А кто достоин? Может быть, ты?

Зяблик вздрогнул, услышав этот голос из памяти, и всё удовольствие, всё чувство превосходства — испарились. Он был всего лишь жалким куском дерьма. Прав, прав был Левмир, задавая свой вопрос. Такие, как Зяблик, не достойны жить на кораблях смертников. Здесь совсем другие люди нужны, а такие, как он — только в городе могут считаться достойными. Но город остался далеко, и возврата к нему нет. А жизнь продолжалась, и оборвать её не поднималась рука.

Зачем-то Зяблик всё ещё хотел жить.

Отойдя подальше от костра «Летящих к Солнцу», он вздохнул свободнее. Здесь его уже не знали и можно было идти не таясь. Но стоило найти костёр «Утренней птахи», как Зяблика признали.

— О! — послышались возгласы. — Гля, какие гости. Зяблик прилетел. Что, соскучился по нам?

Пока не трогали, только смеялись, бросались обидными словами. Зяблик, опустив голову и стиснув зубы, шел между сидящими людьми, которые брезгливо отодвигались. Нырок обнаружился неподалеку от костра. Лежал спиной к огню и, казалось, спал. Зяблик присел рядом и потрогал друга за плечо.

Тот открыл глаза, совершенно ясные, сна там не было и в помине.

— Чего тебе?

Зяблик это мужественно проглотил. Ему-то казалось, что после долгой разлуки друг будет рад его видеть. Но не разворачиваться же теперь.

— Поговорить, — прошептал Зяблик.

— Не о чем мне с тобой разговаривать. — Нырок вновь закрыл глаза.

— Я хочу бежать! — Зяблик наклонился к самому его уху.

— Хочешь — так беги.

— Я не справлюсь один.

— А я не справлюсь с тобой. Ради Солнца, Зяблик, научись уже сам отвечать за себя. Перестань тащить за собой всех, до кого можешь дотянуться.

Нырок отвернулся к костру. Зяблик сидел на корточках и глупо смотрел в спину бывшего друга. Пытался найти какие-то слова, но понимал, что слова тут не помогут. Слова могут лишь отразить внутреннюю правду, а никакой правды внутри Зяблика не было.

Взрыв смеха неподалеку заставил Зяблика вздрогнуть. Он посмотрел в сторону, увидел Ворона, сидевшего с другой стороны огромного костра. Он разговаривал с другими заключенными, лиц которых Зяблик не мог разобрать из-за языков огня. Они о чем-то разговаривали, но слова их сделались вдруг далекими и неразборчивыми, потому что вдруг тихо-тихо заговорил Нырок.

— Вот чего я только не пойму — отчего те, кто отдал душу Реке, столь плохо знают её излучины.

— А? Ты о чем? — встрепенулся Зяблик, жадно ловивший каждое слово.

Нырок помолчал, потом заговорил — медленно, нараспев, будто читал из книги, которую видел только он:

— Что бы ни замыслил ты — жертву Реке отдай. Начинаешь путь в сто шагов — один шаг посвяти Реке. Любишь сто человек близких — одного убей. Хочешь сто дней прожить невредимым — в день первый отвори свою плоть, напои Реку своей кровью. Берешь с собой сто тысяч воинства — тысячу отдай Реке. Иначе не видать тебе счастья, не достичь победы, не познать блаженства…

Далеко-далеко в лесу раздался вой. Сперва он был одиноким, но вот к нему присоединились другие. Волки, подумал Зяблик. Но это были не волки. Так страшно выть мог лишь человек, или нечто до отвращения на него похожее.

Смолкали разговоры. Заключенные один за другим поворачивали головы к лесу, над которым висела надкушенная луна. Луна была не совсем желтой, её будто красная дымка накрыла, будто алая вуаль раскинулась над нею.

— Волки! — с деланным спокойствием произнес кто-то. — Сюда не сунутся. Народу вона сколько, да костры горят.

Несколько вялых смешков раздалось вокруг. Вой повторился ближе. Не одна глотка надрывалась. Пять, шесть, семь… Дальше голоса сливались и путались.

Зяблик вскочил на ноги. Часто-часто билось сердце. Он повернулся к морю и увидел тёмные громады кораблей. Когда они успели отойти так далеко?! И шлюпки. Ведь шлюпки-то были здесь, Зяблик сам помогал вытаскивать одну на берег. Когда они успели исчезнуть?

Необычный звук привлёк внимание Зяблика. Он опустил голову и задрожал: Нырок смеялся. Он повернулся на спину и, глядя в лицо Зяблику, трясся от сдерживаемого хохота.

