Затем майор вновь подумал об Органове, он быстро прикинул в уме, что в случае подтверждения факта вредительства и выявления злоумышленников Органов может оказаться замешанным в эти дела. Однако придавать огласке это нельзя. Лучше все скрыть, а «подробности» из жизни русского ученого приберечь для себя. Возможно, они пригодятся позже…

«Итак, допрос рабочего Лугового можно провести», — решил Шницлер и дал согласие оберст-лейтенанту, но предупредил:

— Сегодня я уезжаю в Берлин. Отложим беседу с русским на другой день.

— Значит, завтра, — уточнил Рамке и обернулся к фельдфебелю:

— Об этом никто из русских не должен знать заранее.

Майор направился к выходу. Эсэсовский офицер задержался в бараке. Он отозвал фельдфебеля в сторону, начал расспрашивать его о «завербованном» русском рабочем. Оберст-лейтенант считал, что допрашивать будет именно он, и хотел заранее и как можно больше узнать о человеке, с которым предстоит встретиться. Фельдфебель мало что мог сказать. Но и это немногое в какой-то мере давало первое представление о Луговом.

В огромном кабинете было сумрачно. Тяжелые бордовые гардины не пропускали дневной свет. Массивная мебель, средневековые рыцари в вороненых, тускло поблескивающих доспехах и низкий потолок давили. Оберст-лейтенант Рамке прохаживался по ковровой дорожке и нетерпеливо посматривал на дверь.

— Паршивый колбасник, швабская дрянь… — выругался Рамке и взглянул на часы. — Он думает, я могу ждать до бесконечности!..

Рамке похлопал себя по карману, на лице его появилось чувство удовлетворенности.

— Если бы Шницлер знал, какие бумаги мне передали сегодня… Теперь у нас будет другой разговор.

А в это время Шницлер шел по огромному заводскому двору. Он помнил: его ждет Рамке, но не торопился, ему почему-то все меньше и меньше доставляли удовольствие встречи с оберст-лейтенантом.

…Немного больше, чем полгода назад, Шницлер считал Рамке приятным собеседником, человеком, у которого можно иметь кредит. Поэтому шеф местного отделения службы гестапо охотно пошел на знакомство с Рамке, пригласил его запросто заезжать к нему на работу, домой.

Через некоторое время Шницлер заметил, что Рамке разговаривает с ним покровительственно, ведет себя слишком фамильярно. Сначала Шницлер не придал этому особого значения, он должен был эсэсовцу тысячу марок, и считал, что небольшую вольность можно простить Рамке. Но однажды действия эсэсовца все-таки очень не понравились Шницлеру, вызвали в его душе беспокойство, породили первую тревогу.

Как-то вечером Рамке приехал на завод и довольно бесцеремонно сказал, что хочет посмотреть, где и в каких условиях работает его компаньон по фирме — доктор Майер.

Шницлер решил было отказать, но потом подумал: «А почему бы не выполнить пожелание оберст-лейтенанта?! Тем более, что за посещение лаборатории офицером свиты рейхсфюрера СС ему, Шницлеру, никто не сделает даже выговора. Такому человеку, как Рамке, всюду открыт доступ». И Шницлер согласился. Правда, посещение лаборатории прошло не совсем удачно — случилось то, чего больше всего не желал Рамке — в лаборатории он столкнулся с доктором Майером. Однако из затруднительного положения офицер-делец выпутался удивительно легко. Единственно, что не понравилось тогда гестаповцу — это слишком резкий тон, который допустил Рамке по отношению к нему, Шницлеру. И все же Шницлер тогда не упрекнул его за грубость: стоит ли попрекать щедрого друга?!

Уже поднимаясь к себе в кабинет, Шницлер решил, что если Рамке еще раз попробует сунуть нос не в свои дела, то он, Шницлер, поставит оберст-лейтенанта на место.

Майор Шницлер вошел в кабинет в плохом настроении. Он хмуро спросил:

— Русского еще не приводили?

— Как видите.

— А я задержался в приборном цехе. Там снова была жалоба на плохую работу. Эти свиньи забыли свои обязанности. — Маленькие глазки майора зло сверкали, он сжал свои толстые кулаки. И только тут Рамке заметил на шинели Шницлера свежие кровавые пятна. «Опять кого-то избил. Идиот, не может работать аккуратно», — подумал оберст-лейтенант.

