Серега в последнее время находился в большом авторитете из-за своих бочек. Он совершенно самостоятельно освоил бондарное дело и его цех, расположенный буквально в шаге от Бобровской верфи, теперь запросто выдавал за смену несколько бочек, причем разных типоразмеров. Продукцией цеха были не только бочки и бочонки, но и кадки, и ушаты, и ведра, что прилично пополнило ассортимент Никитосовской лавки.

Мало того, он решительно избавился от иновременной зависимости, перейдя на экологически чистый материал обручей. То есть на дерево. В найденном руководстве по бондарному делу в качестве обручей рекомендовалось использовать ветви ели. Елей поблизости Серега не обнаружил. Агафон, успешно торговавший со скифами, передал с их слов, что елей в Крыму нет совсем. Не нравится им тут. Тогда Серега стал экспериментировать и определил, что прекрасным материалом для обручей является, кто бы мог подумать, сирень. Отплывающий в Гераклею очередной раз Вован получил задание нарубить как можно больше сирени, которая, по Юркиным данным, была родом как раз из Малой Азии. И с тех пор пошло. Оставленную в хозяйстве для, так сказать, ресурсных испытаний бочку подвергали самым зверским нагрузкам. Обручи пока держались.

Последние предзимние рейсы у всех прошли удачно. Причем быстрее всех обернулся Вован, хотя и ходил буквально за море. А дольше всех пропадал Бобров, потому что посетил два порта: Ольвию и Тиру. Вернулся он с полным трюмом, сдал груз набежавшим купцам, поставил судно к причалу и сказал:

— Всё. До весны более никуда.

После чего отправился в натопленную по такому случаю баню, прихватив с собой Златку, которая после полутора недель в море бани уже не боялась. И через десять минут через продухи уже валил пар и слышался отчетливый визг. Проходившие совершенно случайно мимо женщины завистливо вздыхали.

Зима выдалась неожиданно мягкая и температура по данным местной метеостанции в виде уличного термометра ниже –5о не опускалась. Соответственно, ни одна из бухт не замерзла и судоходство в их пределах не останавливалось. Но только в их пределах, потому что в открытое море никто выходить не рисковал. Даже самые отмороженные. То есть Вован. Шторм на море грохотал с завидным постоянством. Ветер прекращал дуть только когда менял направление. Причем сила ветра что северных, что южных румбов практически не отличалась. Отличалась, пожалуй, только температурой воздушных масс.

Заболевших среди личного состава и населения, слава всем богам, не было. Бобров не уставал нахваливать себя за предусмотрительность. Связь через портал прервалась, потому что моржей среди компаньонов не было. Да и странно бы выглядел на той стороне бот, стоящий под новый год в районе пограничной заставы. Тем более, что рыбкой побаловать ее командира не было возможности.

Поэтому Бобров обратил все помыслы на укрепление своих позиций в городе. Еще когда можно было ходить через портал, он закупил несколько керосиновых ламп, которые, в связи с веерными отключениями электроэнергии, снова становились популярными. А вот керосиновые лавки, бывшие еще в шестидесятых непременной принадлежностью любого населенного пункта, почему-то не появились, и вместо керосина пришлось применять дизтопливо. Лампы после демонстрации их возможностей, ушли влет. Потихоньку стали брать и дизтопливо. Но если последнего было припасено достаточно, то про тривиальные фитили как-то забыли. А сообщение через портал уже прервалось и пришлось Боброву выходить из положения. Из положения он, конечно, вышел, но с репутационными потерями, и положил себе за правило, в следующий раз продумывать все свои нововведения более тщательно.

