Он сделал жест рукой. Погода стояла по-настоящему летняя, солнце брызгало лучами из стеклянных фасадов современных домов, в которых отражались растущие вперемежку с ними исторические здания. Воздух пах липами и ванилью.

– Пошли! – Артем взял Оксану за руку и потащил через дорогу.

Прошли по Берен штрассе, свернули за угол, прошли мимо Regent отеля с вечным стокилограммовым букетом из лилий в холле, остановились на светофоре Францезише штрассе. Впереди блестели золотые купола башен церквей-близнецов Жандарменмаркт.

Выйдя на брусчатку одной из красивейших площадей Европы, Оксана запричитала по поводу каблуков.

– Ну, я ж говорил – будем гулять, сама же просила! – Артем изобразил умиротворенное раздражение. Вроде как, показывая, – «я предупреждал, ты не слушала, сейчас не ной».

– Тут брусчатка! – Оксана осмотрела туфли.

– Удивительно, правда? – съязвил Артем. – Вот, тут красные ровные камни, иди по ним. Надо же фото для Инстраграмчика твоего сделать, терпи уж!

Оксана остановилась.

– Где-то я видела что-то похожее?

– За образец для башен-близнецов Фридрих Великий в XVIII веке взял римскую площадь Пьяцца дель Пополо. Название «Жандарменмаркт» появилось благодаря полку жандармов элитной прусской кавалерии, – Артем изобразил акцентом голос немецкого гида. – Тут конюшни были.

– Надеюсь, не вляпаюсь в конские подарки! – Оксана сняла туфли и взяла их в руку, оставшись босиком. – Пошли уж твое фото делать!

Босая Оксана и Артем подошли к памятнику Шиллеру в центре площади. Как Артем ни старался, смартфоном панораму всей площади снять не смог. Зато с разных ракурсов наснимал. Казалось, Оксана тоже увлеклась. Даже присела, позируя, на ступени драматического театра, хамски прогнав стайку китайских туристов, чтобы не загораживали фон.

Заняв значительное количество памяти фотогалереи мобильников, Артем с Оксаной вернулись к центру площади, где Артем попытался сделать эксклюзивное фото фасада театра сквозь кованую ограду памятника немецкому поэту.

– Может, пойдем? – нетерпеливо сказала Оксана. – Твоей девочке скучно!

– Сейчас, малыш! – Артем иногда позволял себе называть Оксану так, хотя ей это не очень нравилось.

– продекламировала Оксана.

– Это современная женская поэзия? – осведомился Артем.

– Это Шиллер. За фото памятника которому тебе наверняка дадут приз, – ответила Оксана и принялась обуваться.

Артему стало стыдно. Он взял Оксану за плечи, прижал к себе и поцеловал в губы.

– Ого! – сказала Оксана. – Это за стихи? Я тебе еще почитаю. Все время будешь целовать?

– Копи поцелуи! – Артем засмеялся. – Это ценный капитал.

– Если копить поцелуи, можно накопить на хороший секс! – Оксана засмеялась в ответ.

Они обнялись и Артем направил их тандем в сторону собора святой Ядвиги на Бебельплатц.

Отто прислонил велосипед к каменным глыбам основания собора святой Ядвиги. Обычно он парковался с тыльной стороны, так как пользовался особым отношением пастора Лихтенберга и входил в храм через заднее крыльцо. Хотя, конечно, дело было не в отношении к нему падре, а в том, что Отто просто стеснялся появляться в церкви с центрального входа, где на широкой лестнице его фигура в коричнево-черном обмундировании «Гитлерюгенд» была заметна издалека. В Германии, через год после прихода к власти Адольфа Гитлера, католическую церковь не жаловали, как и любую другую. Нацисты терпели католическую церковь с ненавистью, но расправиться окончательно не решались. К собору святой Ядвиги железная реформаторская рука Рейха добралась бы в любом случае в последнюю очередь. Этот храм был главным католическим приходом Пруссии с XVIII века, построенным с разрешения самого Фридриха Великого. К тому же Гитлеру – этому любителю величественных архитектурных строений – приходилось по вкусу здание собора, спроектированное по образцу римского Пантеона. Вообще признаки римского искусства встречались в Рейхе практически везде – от имперских орлов на штандартах легионов «СС» на параде до булавок и запонок офицеров, марширующих во главе колонн.

Все это было ярко, стильно, завораживающе и, главное, красиво. Внешняя мишура и зрелищность производили неизгладимое впечатление на молодых людей, а те, кто постарше, кому посчастливилось выжить во время Великой войны 1914–1918 годов, сегодня с особой гордостью или маршировали сами под краснобелыми знаменами с пауком свастики, либо восторженно вздымали руку в нацистском приветствии при виде марширующих легионеров.

Гордость за нацию, обида за поражение в почти выигранной войне, ненависть к предателям, укравшим победу, злость на свалившуюся нищету – все эти чувства нового поколения немцев заставляли вибрировать каменные мостовые. Тяжелые сапоги штурмовиков и звуки военного марша только усиливали вибрацию, но не являлись ее причиной.

Войдя внутрь, Отто вежливо поздоровался с проходящим мимо священником, который, узнав его, сделал приветственный жест.

– Пастор Лихтенберг у себя? – спросил Отто. – Я с поручением…

Даже в помещении храма Отто стеснялся сказать, зачем он здесь. В последнее время ему все труднее давалось понимание необходимости общения с падре. В Германии появился новый Бог. Он был во плоти и крови, он взывал с каждой афиши, с первых газетных полос. Его голос звучал по радио, из динамиков на площадях и улицах, его имя скандировали все от мала до велика, здороваясь и прощаясь; его именем клялись в верности и любви, на него молились и ему поклонялись. «Он даже больше, чем Иисус, – думал Отто. – Иисус говорил, что он сын человеческий и доказывал божественное происхождение делами: исцелением больных, превращением воды в вино и кормлением пяти тысяч человек пятью хлебами. Но никто в его родном отечестве не верил ему. Его преследовали и не раз хотели побить камнями. А вот Гитлеру – верят. Гитлер накормил не тысячи, а миллионы. Его не преследуют, а за ним идут. Гитлер – дух, глас и сердце всего народа, ему не нужно говорить, что он – мессия, это и так ясно!»

Зачем же юный член «Гитлерюгенда», мечтающий о карьере в СС, Отто Шульц ходит к католическому пастору Бернхарду Лихтенбергу? Отто все чаще задавал себе этот вопрос, но неизменно ответ был один – родители. Он их любит и пока не готов их расстроить отказом посещать церковь. Тем более его никогда не спрашивали о тех пфеннигах, которые тратились на эклеры в кондитерской Оттилии. Мать полагала, что деньги идут на пожертвования в храм и относилась спокойно к тому, что после каждого визита в церковь Отто приходил домой без единой мелкой монеты в кармане.

– Падре у себя. Но ты подожди, он сейчас занят, у него посетители. Иностранный журналист. Посиди тут, если не торопишься, – священник указал рукой на скамью у дверей комнаты пастора Лихтенберга.

Отто послушно присел. Посидев минуты две, встал и подошел к двери. Она – старая и рассохшаяся, со следами червоточин, давно не умела закрываться плотно, оставляя щель, через которую можно было отчетливо слышать каждое слово разговора внутри.

– Святой отец, вы же знаете, я к вам с благословения Его высокопреосвященства кардинала Конрада фон Прейзинга. Пишу книгу о великой Германии. Точнее о нынешнем периоде жизни великой Германии.