Так, в краю благоуханном,
не прикрыв себя кафтаном,
на ковре, природой тканном,
возлежал я под платаном.
Вдруг пастушка с дивным станом,
словно посланная Паном,
встала над рекою…
— Как там наш пеплозмеюшник, интересно, — сказала тем временем Гертруда, прервав его внутренний концерт. Она осторожно оглянулась на костёр, а Седрик, стараясь не выказывать смущения, последовал её примеру. Извивающаяся серая дорожка тянулась от зеленоватых тлеющих углей в сторону юго-восточного Камня.
— Пойдём! Лумос! — воскликнула Гертруда и, освещая путь палочкой, направилась вслед убегающему следу пеплозмея.
Серая полоска тянулась по самому каменистому и крутому спуску с холма, так что они постоянно рисковали поскользнуться и упасть. Седрик ждал, что Гертруда хотя бы покачнётся, чтобы подать ей руку, но она, как назло, твёрдо держалась на ногах. Если кто и покачивался — так только он сам. И слова несносной песни снова полезли в голову:
Я вскричал, как от ожога:
Не пугайся, ради бога!
Видишь ты не грапорога.
Ни к чему твоя тревога.
Дорогая недотрога,
нам с тобой — одна дорога!
Страсть тому виною!
Вам с ней одна дорога — за пеплозмеем. Так что смотри, пожалуйста, под ноги, проворчал Мудрец, когда Седрик покачнулся в очередной раз. Гертруда уже добралась до подножия холма, где след пеплозмея уходил в рощу остролиста, и Седрик прибавил шаг. Они забежали в заросли, где было сложнее различить след, но их захватил азарт, и они неслись со всей скоростью, не обращая внимание на хлещущие их порой ветви. После нескольких минут бега Седрик со всего размаху налетел на что-то твёрдое, потерял равновесие и рухнул на землю. Его пронзила резкая боль в ноге, сквозь которую он услыхал крик Гертруды «Ах ты ж!» и затем «Импедимента!» и сразу за ним «Репелло!». Вскоре перед ним оказалось её озабоченное лицо в свете Лумоса.
— Это был имп, я его прогнала. Но подножку тебе он подставить успел. Ты цел?
— Не уверен, — ответил Седрик сквозь зубы. — Кажется, что-то с ногой.
— Где болит? Сломана? — она села рядом с ним на корточки, рассматривая ногу. — Ну, это нестрашно — отправим тебя к доктору Лохрину, и завтра сможешь снова танцевать.
— Эх, нет спасения от танцев.
— Только смерть, да и то не во всех случаях. А пока не двигайся. Ферула!
Ну, вот теперь она точно прикоснётся ко мне, восторженно подумал он, забывая о боли, и Гертруда, конечно, так и сделала. Она принялась накладывать ему повязку, чтобы обездвижить ногу. Пока она с ним возилась, он жадно ловил ощущения от каждого прикосновения её рук. Его бросило в жар, и Мудрец с Храбрецом уже собрались было оттащить за стену огня Певца, но тут Седрик понял, что жар идёт извне.
— Кладка пеплозмея где-то рядом, Гертруда. Я ощущаю идущее от яиц тепло.
Закончив с перевязкой, Гертруда по наводке Седрика оглядела близлежащие заросли и действительно обнаружила кладку с пятью огненно-красными яйцами. Заморозив их Фригусом, она переложила их в сумку-вместилище Седрика.
— У тебя ведь есть укрепляющее? — проговорила Гертруда уставшим голосом, рассматривая содержимое сумки.
— Конечно. Вот оно, берите. Заниматься с вами без запаса этого зелья — опасно для жизни.
— Помолчи уж, а то запоёшь сейчас ещё что-нибудь из репертуара «Трёх мётел», — усмехнулась она, опустошая склянку с зельем, пополняющим магические силы. — Вот теперь другое дело — готовься к перемещению. Портус!
Алая ягода остролиста стала портоключом, который Гертруда левитировала перед Седриком. Затем она помогла ему подняться (он ощутил прикосновение её руки и плеча, и даже волосы на мгновение защекотали его щёку).
— Готов? На счёт три.
Полчаса спустя, в благословенном тепле больничного крыла, где Седрик лежал на койке с уже исцелённой ногой, а доктор Лохрин наливал ему в чашу какую-то резко пахнущую настойку, Гертруда сидела рядом на табурете и с улыбкой слушала болтовню Меаллана О’Донована. Какой же он вездесущий, этот профессор зельеваренья, с досадой думал Седрик. Твоё романтичное уединение с Гертрудой, а также импом и пеплозмеем на сегодня закончилось — смирись с этим, злорадствовал Мудрец. Скоро, совсем скоро.
