрыву ядерной бомбы. Он опаляет светом настолько, что, невольно, всех начинаешь сравнивать с ним. Он становится эталоном, мерилом гениальности. Он живет. Это он проживает очередную жизнь на сцене. Помнится в 11 классе школы я писала выпускное сочинение по теме «Волшебный край театра». И я писала как раз об этом гениальном спектакле. Вот, оказывается, где я его смотрела. В прошлом. И сейчас я здесь.

Я не дышу. Я нема. Я не верю своим глазам. Я не верю своим ушам. Когнитивный диссонанс в лучших традициях именитых психиатров. Но знал бы кто, как приятно осознавать, что это твой мужчина. Твоего мужчину сейчас хочет каждая женщина в этом зале. Твоему мужчине завидует каждый мужчина в этом зале. Твоему… моему… я и так и эдак пробовала на вкус его принадлежность мне. И мою абсолютную, непоколебимую принадлежность ему.

На протяжении всего антракта я слонялась по буфету. Все мое существо, отчаянно, рвалось к нему…

— Он потрясающий, правда?

— Ну, не знаю. По-моему ничего особенного. Вот тот, другой, его господин, вот он прекрасен.

— А мне кажется, что он какой-то тяжёлый.

— Можно подумать твой — легкий.

Третий звонок. Второй акт. Боже, как ему идёт красный цвет. Как ему идёт Испания. Как ему к лицу страсть. Невольно пришли воспоминания утра и мечты о будущей ночи. Ах, я совсем забыла, мы же после спектакля едем к родителям поливать цветы. Ночь наступит чуть позже. О, это сладкое ожидание любви. Это томление. Это потребность обладания. Особенно сейчас, когда зал, в едином порыве, встал и аплодировал ему. Кто-то дарил цветы. Он улыбался. И искал меня взглядом, а зале. Точно меня? Хотя, с другой стороны, если не меня, то кого? Наконец наши глаза встретились и его улыбка изменилась. Он улыбался сейчас только мне интимной многообещающей улыбкой. На выходе из зала меня уже ждал Марат.

— Следуйте за мной.

Марат постучал.

— Войдите, — послышался утомлённый голос.

— Спасибо Вам, — улыбнулась я Марату и зашла в гримерку.

Я подошла к нему и положила руки на плечи.

— Дай мне пару минут и я буду в себе.

— Отдышись, выдыхай, — сказала я, убирая руки с его плеч, но он остановил меня.

— Побудь со мной.

Спустя несколько минут он первый нарушил молчание.

— Ну как тебе?

— Мне так много хочется сказать, но слов просто недостаточно.

— Настолько плохо?

— Настолько гениально!

— Правда?

— Конечно! Или ты хочешь, чтобы я разобрала все, что видела сегодня на сцене на слова и жесты и проанализировала все вместе и по отдельности?

— Хочу, но потом. Сейчас я так устал. Вообще не хочу говорить.

— Быть может тебя оставить наедине с самим собой?

Вот ещё! Глупости! Просто обними меня.

Я обнимала его. Целовала виски, кончик носа, мочки ушей. Я зарывалась лицом в его волосы.