Гертруда улыбнулась и надкусила скон. Воистину, глупость — серьёзный противник, раз ей служат монархи и их рыцарские ордены. Она вернулась к письму: «А девиз у Ордена и вовсе прекрасен: Honi soit qui mal y pense[1]. Ты слышала что-либо более бессмысленное в своей жизни? Ну, кроме ответов некоторых учеников во время экзаменов, конечно. Впрочем, я цепляюсь к мелочам, что доказывает, что Глупость неизлечима даже в лучших из нас (но в тебя я верю). На самом деле, отношения с Англией у нас сейчас как нельзя лучше — наша победа над чумой по всей Британии немало этому способствовала. Евреев, которых не раз обвиняли в распространении заразы, оставили, наконец, в покое. А весть о том, что сейчас маги принимаются за следующую цель Конфигурации — поиски лекарств от всевозможных болезней, — взбудоражила Лондон: теперь уж никто не кричит, что ведьм нужно сжигать на костре. Напротив — знать ищет дружбы с волшебниками, и простой люд толпами валит смотреть на площадные кукольные забавы, в которых чародеи свершают немыслимые чудеса, а порой и обводят вокруг пальца священников и святых. Церковь, конечно, продолжает грозить всем анафемой и адскими муками, но авторитет её стремительно падает. Остаётся ждать от Папы Климента VI то ли буллы об отлучении английского короля от Церкви, то ли прошения о присоединении оной к Хогвартсу. И думается мне, Гертруда, что помощь магам в Европе, которую нам по силам будет им оказать, важнее сейчас всех прочих дел. Эх, вот так всегда — снова борьба с Глупостью откладывается до лучших времён. Разве что ты трактат напишешь о том, как покончить с ней раз и навсегда?»

— Не забывай про свой скон, Гертруда, — отвлёк её от чтения голос Меаллана, и она отложила письмо. Укусив ещё раз скон и запив его молоком, она взглянула на него и сказала:

— Письмо от Кристины читаю. В Лондоне дамы роняют подвязки, из чего возникают рыцарские ордены.

— Прямо из подвязок? А сэр Тристан знает об этих чудесах трансфигурации?

Гертруда усмехнулась и присмотрелась к Меаллану — что-то в нём изменилось, но она не могла понять, что именно. Сидевший рядом с ним Тормод оторвался от овсянки, которую он по своему обыкновению ел с копчёной селёдкой, и прищурил глаза, наблюдая за Гертрудой.

— Ага! Проиграешь ты пари, О’Донован, — воскликнул он.

— Что происходит? — спросила она. — Что за пари у вас?

— Так нечестно, — обернулся к Тормоду Меаллан. — Молчи, а не то подскажешь.

— А я шо? Я молчу! — огрызнулся Тормод, вынимая кость, запутавшуюся в его пышной рыжей бороде.

Гертруда переводила взгляд с одного на другого, пытаясь поймать ускользающую догадку. И ещё раз Тормод словно случайно провёл рукой по своей бороде, и только тогда её осенило.

— Меаллан, ты бороду сбрил, что ли?

— Ага! — радостно прогремел Тормод. — Проигрался!! Теперь ты мне ставишь выпивку.

— Нечестно! — повторил Меаллан, — если бы ты сейчас свою бороду не чесал, будто бы там чизпафлы гнездо устроили, она бы не заметила.

— Вы что же, поспорили, замечу ли я, что Меаллан побрился? — поразилась Гертруда.

— А то! — отвечал Тормод. — Вся школа три дня ему проходу не давала — даже вон некоторые старшеклассницы заявили, что теперича сварят отворотные зелья, поскольку без бороды не мил он им более. И только ты одна не замечала. Но я-то знал, что это временно.

— Вам двоим словно заняться больше нечем, — пожала плечами Гертруда. — А я, между прочим, пекусь о судьбах мира, так что некогда ваши бороды разглядывать. Пусть даже некоторые старшеклассницы и считают, что в них заключается вся суть существования.

— Вот это нас уели, а, Меаллан? По такому поводу сразу после занятий — в «Три метлы», чтобы залить элем нашу с тобой никчемность. За твои деньги, конечно, — проигрался, как ни крути.

После этого он обернулся к Филлиде и принялся пересказывать случившееся, а Гертруда спросила у Меаллана.

— Мне, наверное, надо спросить, почему ты решил сбрить бороду или что-то в этом духе?

