— Разве? А вы подумайте получше. Молчать хуже, — все еще сохраняя спокойствие, проговорил Рамке. Но в голосе его уже улавливалось нетерпение. Он не рассчитывал легко добиться сведений об Органове, поэтому решил в начале допроса отвлечь внимание русского на другие темы. Вместе с тем, чтобы допрашиваемый постепенно свыкся с мыслью, будто гестаповцам уже известно многое, в том числе об Органове, оберст-лейтенант назвал его профессором. Рамке рассчитывал незаметно, исподволь выведать у русского все об Органове. Кроме того, он позаботился принять меры, которые, по его мнению, должны помочь ему ослабить сопротивление Лугового, сломить его дух.

— Слушаем вас, — настойчиво напомнил Рамке.

— Я уже ответил. Мне ничего не известно. Я ничего не могу сказать вам и в отношении Органова.

Луговой окончательно пришел к выводу, что главная цель допроса — Органов. В душе Луговой обрадовался: гестаповцы ведут дознание не о подпольщиках, значит о их существовании враги не знают. Но тут неожиданная радость сменилась тревогой за Аркадия Родионовича. «Если он подвергался пытке — выдержал ли? А я должен выдержать… все вынести!»

Мысли Лугового снова прервал тот же голос: Рамке что-то сказал фельдфебелю.

Долговязый Ганс тщательно скрутил руки Лугового и начал привязывать его к креслу.

Луговой не сопротивлялся, это бесполезно. Тишина, повисшая в кабинете и нарушаемая лишь пыхтеньем фельдфебеля, действовала на нервы. Лугового невольно охватил страх. Где-то далеко в бараке находятся товарищи. Многие сейчас не спят, думают о нем, возможно, ждут.

— А теперь идите! — эти слова относились к фельдфебелю. Долговязый Ганс ушел.

— Господин Луговой, нам приятно находиться в вашем обществе, — с издевкой сказал эсэсовец, — но у нас нет времени ждать, пока вы соизволите заговорить.

Луговой коротко ответил:

— Нам не о чем говорить.

— Вы поймите! От вас самих зависит ваша жизнь… Если хотите знать, то сообщаю вам, что Органов был сговорчивее.

Луговой и на этот раз ничего не ответил эсэсовцу. Он не сомневался в стойкости Аркадия Родионовича и был убежден, что Органов не выдал своих товарищей.

Оберст-лейтенант терпеливо продолжал:

— Послушайте, Луговой, вы понимаете, что жизнь человеку дается только один раз… Вы, я уверен, были на войне, не раз видели смерть и должны особенно ценить эту штуку — жизнь! — Рамке повысил голос: — Учтите, я могу сейчас и отнять у вас эту самую жизнь и оставить… — Оберст-лейтенант посмотрел в глаза Луговому. — Попробуйте мне поверить. Обещаю вам изменить ваши теперешние условия… Но за это вы расскажете мне все об Органове. Все, что знаете. Вы укажете, где хранятся его записи. А они у него были. Мне известно, он их вел. Решайтесь, я гарантирую, что о вашем сообщении, кроме нас, никто не узнает. — Оберст-лейтенант покосил глазами на Шницлера. — Этот… — Рамке презрительно поморщился, — ни черта не понимает по-русски. Будьте благоразумны, господин Луговой, говорите…

Луговой выдержал взгляд эсэсовца.

— Повторяю мне нечего вам сказать.

Майор Шницлер, не понявший ни слова из этого разговора, все же заметил, как потемнело лицо Рамке. И гестаповец словно взбесился, он с кулаками подскочил к Луговому:

— Русская свинья… шнеллер… — он замахнулся. Рамке успел отвести кулак майора. Сохраняя хладнокровие, оберст-лейтенант по-немецки процедил:

— Зачем? В двадцатом веке человек изобрел много нового. Вот видите. — Рамке взял со стола шнур, воткнул штепсель в розетку, а оголенную часть провода поднес к обнаженной руке Лугового.

— Будете говорить? — с угрозой в голосе еще раз спросил эсэсовец.

Луговой с презрением посмотрел на гитлеровца.

— Нет!