«Что смешного?» — вопрос застыл на губах.

— Беги, Зяблик! — воскликнул Нырок. — Беги к ним, только без меня. Я не иду к Реке. Если Реке я нужен — пусть сама за мной приходит, ночью, как и положено бесчестной твари, которая боится схватиться с Солнцем в открытую. Беги! А не можешь — так выпей вина. Поболе выпей. Теперь уже можно. Ты — жертва, и тебе можно всё!

Вой раздался ближе и перешел в рычание. Зяблик щурил глаза, вглядываясь во тьму, но там, где люди расположились у самой кромки леса, видел лишь мельтешение теней. И слышал крики. Сперва — испуганные, удивленные. А уже миг спустя в этих криках зазвучала истерика.

— Бегите! — завизжал кто-то оттуда. — Волкола… — крик захлебнулся и умер.

Тяжелой волной поднялось людское море. Хлынуло к кораблям от неведомой опасности, но остановилось. Далеко, очень далеко.

— К кораблям не лезть! — каркнул Ворон. — Стрелами положат.

Зяблик мельком увидел его лицо — серьезное, сосредоточенное. Весь хмель разом слетел. Но больше Ворон ничего не мог сделать для своих людей. Кроме, пожалуй, одного:

— В оборону встали! Факела!

Крик разлетелся по берегу, приказ подхватывали и повторяли. Костры расхватывали, и тьма усеялась сотнями маленьких огней.

Зяблик дернул Нырка за руку, заставил того встать — иначе его бы затоптали. Нырок всё ещё смеялся, даже слёзы вытирал грязным рукавом. Но стоило Зяблику заглянуть в лицо друга, как он понял, что слёзы — не от смеха. У Нырка была самая настоящая истерика. Он плакал и смеялся, задыхался от невыразимого отчаяния. Нет, не смерти он боялся, не волколаков — чудовищ из сказок — а смерти во славу ненавистной Реке.

Наконец, Зяблик увидел их. Быстрые тени, дергано мечущиеся среди людей. С огромными лапами и горящими в темноте красными глазами. Десятки, сотни этих тварей. Они вгрызлись в людское море, подобно тому, как нож входит в бок запеченного поросёнка.

Многие всё же бросились в воду, предпочтя такую смерть. Другие пытались бежать в лес, навстречу новым и новым полчищам чудовищ. От криков закладывало уши, повсюду били в небо и стремительно иссякали кажущиеся черными фонтаны крови.

Зяблик пятился к морю, увлекая за собой друга. Чувствовал, что губы шевелятся, но не мог понять, что говорит. Прислушался сам к себе, разобрал: «Мама, мама, мама…» Бессильный скулёж обреченного.

Один из волколаков оказался неподалеку. Пламя костра осветило его клыки, его невероятно мускулистый мохнатый торс. Сверкнули стальные когти.

— На, сука! — подскочил к нему кто-то из заключенных «Птахи» и сунул горящую ветку.

Огонь успел лизнуть волос на груди чудовища. Волколак, заревев, махнул лапищей, и голова смельчака взлетела в воздух. Туловище, размахивая руками, побежало прочь и рухнуло в костёр.

Кто-то рядом завизжал, позабыв остатки достоинства. Зяблик почувствовал, что ноги больше не шевелятся. Тело вообще отказывалось повиноваться, лишь рука всё крепче цеплялась за руку Нырка. Тому, наверное, было больно, но он молчал. Понимал, что терпеть осталось — секунды.

Алые глаза твари нашли Зяблика. Волколак бросился вперед. Зяблик заорал. Ничего ужаснее ему не приходилось видеть никогда прежде. Волколак будто исчезал в одном месте и тут же появлялся в другом. Двигался зигзагами, не по прямой, но из каждого места, где он оказывался, безошибочно находил свою жертву взглядом.

Свист.

Зяблик увидел, как стрела вонзилась в грудь волколака, заставив его остановиться. Тут же свистнуло ещё раз — вторая стрела пробила горло и вылезла из шеи.

— Да сколько ж тебе надо? — послышался на удивление спокойный голос.

Зяблик повернул голову и увидел Ворона, накладывающего на тетиву третью стрелу.

Эту волколак отбил на подлете. Зарычал, вытаскивая другую из горла. Ту, что торчала из груди, не то обломил, не то обрезал взмахом когтистой лапы. Могучее тело напружинилось. Три прыжка до Зяблика, четыре — до Ворона. Сколько раз успеет стукнуть сердце? Раз или два?