Луна теперь была через озеро от них — лунная дорожка мерцала на чёрном зеркале воды. Где-то ухнула сова. Костёр Гертруда развела под сенью высоких сосен — ночной воздух благоухал смолой и свежестью. Седрик опустился на землю возле огня и в ожидании посмотрел на наставницу.

— Что ж, время проверить, нашёл ли ты память про огонь.

Седрик молча достал из сумки подобранный им на Ястребиной скале камень и протянул Гертруде.

— Отлично, — сказала она. — Теперь твоё задание — сотворить из этого камня нечто при помощи магии огня.

— Что угодно? — уточнил он.

— Всё, что подскажет тебе фантазия.

Фантазия подбросила Седрику идею мгновенно — трансфигурировать камень в глину, придать ей форму, убирая лишнее на достаточное расстояние, чтобы нарушить целостность и не дать камню принять изначальную форму, а затем «выпечь» то, что получится при помощи уточнённого Инцендио. Или даже Конфринго, которое будет жарче. Так он и хотел поступить, но потом подумал о памяти камня. А что если эту память пробудить? Чтобы камень стал жидким и горячим — каким он был в незапамятные времена — и тогда уже придать ему форму без трансфигурации? Как же эту память разбудить? Это под силу, наверное, лишь магам земли… Может, вызвать сюда Айдана или Зореславу?

Седрик бросил быстрый взгляд на Гертруду — она сидела у костра, грея руки и поглядывая на Седрика. Что если в камне есть не только память про огонь, но и память самого огня, думал он, не сводя с наставницы глаз. Безумец, произнёс внутри Мудрец. Много ты понимаешь, закричал Певец и тронул струны лютни. А что если…

Седрик достал из сумки склянку с пламенем огнешара и снял с неё защитные заклинания. Это пламя — не может не помнить, воскликнул внутри Певец. Откупорив склянку самую малость, он трансфигурировал вырвавшуюся струйку пламени в каплю лавы, которую перенёс на камень. Помоги тому, давнему, огню вспомнить и заставить камень снова стать жидким и горячим. Затем он закрыл склянку и наложил защиту. Теперь всё его внимание было на камне — капля лавы зашипела и проникла вовнутрь. Седрик направил силу из своего внутреннего котла в камень, проникая вслед за лавой и разыскивая среди твёрдости и стабильности древний жар и изменчивость. У него всё поплыло перед глазами — он на секунду потерял связь с реальностью — затем вернулся и вынырнул из камня. Сгусток алой лавы переливался у него перед глазами. Он наложил на руки усиленный Фригус, уточнённый на форму перчаток, и опустил руку вовнутрь. Вынув из середины горсть расплавленного вещества, он отложил его в сторону на расстояние вытянутой руки, а затем начал левитировать камень, кружа его вокруг своей оси. Руками он касался сторон расплавленного камня, как делают гончары, создавая горшки и чаши. И вот вязкая алая чаша стояла перед ним — затем она стала гаснуть и остывать. Седрик замер, не дыша, — выйдет ли? Постепенно камень снова забыл о том, что был когда-то раскалённым и гибким, и обрёл твёрдость. Перед Седриком возникла каменная чаша с красными прожилками. Он поднял глаза на Гертруду. Она издала тихий возглас восхищения.

— Ты удивительный маг, Седрик де Сен-Клер, — сказала она и взяла в руки чашу, разглядывая её в свете костра. — Ты и правда порой совершаешь невозможное. Хотя бы потому, что не боишься попробовать. Ты достучался до памяти огня?

— Да — при помощи пламени дракона, как ты видела. Тебе нравится чаша?

— Ещё бы. Этих прожилок не было у исходного камня. Она прекрасна.

— Тогда она твоя. И, отметь мою прозорливость, — у меня есть, что в неё налить.

Он достал из сумки бутыль с вином, но Гертруда его остановила.

— Подожди — мне пока ещё нужна ясность разума: мне ведь предстоит нанести тебе руну на тело. А вот потом…

Седрик, у которого голова шла кругом от всего, совершенно забыл про руну — а ведь ради неё это всё и затевалось. Луна неистово светила над холмами и серебрила озеро, и ночной весенний воздух пьянил не хуже вина. Гертруда вернула ему чашу:

— Положи пока к себе — вручишь мне её потом. И вино в ней — тоже. А сейчас — вернёмся к камням.