Оберст-лейтенант побледнел… было заметно, как под кожей его щек заходили желваки, он впился взглядом в лицо пленного. С секунду он стоял неподвижно, затем рывком прижал провод…

Луговой дернулся всем телом, тишину кабинета разорвал страшный нечеловеческий крик. Майор Шницлер застыл на месте. Он нередко истязал людей сам, но такой страшный звук, вырвавшийся из горла человека, услышал впервые. На лице майора появилось недоумение, потом он выжал из себя какое-то подобие улыбки, деланно засмеялся. Страшный крик услышал и фельдфебель, находившийся за дверью кабинета. Ганс в страхе попятился дальше от двери. Только эсэсовский офицер, оберст-лейтенант Рамке, по-прежнему остался невозмутим.

— Пока достаточно, — хладнокровно произнес он и отключил провод от электрической сети.

Голова Лугового, только что неестественно запрокинутая на спину кресла, упала на грудь. Лицо сделалось серым. Рамке приказал вызвать врача. Отойдя к небольшому столику, он закурил сигару, выпустил кольцо дыма и уже спокойно сказал:

— Очнется, повторим. Русский большевик должен заговорить.

Шницлер отвел глаза в сторону. В словах Рамке не было прежней уверенности. Чувствовал это и сам Рамке и злился еще сильнее. Он знал, что коммунисты, если этого требует партийный долг, умеют молчать, их не сможет заставить говорить никакая сила. И все же Рамке тешил себя надеждой побороть Лугового. Но действовать эсэсовец решил теперь иначе…

После первой беседы с русским профессором Шницлер полагал, что ему удалось заинтересовать ученого предложением идти работать по специальности. И теперь уже не потребуется больших усилий, чтобы окончательно решить этот вопрос. Задание руководства будет блестяще выполнено. И не только руководства… Рамке в последнем разговоре с ним сказал, что вполне одобряет его действия и даже обещал кое-какое вознаграждение…

Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Шницлер рассчитывал сегодня завершить дело, которое первоначально показалось ему сложным. Он усмехнулся: «Стоило приходить в отчаяние от всего этого? Глупо!» И снова вспомнились слова следователя из Имперского Управления: «На русском ученом можно сделать карьеру…» Майор был в отличном настроении. Честолюбивые мысли роились в его разгоряченном мозгу… «Фюрер тоже поднялся из низших чинов. Был мелким сыщиком Шикльгрубер — австриец по рождению, а теперь…» Шницлер почувствовал, как по спине у него забегали мурашки…

Он решил ускорить встречу с Органовым. Накануне майор приказал лейтенанту Меллендорфу привести к нему Органова в конце дня. Но, не вытерпев, Шницлер позвонил следователю, что ждет профессора немедленно.

…После короткого допроса, проведенного майором Шницлером, Аркадий Родионович крепко задумался. Шеф местного отделения службы гестапо фактически сделал ему официальное предложение сотрудничать с немецкими специалистами. Аркадий Родионович понимал, что предложение это исходит не от самого Шницлера. Гестаповский офицер лишь исполнитель воли более могущественных людей. Значит о нем осведомлены в высших инстанциях. И безусловно, осведомлены неплохо. На него возлагают большие надежды. Иначе его, как русского рабочего, не стали бы уговаривать. И это тревожило Органова. Он понимал, что от него могут потребовать.

В то же время Аркадий Родионович считал, что проникнуть в лабораторию официальным путем, узнать секреты немецкого производства новейших моделей радиолокационных станций очень важно. Не случайно только для того, чтобы проникнуть в небольшую цеховую лабораторию, его товарищ рисковал жизнью…

Аркадий Родионович старался взвесить все «за» и все «против». Он отлично понимал, какое ответственное решение должен принять, и не потому, что боялся нового допроса, возможно, смерти, а потому, что перед ним открывались, как он полагал, новые возможности оказать помощь своим товарищам.

Конечно, попасть в лабораторию — заманчиво, из-за этого стоит рискнуть! Он знал, если окажется в секретной лаборатории, то не откроет своим врагам секретов отечественного производства и изысканий советских ученых в области радиолокации. Аркадий Родионович надеялся на затяжку времени.

Но вместе с тем у Органона снова и снова возникали сомнения — согласись он официально на работу в лаборатории — его, безусловно, отделят от остальных рабочих, возможно, изолируют… Сумеет ли он тогда давать товарищам советы, оказывать им необходимую помощь? Но в то же время Аркадий Родионович верил, что Луговой сможет найти способ связаться с ним.