Ехали с потушенными фарами. Только теперь Органов обратил внимание на гул артиллерийской канонады. В поезде, в купе, он не слышал стрельбы, но сейчас понял, что бой идет совсем недалеко от его родного городка. Аркадий Родионович вглядывался в смотровое окно, однако узнать улицы и узкие переулки, которые он сейчас проезжал, было не так легко.

— Разрушили, сильно разрушили Бронск фашисты, — словно угадывая, о чем думает московский ученый, проговорил шофер.

— А вы знаете, как проехать к моему дому?

— Знаю, недавно возил туда врачей.

Разговор оборвался. Аркадий Родионович не стал спрашивать о здоровье отца. Тяжелое предчувствие заставило молчать до самого дома.

Дверь оказалась открытой. Навстречу вышла женщина. При тусклом свете лампы Аркадий Родионович не узнал соседку отца. Окна были плотно завешены одеялом, в комнате стоял удушливый запах лекарств. Аркадий Родионович направился в спальню, женщина отступила, дотронулась до его руки…

— Преставился, батюшка, не дождался сынка…

И вместе с шофером вышла, прикрыв за собой дверь. В комнате стало совсем душно. Аркадий Родионович, опустив голову, направился в спальню отца…

На другой день, после похорон, Аркадий Родионович не выводил из дома. У него было такое ощущение, будто на сердце лежит тяжелый камень, на душе было пусто, он бесцельно ходил по комнатам.

Порою ему казалось, что отец вот-вот выйдет из своей спальни, степенно откашляется, пригладит пожелтевшую от табака седую бороду и протянет сыну свою худую, жилистую руку…

Вечером к Органову приехал секретарь горкома партии, его старый школьный товарищ.

— Давно, давно не навещал земляков, Аркадий, — здороваясь с Органовым, проговорил секретарь. — Ты уж извини меня, не смог встретить на вокзале, — секретарь устало провел рукой по лицу, — тревожно у нас…

— Придвинулся фронт?

— Совсем рядом… Сегодня весь день занимались эвакуацией людей.

— Не узнать улицы, — глухо проговорил Органов.

Секретарь горкома внимательным взглядом посмотрел на профессора, нахмурил густые брови. Он знал, как тяжело сейчас Аркадию Родионовичу, понимал, почему его школьный товарищ ни слова не сказал о своем горе…

Аркадий Родионович сидел за столом, немного ссутулившись, задумчиво потирая свои сильно поседевшие виски. Его небольшая бородка клинышком сейчас еще больше подчеркивала заостренные черты бледного лица. Аркадию Родионовичу было сорок три года, но выглядел он теперь гораздо старше.

Секретарь горкома тряхнул головой, как бы отгоняя невеселые думы, и тихо проговорил:

— А тебе, Аркадий, надо быстрее возвращаться в Москву, откровенно сказать, я боюсь, задержишься и будет уже поздно.

Органов поднял голову, понимающе кивнул.

— Немцы могут высадить десант, — продолжал секретарь, — и перерезать железнодорожную линию.

…Но в этот вечер случилось другое, немецкая авиация разбомбила железнодорожный мост.

Аркадию Родионовичу предоставили место в грузовике.

Из города тронулись ночью. Машина еле ползла в темноте. Кругом было совсем черно, и у Аркадия Родионовича возникло такое ощущение, будто, едет он по бесконечно пустынной местности.

На западе, где-то за лесом, белыми огоньками вспыхивали осветительные ракеты. Оттуда доносился орудийный грохот. Было немного жутко, и Аркадий Родионович, находясь в кабине, заметил, что шофер все чаще пригибается к смотровому стеклу, пугливо озираясь по сторонам.

В первом часу ночи, когда от Бронска удалились километров за пятьдесят, люди, находившиеся в открытом кузове, увидели, что на шоссе появились светящиеся точки. Никто не понял, что это такое. Послышалось характерное тарахтенье. И не успел шофер свернуть в сторону, как грузовик окружили мотоциклисты.

— Хальт! Хальт!

— Русс… машинен…

Автоматная очередь прорезала ночь трассирующей цепочкой. Несколько человек было тут же убито. Шоферу приказали поворачивать. Органова высадили в кузов, а в кабину сел немецкий солдат.

