Я вздохнула и засыпала измельченные соцветия в глиняную посудину, где бабка всегда хранила последний ингредиент, выставляя его на подоконник западного окна. Нравятся ей такие маленькие ритуалы. Мне, девчонке из Кардроны, доведётся ли отправиться в странствия? Разве что сестрёнке Эли подвернётся случай! А уж если он и правда сделает меня ведьмой? Но эта мысль пугала, так что я привычно её прогнала. Девчонка из Кардроны только ножкой топнет — и все такие мысли враз из головы убегают.
Бабка тем временем замешала в котле основные ингредиенты и засыпала толчёный лунный камень, отчего варево обрело серо-зелёный цвет. Подходил момент слагать формулу — успокоительную песню, снова какую-то новую. Формула ведь каждый раз должна быть свежей, с пылу с жару, а мы уже это зелье для Саймона варили дюжину раз, не меньше. Хорошо хоть одного котла хватает на много приёмов. Ещё его надо будет уговорить выпить, но это — потом. Сейчас нужно помогать бабке с формулой. Она уже затянула знакомую мне мелодию — слегка менявшуюся каждый раз, но всё равно узнаваемую и уже родную.
Шепчет вереск на горе:
Успокойся, Саймон, милый
Не спеши, не трать зря силы…
— Не толкай других в игре, — быстро подсказала я, и бабка вплела эту фразу в формулу. Потом она начала новый куплет:
Тихо плещется волна:
Не волнуйся, Саймон, милый
Увидев знакомое выражение на лице бабки, я подсказала:
— Чтобы светом напоила сон твой полная луна.
И тут же она пропела:
Чтобы светом напоила
Дух твой новая луна.
После этого она взяла с подоконника соцветья синюхи и добавила их в зелье. То заклубилось серебристым паром, потом зашипело и превратилось в привычную глазу бирюзовую жидкость с бьющим в нос запахом синюхи. Бабка Макгаффин принюхалась и, удовлетворённо кивнув и прикрыв его крышкой, оставила томиться на малом огне. Потом сказала мне:
— Ежели в зелье вплетать луну, то только в той фазе, что нынче на самом деле. Иначе пиши-пропало.
— Понятно. Но я же не знала, — виновато произнесла я в ответ. — А почему ты заменила «сон» на «дух»? Потому что это не сонное зелье?
— Догадалась, молодец. Мы ж не хотим, чтобы он успокоился только потому, что заснул посреди ясного дня. Что потом ночью будем с ним делать? И, кстати, не пора ли лежебоке уже вставать?
И только тогда мы с ней обнаружили, что Саймона и след простыл.
Несмотря на скользкий от дождя склон, я быстро вскарабкалась на гребень холма, отделяющего криох от деревни. Отсюда Кардрона — как на ладони: долина, излучина мелкой речки, несколько рядов домов, ярмарочная площадь, сейчас полностью забитая людьми, шпиль церкви, квадраты полей и за ними — лес, и снова склоны. Где сейчас Саймон — не понять, так что лучше бежать сразу за родителями на ярмарку, а они уж его как-нибудь разыщут. Я то ли сбежала, то ли съехала с холма и, решив, что делать крюк до моста у меня времени нет, я скинула башмаки, задрала юбки повыше и перебежала речку вброд. От холодной воды, мутной от дождя, ноги тут же онемели, но огорчаться по этому поводу времени не было. Натянув снова обувь и пожалев, что некому сказать «Фервеско», я поковыляла в сторону первого кольца домов. Уже собиралась проскочить между ближайшими двумя лачугами и по короткому пути направиться к ярмарке, как на глаза мне попался вдавленный чьей-то стопой в грязь каштан. И тут я поняла, где Саймон. Свернув налево, я побежала вдоль домов к лужайке, что раскинулась между деревней и берегом реки. Вскоре показались каштановые деревья и послышались громкие детские голоса.
Это безумие накрывало всех детишек Кардроны каждую осень, как только начинали созревать каштаны. Некоторых мальчишек так одолевало нетерпение, что они забирались на деревья за желанной добычей ещё до того, как та начинала сама падать им под ноги. Бабка Макгаффин рассказывала, что каштаны, такие привычные мне с детства, вообще-то в Британии не растут, а эти деревья возле лужайки она сама высадила и вырастила, когда перебралась в Кардрону, потому что во время путешествий по Европе, узнала, насколько они хороши в некоторых зельях. И вот уже несколько поколений местной детворы использовали каштаны в игре в «орешки». Раньше и правда играли орешками или даже ракушками, да только с каштанами куда веселее. Каждый каштан протыкают насквозь и просовывают верёвки, закрепляя узлом, чтобы не слетел. А потом лупят изо всех сил каштан противника, стараясь разнести его на куски. Называют игру по старой памяти «орешки».