— Послушайте, Рамке, — неожиданно обратился майор к собеседнику. — Что за интерес у вас к русскому рабочему? И потом, знаете, это не всегда может нравиться.

— Кому?

— Гм… — хмыкнул Шницлер и решительно выпалил: — Мне!

Два нациста с минуту молча смотрели друг другу в глаза. Первым не выдержал майор Шницлер, он опустил голову. Губы оберст-лейтенанта чуть заметно дрогнули и искривились в насмешливую улыбку.

— Люблю откровенный разговор, — проговорил он спокойно и с издевкой.

Майор Шницлер от неожиданности растерялся. Он не привык к такому обращению и очень скоро начал злиться.

— Послушайте, Рамке, нас представил друг другу наш общий знакомый. Но и все! Не более. А вы за последнее время слишком много позволяете себе…

— Как друг, не правда ли? Другу все можно, — снова насмешливо отозвался эсэсовец. — Кроме того, герр майор, вы опять ошибаетесь. Мы встречались с вами не только у вашего общего знакомого. Помните, в одном весьма приятном месте мы отлично отдыхали? Отдыхали… до утра!

— Помню. И помню, что тогда я взял у вас тысячу марок, — не вытерпел Шницлер. — Я могу вернуть деньги.

— Что вы, уважаемый герр Шницлер. Смотрите! — Рамке показал два листа плотной бумаги. — Это связывает нас крепче, чем друзей. Не правда ли?

На лбу майора выступили капельки пота.

— Вам известно…

— О, конечно! Вот данные о концерне, который вы продали еще в начале войны одному иностранцу за приличное вознаграждение.

— Данные о концерне?!

— Совершенно правильно. Вы не ошибаетесь. Я говорю о концерне, к которому вас прикомандировали.

Шницлер поднял глаза. Рамке смотрел на него в упор. И майору показалось, что оберст-лейтенант способен читать чужие мысли. Шницлер машинально потянулся к листам бумаги, которые все еще продолжал держать Рамке. Но Рамке не отдернул руку, наоборот, с подчеркнутой любезностью вручил бумаги Шницлеру.

— Это копии. — Рамке удобнее уселся в кресло, улыбка исчезла с его лица, голос стал резким: — Не валяйте дурака! — и добавил тише: — Однажды вы уже приняли меры, чтобы уничтожить эти листки, и полагали, что все прошло гладко, бумаг нет, а значит ваше предательство осталось тайной! Наивно… Вы забыли еще и другое: я принадлежу к свите самого рейхсфюрера эсэс!.. — В его голосе звучала угроза.

И опять стало тихо, в кабинете слышалось лишь прерывистое дыхание гестаповца. В его маленьких глазках появился настоящий страх. Было заметно, Шницлер порывается что-то сказать, но жесткий воротник кителя сдавил горло, плотным обручем врезался в массивную шею. Майор попытался успокоиться, прошелся по ковровой дорожке. Но это не помогло. Ноги отказывались повиноваться, они словно налились свинцом — стало невероятно тяжело передвигать их. Шницлер сел. Его коротка рука рванула ворот. Но дышать не стало легче. «Значит опять прилив крови, — испугался Шницлер. — Дело совсем плохо!»

И Шницлер раскис. Несколько минут он сидел неподвижно, тупо глядя на стену. С него градом лил пот. Лицо гестаповца вдруг сморщилось и пожелтело. Страх, животный страх за свою шкуру охватил его.

А Рамке, не скрывая брезгливости, продолжал пристально смотреть на собеседника. Он не предполагал, что майор окажется настолько слабым и трусливым. «Эта пивная бочка не годится для серьезных дел, — подумал Рамке. — Однако он нужен. Да, придется повозиться с этим скотом. Иначе ничего другого не придумаешь…». И оберст-лейтенант вынужден был примириться с необходимостью.

«Иначе от гестаповца не добиться послушания, ведь тысячу марок, которые в свое время Рамке одолжил Шницлеру, тот готов вернуть…». Но вместе с тем Рамке вполне отдавал себе отчет, какой опасности он подвергал себя в случае колебания майора. Сейчас как никогда необходимо подчинить Шницлера своему влиянию. Рамке приблизился к майору:

— Мы хотели перевести на ваш счет в аргентинский банк некоторую сумму в виде аванса…