— Что ж, раз ученика после занятия с наставницей доставляют в больничное крыло, значит, оно прошло успешно, — говорил Меаллан. — Как там в песне поётся, а, Седрик? «Если те профессора, что студентов учат, горемыку-школяра насмерть не замучат…»
— У нас сегодня просто день песен вагантов, — рассмеялась Гетруда. — А занятие прошло таки успешно. Ещё бы! Кроме всего прочего, мы раздобыли пять яиц пеплозмея, Меаллан. Вот, кстати, сразу забери их в кабинет зельеваренья.
— Пять в одной кладке? Повезло! Ах, сколько же любовных зелий можно теперь сварить. Может, тебе одно оставить, а Седрик? Пять яиц пеплозмеек, пять сердец чародеек, — пропел Меаллан, заставив Седрика поморщиться. — Что, не та нота?
— Ну что вы, профессор О’Донован, вы прекрасно поёте.
— Комплименты прибереги для дам на балу. Они пригодятся, когда те начнут наступать в танцах на больную ногу.
— Нога у него уже здоровая, — строго сказал доктор Лохрин, — хотя недельку без танцев всё же лучше обойтись.
Седрик издал радостный возглас, а Гертруда закатила глаза и сказала:
— К чему такие меры, доктор? Кость ведь срослась благополучно? Так отчего ему не танцевать? До бала осталось не так уж много танцклассов.
— Ну, пусть пляшет, если сильно приспичит, — ворчливо ответил доктор. — А вот сейчас пациенту не помешало бы отдохнуть и восстановить силы. Извольте закончить ваши беседы и покинуть больничное крыло.
— Конечно, конечно, почтеннейший доктор, — ответил Меаллан. — Пациент весь ваш, а мы уже уходим.
— Спокойной ночи, Седрик, — сказала Гертруда, глядя на него с озорством Руди в глазах. — Надеюсь, завтра ты уже забудешь об этом приключении.
— Не забуду — и внукам буду рассказывать, — ответил Седрик, лихорадочно придумывая, что бы ещё сказать, чтобы задержать её. Но шутки у него иссякли, да и спать действительно хотелось.
Меаллан и Гертруда ушли, а доктор Лохрин заставил его выпить горькую настойку и со строгим «а теперь спите, молодой человек» удалился, загасив свечи. Перебирая в памяти миг за мигом сегодняшние приключения и игнорируя «ничего, ничего, уже скоро. Вот прямо во время бала и сварим это зелье под шумок — как раз полнолуние будет» от Мудреца, Седрик через какое-то время начал засыпать, но тут в его голове зазвучал заветный голос: «Седрик, а хочешь уточнённый Сомниум?» «Конечно», ответил он. От неё — всё что угодно. Хоть уточнённый Ступефай.
Гертруда неслышно проникла обратно в больничное крыло и в темноте подошла к койке Седрика. А вдруг она сейчас наклонится и поцелует меня, думал он. Но она ничего такого не сделала, а лишь сказала:
— Есть какие-то особые пожелания?
Есть, есть, вы себе не представляете, сколько их и какие они все особые, простонал внутри него Певец.
— Нет, Гертруда, на ваше усмотрение.
— Тогда ты сам нарвался. Но, по моему опыту, накладывающий чары может только задать общую тему, а развивать её уже будет твой спящий разум. Так что если что, я не виновата.
— Я и мой почти-уже-спящий разум в предвкушении.
— Тогда сладких снов! Сомниум!
Седрик стоял в покрытом снегом Круге Камней в синеватых сумерках. Постепенно начало светлеть: на западе заалело небо, и солнце выкатилось из-за горизонта, поплыв через юг к востоку. Снег поднимался с земли и устремлялся вверх к тучам, и птицы пролетали мимо хвостом вперёд. Седрик стоял в эпицентре времени, пустившегося вспять — эта скачка всё набирала скорость. Сухие листья поднимались с земли, наполнялись красками и улетали к деревьям, дожди и снегопады забирались обратно в породившие их тучи, а солнце снова и снова всходило на западе и садилось на востоке, деля отрезки на веретене времени с постоянно меняющейся луной. Осень свернулась в клубок и укатилась в пахнущий вереском август, который за считанные минуты пророс в богатый на грозы июль и обернулся пышным июнем. Май накатился на мир с его томящими душу ароматами и сочной зеленью весенней травы. Смена картин вокруг Седрика снова стала замедляться, солнце торжественно село на востоке и над Кругом Камней поднялась полная луна в ореоле царственного света. Время замерло, словно затаив дыхание. Седрик вышел из Круга, остановившись снаружи у того Камня, где они недавно стояли с Гертрудой, карауля пеплозмея. Сейчас он тоже чего-то ждал — и тёплая майская ночь кутала его в плащ-невидимку, веля набраться терпения.