Гвалт стоял немыслимый — казалось, вся малышня деревни собралась тут, чтобы выяснить в последний раз за сезон (ведь уже октябрь!), чей каштан окажется самым выносливым. Крики словно сталкивались друг с другом в воздухе: «Пять моих да ещё сверху четыре от разбитого!», «Шестой в яблочко!», «Ах ты, мазила!», «Прошлогодние — нечестно!», «Да я тебя самого сейчас закаштаню» и множество такого, что приличной сестрёнке Эли и не повторить вслух. Я стала высматривать русую голову Саймона и вскоре увидала его в толпе сорванцов, кричащих громче всех. Постепенно я начала понимать, что именно его обвиняли в использовании прошлогодних каштанов — правилами это строго запрещалось, потому что, пролежав год, они становились твёрже. Саймон, который держал в руках свой злополучный каштан и явно собирался наносить удар по каштану противника, верзилы Дугала, дрожал от ярости и орал, что каштан у него свежий. Кто-то сбоку толкнул его, он оступился и выронил каштан из рук. Дугал с победным возгласом изо всех сил наступил на упавший каштан ногой под общие крики «что упало, то пропало». Я поняла, что сейчас самое время вмешаться и утащить отсюда Саймона, но пробиться к нему сквозь толпу было нелегко. Пока я это делала, он успел выхватить у кого-то из рук другой каштан и начать раскручивать его, подняв руку вверх, над головами остальных. Когда я была уже совсем рядом и, схватив Саймона за руку, потянула его к себе, каштан уже начал дымится, и выпускать из острозубой пасти алые искры, а дети поблизости визжали и разбегались в разные стороны. И вот мне удалось схватить Саймона и сжать его крепко в объятьях, но прежде чем он выпустил из рук злополучный каштан, тот вцепился кривыми зубами в ногу верзилы Дугала…
Вечером того же ужасного дня, с ливнем, шумящим за окном, мы все сидели у нас дома: наша семья (Саймон, совершенно умиротворённый после двойной дозы зелья, гладил кошку и напевал что-то), Эли, которого родители позвали на помощь, когда поняли, что не справятся сами со всеми последствиями, и прибывший вместе с ним Этьен де Шатофор. Побывала у нас и Лавиния Олливандер, староста Рейвенкло, которая не захотела без надзора отпускать двух учеников, и поэтому явилась с ними вместе. Но она вернулась в Хогвартс, как только с исцелением и Обливиатусами было покончено.
Я смотрела во все глаза на Этьена, которого видела впервые. Как и мы с Эли и Саймоном, он наполовину еврей (у него отец — француз, тогда как у нас — шотландец), но только по нему это заметнее, чем по нам троим вместе взятым. Чёрные волосы, узкое лицо, длинный нос, острый взгляд из-под густых бровей вразлёт — и на мне этот взгляд останавливается время от времени тоже, прямо не знаю куда деваться. Но всё равно глядела и глядела. Бабка Макгаффин налила всем в чаши отвар из шиповника и добавила по несколько капель укрепляющего зелья. Я видела, что и она сильно устала за день: еле стоит на ногах. Оторвав взгляд от Этьена, я отправилась ей помогать. Когда я поднесла ему чашу с отваром, он навёл на неё палочку и произнёс «Специалис Ревелио», а только потом взял её у меня из рук и поблагодарил.
— Ещё раз вам огромное спасибо, милые мои, — сказала мама, глядя то на Эли, то на Этьена заплаканными глазами.
— Будет тебе, Сарра, — произнёс отец, — в седьмой раз уж благодаришь. А вот мне досадно, что мы не сообразили позвать кого-то из взрослых сразу. Хорошо, что вслед за Эли и Этьен с Лавинией потянулись, а то в этот раз могли и не справиться.
— Зато какая Ида молодец, — сказал Эли, и, подойдя ко мне, прижал к себе. — Не растерялась, захватила с собой кровоостанавливающее зелье!
