— Ты была тут всю ночь?
— Конечно!
— Спасибо! — и он коснулся губами моей руки, — Для меня это важно.
— Я знаю…
— Ну что, — он тряхнул головой, — Час истины пробил. Ещё немного и у тебя не будет пути назад. Подумай ещё раз! Уж если ты разлюбишь, то теперь…
— Теперь, когда весь мир со мной в раздоре… нет, я не изменю своего решения. Я буду с тобой. И в горе и в радости…
— Тогда я спокоен. Мне будет ради чего просыпаться. И жить.
— Все будет хорошо! Обещаю!
— Верю! До встречи!
Меня сменили его мама и отец. Я решила оставить их наедине. А через 10 минут его повезли в операционную.
========== Глава 21. «Невыносимая легкость бытия». ==========
Я сидела в саду и курила одну за одной. Шёл четвёртый час операции. Мыслей не было. Я просто сидела, курила и ждала. Окна операционной были на втором этаже. Я смотрела на них не отрываясь. Что я надеялась увидеть сквозь глухие ставни — не знаю. Но шея уже затекла. А я все смотрела, смотрела и смотрела…
— Простите… — я вздрогнула и обернулась, — Позволите составить Вам компанию?
— Конечно, — и я жестом пригласила его отца сеть, — Я Вам всегда рада.
— Спасибо, очень приятно слышать, — и он опустился на скамью рядом со мной.
Мы молчали. Может быть минуту, а может быть вечность.
— Знаете, — начал он, глубоко вздохнув, — Мой сын — это самое ценное, что у меня есть. Я об этом редко говорю, но для меня он все ещё маленький мальчик с огромными голубыми глазами, который плачет и просит нас с мамой не уезжать на гастроли. Я до сих пор не могу простить себе то, что он рос без нас. А сейчас я пытаюсь наверстать упущенное. Знаю — поздно, но я ничего не могу с собой поделать. Я пытался его уберечь от всех бед и напастей. Я делал это деликатно, почти незаметно. Я очень переживал, что в противовес его бешеной популярности в профессии, его личная жизнь не складывается. Мы как-то говорили, и он признался, что он хочет найти свою половину. Тогда это показалось банальным и трудновыполнимый. Но сейчас, глядя на вас с ним, я понимаю, что он имел в виду. Я наблюдаю за Вами, Вера и мне удивительно, как Вы с ним похожи в некоторых моментах, реакциях.
— Возможно это обыкновенная подстройка?
— Быть может. Не важно как это назвать и что является первопричиной. Важно то, что Вам действительно нужен мой сын, а не его регалии или заработки. Иначе вас и нас тут не было… Моя жена уже Вас благодарила, я знаю. Но я хочу сказать спасибо ещё и от себя. И совершенно не важно, что будет дальше. Я знаю одно — мой сын был счастлив последние полтора месяца. Дай Бог, чтобы так было и всю его жизнь. Но я уже в том возрасте, когда начинаешь ценить то, что у тебя уже есть или было, а не то, что, возможно, будет…
— В его счастье нет моей заслуги. Я ничего особенного не делала. Просто любила. Как, впрочем, и много лет до нашего знакомства.
— Вовсе не просто. Уж не знаю, как так случилось, что Вы смогли рассмотреть его и принять таким, какой он есть. Он хороший, добрый, искренний. Но он вспыльчив, остр на язык. И немного, как это сказать, ветренен что ли… хотя эта черта, каким-то непостижимым образом, исчезла…
— Просто плод перестал быть запретным…
— Вот как… Но как бы то ни было я всегда знал, что мой сын, подсознательно, ищет женщину, похожую на мать. И, в тоже время ту, которую моя жена примет. Взаимоисключающие параметры… так мне казалось… а оказалось, что нет. Появились Вы… И вот мы все здесь. В руках профессионалов и с надеждой на долгую счастливую жизнь.
— Я очень хочу, чтобы все так и было. Он должен жить. Хотя бы потому, что он — пророк в одеянии актера. Он тот, кто творит мир. Тот, кто управляет умами. Тот, кто может вести за собой, — упс… кажется я сболтнула лишнего… но, Слава Богу, его отец принял это за аллегорию.
— Да, Вы правы. Иногда мне кажется, что он не принадлежит ни нам, ни себе, а принадлежит людям. Всем.
— Так и есть… к нему не зарастёт народная тропа.
— Но это, к счастью, пока не известно, — мне — известно.
— Да, Вы правы. К счастью, не известно…
— К счастью, к счастью. Все к счастью… Я молю Бога, чтобы все прошло хорошо. В тревогах о сыне я как-то и о себе забыл…
— Зато я помню и думаю, что Вам тоже стоит отдохнуть перед операцией…
— Да, да. Вы правы. Спасибо за чудесную беседу… и за все остальное.
— Это Вам спасибо…
И вот я снова одна. Курю одну за одной и, задрав голову, смотрю на окна операционной. Как он там?!
На исходе шестого часа во двор вышел осунувшийся и изнеможённый Штульман. Я бросилась к нему. Он, молча, достал из моей пачки сигарету, прикурил, затянулся, закрыл глаза и сказал:
— Мы сделали это!
Я завизжала. Потом запрыгала. Потом начала обнимать своего любимого алхимика.
— Сделали все. И операцию, и защиту поставили, и органы перебрали, и ауру почистили. Столько грязи на нем повисло скажу я тебе. Научила бы защиту ставить что ли. А то, право, час только ее родимую отмывали и полировали.
— Научу, обязательно научу. Где он сейчас?
— В реанимации. Спит. Минут через тридцать отойдёт от наркоза. Ему успокоительное вколят и опять спать. До завтрашнего утра точно!
— А когда к нему можно?
— Да хоть сейчас. Тебя же все равно не остановить.
— Это точно! — он слишком хорошо меня знал.
— А я пойду, прилягу. Годы, сама понимаешь. А то через три часа у нас следующая операция. Одно радует — там с аурой попроще. Чуть-чуть полирнуть и порядок.
Я кивнула. Мы вместе направились ко входу. Штульман направился куда-то в подвал, а я вихрем взлетела на второй этаж. Вот двери операционной. Сразу же за ним — реанимация. Мне выдали халат, шапочку, бахилы. Опрыскали меня какой-то сильнопахнущей жидкостью и наконец-то пустили к нему. Реанимация была тоже не в пример советской с оббитыми кафельными стенами и неизменным ощущением скорби.
Светлая, чистая реанимация давала надежду. Он был один в реанимации. Пока без сознания. Он был бледен. Под глаза легли темные круги. От рта, носа, висков, рук шли провода. Я опустилась на стул рядом, боясь к нему прикоснуться. Несмотря на не самую приятную обстановку, я была счастлива. От того, что он жив. Что операция прошла успешно. От того, что мы смогли переписать историю. И от того что ещё три недели мы будем вместе. Целых три недели! Всего три недели…
Он пошевелил пальцами. Какой-то аппарат запищал и в помещение тут же впорхнула медицинская сестра. Следом за ней зашли родители. Мы кивнули друг другу. Сестра внимательно изучала показания мониторов. В это время мой мужчина, не открывая глаза, начал декламировать:
«О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