— Не надо ничего спрашивать — ты ведь права насчёт несопоставимости бород с судьбами мира.

— И всё-таки?

— Как говорится в триадах, есть три достижения Ирландии: остроумное четверостишье, мелодия арфы и бритьё лица, — произнёс Меаллан, пожав плечами. — А вообще, просто весна. Захотелось перемен. Ну, и ещё одна причина.

Он хотел что-то добавить, но тут его прервала Филлида, которая прокричала Гертруде:

— Ты на репки заходи посмотреть. Уже есть чем полюбоваться!

— Спасибо, Филлида, зайду обязательно.

— Что за репки? — спросил её Меаллан. — Что-то связанное с судьбами мира?

— С чем же ещё? — усмехнулась она. — Это мой эксперимент с сёстрами Уизли. Идея была Зореславы — когда я упомянула, что не могу придумать, как проверить, усиливает ли день рождения силу ритуальной магии, она сказала: «а пусть репки сажают — да с ритуалами, песнями и плясками. А потом глянешь, чью репку придётся всем Гриффиндором вытаскивать».

— И что они посадили?

— Прыгучие луковицы, по совету Филлиды. Джули сажала свою партию в день рождения, а Фиона — через день после него.

— С песнями и плясками?

— С рунами плодородия. Хотя то, как сёстры обращаются с лопатами, вполне можно причислить к ритуальным пляскам.

— Что ж, расскажешь потом, чьи луковицы выше прыгают.

— Непременно! — и добавила тихо, поднимаясь из-за стола, — без бороды тебе тоже хорошо.

— Расскажи это некоторым старшеклассницам, — ответил он, тоже поднимаясь. — А насчёт дня рождения могла бы и у меня спросить.

— Правда? Тогда спрошу, но сейчас нам пора бежать.

И они вышли из Зала и поспешили каждый на свой урок. Поднимаясь чуть ли не бегом по лестнице, Гертруда попыталась мысленно рассказать Седрику про Орден Подвязки с его французским девизом, и в который раз её постигло разочарование. Вскоре после его инициации ментальная связь между ними почти пропала — они лишь смутно ощущали, где находится другой, и улавливали, как и ожидалось, сильные вспышки эмоций. Но ничего друг другу рассказать мысленно они уже не могли. К этому не привыкнуть, удручалась она, но Профессор заверил её, что привыкнет и даже очень быстро. А для радостей ментальной связи стоит взять нового ученика, причём не такого строптивого, добавил он. Например, Филиппа де Монфор чудесно себя проявляет в заклинаниях с огнём и остаётся после занятий, чтобы задавать вопросы — не менее чудесные. Да, определённо, Филиппа.

Перспектива взять нового ученика была соблазнительной, но Гертруда прекрасно понимала, что тогда она перестанет просыпаться по утрам даже от стенаний волынки. Список дел на стволе внутреннего дуба перешёл уже со свитка просто на кору. Стопка утренних писем в её руках была увесистой — а ведь она ещё не все вчерашние прочла. Три трактата лежат недописанные, а совет по Конфигурации не может никак принять решение о следующем этапе. И Седрик… Мысль о том, что Гертруда возьмёт нового ученика его невероятно раздражает, хоть он и пытается это скрывать. Но некоторые вспышки его эмоций так очевидны и без всякой ментальной связи. Хотя если она возьмёт девушку… Насмешила, произнёс Профессор, будто бы Седрик не знает, в кого ты влюбилась как раз год назад. Остановившись на мгновенье перед дверью класса, Гертруда встряхнула головой, прогоняя все мысли, кроме преподавания, и стремительно вошла в кабинет.

*

Лиловые луковицы размером с крупные груши скакали по упругому мху, покрывавшему один из участков в теплицах Филлиды Спор, сбивая друг друга и пытаясь запрыгнуть на ноги к Гертруде. Она со смехом отскакивала и слушала болтовню сестёр Уизли.

— Вот этот бокастый — это Конунг. Тот ещё увалень, — тараторила Фиона. — А эти три скакуньи — Гунн, Хильд и Скульд. Такие ловкие — хоть в квиддич их играть отправляй! Сигрюн — стеснительная, но если никто не смотрит, она выше других запрыгнуть может. А если на неё Джулины верзилы нападают — улепётывает со скоростью снитча.

Гертруда пыталась отслеживать, где чьи луковицы, но пока ей это не удавалось.