К утру машина остановилась у разрушенной железнодорожной станции. Там под парами стоял большой товарный состав. В него загоняли людей. Органова вместе с оставшимися в живых двумя пассажирами грузовика толкнули в вагон…

Через двое суток товарный состав остановился недалеко от Каунаса. Людей выгрузили прямо в поле и продержали на снегу до вечера. Затем колонну погнали в город и там в нее влили еще несколько сот человек. В огромном холодном сарае людей закрыли на всю ночь. А утром их построили в две шеренги.

— Кто не работал на заводах и не знаком с техникой, два шага вперед! — по-русски скомандовал офицер.

Больше половины людей осталось на месте. Им приказали стоять, а тех, кто сделал два шага, построили и увели. Вскоре к сараю подъехали на легковых машинах офицеры в эсэсовской форме. Они разделились на две группы и пошли вдоль шеренг.

— Иуде… марш!

— Грозфатер… старики… марш!

Стоявшего рядом с Органовым юношу эсэсовец ударом свалил в снег. Резкие команды раздавались с обеих сторон.

— Что вы делаете? С людьми… да разве это… — неожиданно вымолвил Аркадий Родионович по-немецки. Эсэсовский офицер услышал и резко обернулся. Немного подавшись из строя, недалеко от него стоял высокий человек с бородкой клинышком. На нем было хорошо сшитое зимнее пальто. Из-под круглой меховой шапочки выбились светлые волосы.

Офицер с удивлением уставился на высокого человека.

— Откуда вы знаете немецкий язык?

— А разве это непозволительно?

— Фамилия?

— Органов.

Офицер усмехнулся и, подозвав солдата, указал на валявшегося в снегу юношу: «Отделить!» — затем, снова взглянув на Органова, пошел вдоль шеренги.

— Ауф! — толкнул юношу солдат, — шнеллер… быстрее…

Солдат поволок молодого человека в отдельную группу, В это время Аркадий Родионович услышал шепот:

— Товарищ, так неосторожно…

Аркадий Родионович повернул голову — возле него стоял мужчина в коротком демисезонном пальто. Несмотря на то, что он был широкоплеч, пальто сидело на нем просторно и едва доходило до колен. Лицо у этого человека было худое, глубоко ввалившиеся глаза смотрели внимательно и чуть-чуть осуждающе.

— Разве вас послушают? — проговорил он снова. — Пуля в лоб… и все!

Впервые за эти дни встретив простое человеческое участие, Аркадий Родионович испытал глубокую благодарность к незнакомому человеку. Все еще взволнованный случившимся, он тихо, но с возмущением проговорил:

— Варвары…

А вдоль шеренги слышались отрывистые немецкие команды.

— Грозфатер… марш!

— Шнеллер, шнеллер!..

Когда сортировка закончилась, отобранных людей немедленно увезли. А перед оставшимися, «полноценными», выступил эсэсовский офицер. Он довольно хорошо говорил по-русски.

— Русские рабочие! Германская армия победно ведет войну. Вы должны знать, как много требуется от промышленности. Поэтому каждый человек обязан отработать положенный срок на заводах и фабриках. Чтобы быстрее завершился поход на восток, надо обеспечить армию всем необходимым. — Эсэсовец помолчал, посмотрел, как реагируют люди на его сообщение, затем пояснил: — Великая Германия вербует в промышленность рабочих. Мы не будем проводить опрос каждого человеку о его желании, мы вербуем вас всех сразу.

— Какое издевательство… — не сдержавшись, проговорил кто-то.

— Что?.. — в голосе эсэсовца послышались угрожающие нотки. Он окинул взглядом людей и уверенный, что никто не осмелится выступить, быстро закончил:

— Германия кормит своих рабочих, оплачивает их труд.

— Сволочи… — шепотом подытожил выступление эсэсовца парень в стеганой куртке.

— Тише, Паша, — предупредил кто-то.

— Вы подумайте только — мы добровольцы! — еще горячее зашептал Пашка. — Эх, Петр Михалыч, не повезла нам…

Органов видел, что мужчина, которого парень назвал «Петр Михалыч» — и есть тот высокий плечистый человек в коротком пальто, который недавно предостерегал его, Органона. Сейчас Петр Михайлович стоял, плотно сжав губы. Аркадий Родионович был вполне согласен с ним — возражать эсэсовцу нет смысла.