Они загасили костёр, перелетели через озеро — на севере мерцали огни Кезика, а деревни магов на юге не было видно: видимо, её скрывал лес. Они приземлились в центре Круга Камней — загадочного и торжественного в свете луны — и разожгли костёр. Гертруда сняла с Седрика его плащ и расстелила на земле, трансфигурируя его в пушистый белый мех. Затем она стянула с него камизу.

— Где ты хочешь руну?

— Там же, где твоя, конечно. Под левой лопаткой.

— Хорошо. Ложись… хотя нет, подожди — дать тебе обезболивающее зелье?

— Вот ещё! После всех зарослей ежевики я твои иглы даже не почувствую.

— Как знаешь! Но согревающее однозначно надо выпить: тебе долго придётся лежать неподвижно. К тому же, у меня есть адресное — специально для тебя сварено.

— Ух ты! Сама варила?

— Ну, нет. Айлин Маккензи. — И с усмешкой добавила, — но я помогла ей с формулой.

— Страшно спрашивать!

— И не спрашивай — я всё равно не скажу: я ведь не поэтесса. Вот, пей.

Седрик выпил зелье и ощутил тепло, растекающееся по телу волнами. Ему даже показалось, что в нём прибыло витальности — вот что значит адресное зелье!

— А какой будет красящий элемент в татуировке? — спросил он у Гертруды, глядя, как она собирает свои волосы на затылке и закрепляет узел палочкой.

— Охра, как и у меня.

— А магический?

— Секрет.

— Ну, Гертруда, скажи! Вдруг мне не понравится?

— Пепел феникса. У Стефании недавно было перерождение, и Айдан собрал для тебя потом оставшиеся после этого крохи пепла. Как раз хватит для руны. Подходит тебе, мой привередливый ученик?

— Да, моя многомудрая наставница.

— Тогда лежи и, пока я буду наносить руну, не шевелись.

— А языком шевелить можно?

— Нужно! Такова традиция — пока я буду занята татуировкой, ты должен говорить о том, чему ты научился — просто подряд всё, что приходит в голову по этому поводу. И готовься говорить долго и вдохновенно — это займёт немало времени. Репелло! Протего Тоталум! Лумос!

Защитная стена выросла куполом над ними, и Седрик улёгся на мягкий мех, устраиваясь поудобнее. Он подложил себе руки под голову и вздрогнул, когда игла в руках Гертруды прикоснулись к его спине впервые. А затем, привыкнув и расслабившись, он почти забыл о том, что она делает, и начал говорить, не задумываясь и не останавливаясь.

— Огонь — сложная стихия. Все четыре могут разрушать, но три другие словно сами стремятся поддерживать, созидать и давать жизнь, а губят её — только когда разозлятся. Огонь же — наоборот. Он спешит разрушить и превратить всё в пепел, а чтобы он созидал — его нужно уговорить. Но люди научились это делать — они согреваются огнём и готовят на нём пищу, они освещают им свой путь… ай!

— Извини! Может, всё-таки зелье?

— Нет, не надо. Но если я несу бред — то лучше налить мне вина, и, возможно, меня переключит на баллады.

— Лежи уже. И продолжай нести свой бред.

И он говорил и говорил, удивляясь, сколько в нём накопилось невысказанных мыслей про огонь, — про изготовление сплавов и глиняной посуды, про трубы, по которым поднимается дым от очагов, и про наковальню кузнеца, про ожоги и погребальные обряды, про извержения вулканов и падения горячих камней с небес — всё то, о чём он читал в бесконечных фолиантах, и видел сам. Время шло — Седрик не представлял, сколько он уже так лежит, выдавая потоки слов, — минуту или час. Луна плыла к западу, а слова текли легко, опьяняя его самого идеями, которые рождались на ходу.

— А так называемый греческий огонь — это же просто Инферналус! — говорил Седрик. — Недаром его рецепта нигде нет: наверняка маги делали вид, что изготовляют некую смесь, а сами просто пускали в противника заклинание адского огня. И вот я что ещё подумал: изобретатель Инферналуса, кем бы он ни был, явно отталкивался от идеи уточнённого Конфринго.

— Уточнённого как именно?

— Уточнённого — не знаю — может, на причинение зла? На желание убивать и сжигать всё на своём пути, включая не только материю, но и дух? Какое уточнение может быть инфернальнее? То, что ты говорила мне сегодня про рифмы, помнишь? — что «огонь» срифмовали уже со всем, чем могли?