— Не трогай меня! Уходи.

— Я не уйду.

— Уйди!

— Нет!

— Не заставляй меня силой выставлять тебя за порог.

— А ты попробуй.

Он схватил меня в охапку и волоком потащил к входной двери. Уже в коридоре он встряхнул меня за плечи. Я не сопротивлялась, не кричала, не дралась. Лишь смотрела на него снизу вверх. Взгляд его прояснялся.

— Полегчало? — я сощурилась.

— СССУКА! Сама напросилась! — прокричал он и схватил меня за горло. Я была спокойна. Он смотрел на меня и тяжело дышал. А потом грубо опустил меня на колени и расстегнул ремень на своих штанах.

Мы лежали на полу в коридоре. Я водила пальцем по его шее, плечам, ключицам. Он смотрел перед собой.

— Прости! Я не должен был. Ты ни при чем.

— Глупости! Все хорошо!

— Нет, не хорошо. Прости мне мою несдержанность. Я всегда срываюсь на близких, — и повернувшись ко мне тихо добавил, — Ты, наверное сейчас хочешь уйти. После того, что я сделал.

— Нет. Ты не сделал ничего такого, из-за чего следовало бы уходить.

— Но… я практически изнасиловал тебя.

— Ты не сделал ничего такого, чего бы мне самой не хотелось.

— Ты уникальная женщина.

— Да ладно тебе. Я просто умная, к сожалению.

Опять пауза.

— Скажи, а я хороший актёр?

— Почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, сегодня на репетиции худрук дал мне явно понять, что я всего лишь ремесленник. Что таких как я — тысячи.

Мда… знал бы он…

— А что самое главное в актере?

— Ты хочешь знать или меня проверяешь?

— Мне интересно, что ты думаешь об этом.

— Ну, самое главное погружение в материал.

— Допустим.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что самое главное — это энергетика. Природная. Органика. У тебя чудовищная органика. Врождённая. Ты просто не можешь быть ремесленником. Ты — творец! Ты создаёшь. Ты созидаешь. Ты творишь другую реальность на сцене. Ты меняешь реальность вокруг себя вне сцены. Это редкий дар и редкое проклятие.

— Почему проклятие?

— Тебе завидуют те, кому это не дано. И они пытаются тебя изжить. Обесценить твой внутренний свет. Творцов очень мало. Ремесленников тысячи. Ты для них — белая ворона, гадкий утёнок только лишь потому, что ты ослепляешь их. Твой внутренний свет обнажает все, что они пытаются скрыть.

— Это слишком сложно!

— Напротив — это предельно просто.

— Знаешь, в такие моменты, как сегодня на репетиции, мне хочется плюнуть на все и уйти.

— Куда?

— В никуда. Устроиться инженером и получать свои 200 рублей в месяц. Работать с 9 до 18 с перерывом на обед.

— И сойти с ума от скуки и тоски.

— Да, ты права. Но ты бы знала, как меня выбивают из колеи все эти закулисные дрязги. Я просто хочу работать. Делать то, что я люблю и умею. А все эти сплетни, козни, интриги вызывают у меня отвращение и головную боль.

Ах да… задание…

— Опять голова?

— Я уже привык не обращать внимания на головную боль.

— Очень зря.

— Это же просто от переутомления.

— Возможно… знаешь, у меня есть знакомые в минздраве и они, по большому секрету, рассказали мне о том, что в Москву, инкогнито приехали известные врачи из Израиля. Быть может съездишь к ним?

— Зачем? Мне кажется ты преувеличиваешь.

— Ну как знаешь. Просто они здесь ненадолго. И было бы неплохо и родителей им показать, — шах и мат!

— Родителей, — он задумался, — ты знаешь, да. Отец жаловался на сердце. У мамы давление…

— Вот! И, возможно, и тебе с мигренью могут помочь.

— Может быть ты и права. Но хватит разговоров! У нас, кажется, с завтрака что-то оставалось?

— Да и погром было бы неплохо убрать.

— Ах да… — и он, крепко прижав меня к себе, прошептал, — Где же ты была раньше?

— В параллельной вселенной, — нарочито буднично ответила я.

— Ну конечно! Хорошая шутка!

Общими усилиями мы быстро нейтрализовали погром, собрали осколки, вымыли пол. И вот мы уже сидим и едим пирожки, запивая их чаем. Молчим. Я вижу, что он все ещё терзается словами худрука, прокручивает их снова и снова. Пытается попробовать их на вкус с учетом новых вводных из нашего разговора. И, наконец, поняв, что слова больше никак не отзываются, он расслабляется.

— Ты первая женщина в моей жизни, которая хочет подчиняться.

— Неужели? Я? Хочу?

— Ну, то что второй день происходит на полу в коридоре даёт мне повод так думать.

— Ах ты об этом… да. это мои внутренние тараканы и демоны.

— Расскажешь?

— Да тут нечего, в принципе, рассказывать. Я сильная. Умная и сильная. Я борец. Но это так утомительно. Поэтому в постели я хочу быть слабой.

— Как интересно. У меня наоборот. И я всегда боялся своих фантазий. Да и не каждая женщина готова воплощать мои фантазии. Далеко не каждая. А если уж и кто-то и соглашался, то требовал за это плату, — заметив мой вопросительный взгляд, добавил, — Не обязательно деньгами. Обычно плата подразумевает посягательство на мою свободу. И знаешь, получается, что секс нужен только мне. А они мне его дают как аванс. И уже ничего не хочется.

— Глупые они. Ты фантастический мужчина и любовник. Ты тот человек, на которого подсаживаешься как на наркотик.

— Могу вернуть тебе твои же слова.

— Ты на меня подсаживаешься? — прыснула я.

— Похоже уже… не бросай меня, ладно?

— Не дождёшься!

В пять часов вечера мы вышли из дома чтобы, не спеша, дойти до театра. Время было рабочее, народу на улицах было мало. Мы шли по центру города и, наперебой, читали Пастернака. Друг другу, городу, бездомной кошке. Пастернак был, как никогда, созвучен нашему внутреннему камертону.

«Во всем мне хочется дойти до самой сути»

«Быть знаменитым не красиво!»

«Из массы пыли, за заставы»

«Я дал разъехаться домашним»

«Опять Шопен не ищет выгод»

«О знал бы я, что так бывает»

«Гул затих, я вышел на подмостки»

«Сестра моя жизнь и сегодня в разливе»

«Вокзал — не сгораемый ящик»

«Тени вечера волоса тоньше»

«Я пропал, как зверь в загоне»

«Когда за лиры лабиринт»

На тротуарах истолку

С стеклом и солнцем пополам,

Зимой открою потолку

И дам читать сырым углам.

Задекламирует чердак

С поклоном рамам и зиме,

К карнизам прянет чехарда

Чудачеств, бедствий и замет.

Буран не месяц будет месть,

Концы, начала заметет.

Внезапно вспомню: солнце есть;

Увижу: свет давно не тот.

Галчонком глянет Рождество,

И разгулявшийся денек

Прояснит много из того,

Что мне и милой невдомек.

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

Кто тропку к двери проторил,

К дыре, засыпанной крупой,

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По?

Пока в Дарьял, как к другу, вхож,

Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,