Пока же он, взвалив все дела на Серегу, постарался завязать более тесные связи с правящей верхушкой города. Однако местный олигархат отнесся к новоявленному скоробогачу не то, чтобы свысока, но очень осторожно. Правда, Бобров демонстрировал абсолютное нежелание примазаться к властной верхушке, имея дело в основном со средним звеном: судьи, архонты, видные члены народного собрания. То есть люди, сидевшие на твердом заработке в одну-две драхмы в день. Бобров устраивал им небольшие симпосионы, дарил недорогие, но всегда редкие подарки и очень скоро расположил к себе до такой степени, что в, так сказать, общественной жизни города тайн для него практически не осталось. Другой бы на его месте с радостью воспользовался создавшимся положением или в целях личного обогащения, или в целях получения кусочка власти, потому что целую власть навроде диктаторской в Херсонесе получить было невозможно. За этим строго следили, и любой мало-мальски популярный в народе политик рисковал схлопотать остракизм и изгнание вместе или по отдельности, что, в любом случае, низводило его до уровня рядового обывателя.

Вот там-то, в этой среде, куда сходились все нити управления хозяйством полиса, Бобров и отметил нездоровое шевеление. И когда он впрямую поинтересовался в чем, мол, дело, ему также впрямую ответили, что мирные доселе скифы что-то нехорошее затевают. Разведка в полисе, конечно, была поставлена из рук вон плохо, но вездесущие купцы донесли-таки до нужных людей сведения, добытые или ими самими, или их приказчиками и доверенными лицами. Правда обобщать эти сведения, анализировать их, и делать выводы было некому. Вернее, не было человека или службы, которая только этим бы и занималась. Каждый человек в руководстве полиса понимал и использовал эти сведения по-своему. Вот и Бобров решил использовать их по-своему.

Он тут же связался с Агафоном, который был тесно связан с торговой верхушкой скифов. Агафон конечно осторожничал, но все-таки признался Боброву, что его партнеры по торговле не исключают военного решения некоторых спорных вопросов. Так завуалировано называлось желание немного пограбить слишком разжиревших греков. Не добившись от Агафона конкретики по времени выступления и задействованных сил, Бобров решил действовать самостоятельно.

Первое, что он сделал, это объявил призыв в свое личное войско. Бобров не собирался сталкиваться в чистом поле со знаменитой скифской конницей, и поэтому ему на хрен не были нужны ни гипасписты, ни сариссофоры, ни педзетайры. А если брать времена поближе, то алебардисты, копейщики и пикинеры из знаменитых швейцарских баталий. Боброву ближе подуху и тактике применения были знаменитые английские йомены с длинными луками.

Зная Бобровскую щедрость и бытовые условия его солдат, в первый же день набежало десятка два кандидатов. Разбираться с ними Бобров послал Евстафия, который был командиром его отряда. Он вполне резонно решил, что коль Евстафию этим народом предстоит командовать, то пусть он их и отбирает. Командир Бобровского воинства задачу понял правильно. Он отдавал предпочтение прежде всего людям, имеющим пусть и небольшой, но боевой опыт. Вторыми по предпочтению были рыбаки, как люди, умеющие не теряться при смене обстановки и быстро принимающие решения. Ну и последними шли строители — народ с твердой рукой и острым глазом. Когда Евстафию попался бывший кузнец, он сразу отправил его к Боброву.

За три дня в Бобровскую «армию» было принято двадцать шесть человек — все, что удалось отобрать в большом городе. Принятые не успели порадоваться отличной еде, необычной, но удобной одежде, мягкой постели под надежной крышей, а также обещанному заработку, как на них набросились злобные ветераны — солдаты, прослужившие у Боброва почти полгода и в полной мере проникнувшиеся его идеями бесконтактной войны. Новобранцы стонали от нагрузок, но учителя были безжалостны, с потом вколачивая в подчиненных основы военной науки.

Однако, через неделю стоны поутихли и из сырого «мяса» стали получаться, нет, не солдаты еще, а только нечто на солдат похожее.

Бобров попросил Евстафия построить новобранцев, и когда те образовали относительно ровную шеренгу, спросил:

— Может, кто хочет обратно? Может кому-то здесь не нравится? Не стесняйтесь. Обещаю, что никому ничего не будет.

За спиной Боброва стояла группа ветеранов и зловеще ухмылялась. Из строя новобранцев не вышел никто.