«Меаллан, болван ты эдакий. Чего развёл вообще со своими гейсами тут драму? Объясняю, как их обходить надо.
Не пить после заката? Тоже мне беда. Облюбовал бы себе местечко — островок в западном океане. Тир-на-Ног, к примеру, или Остров Блаженства, или Яблок или чего там ещё ирландские барды воспевают? Главное, чтобы солнце там ещё висело над горизонтом, когда в Ирландии да Британии — уже закатилось. Надо выпить? Переместился туда, хлебнул — и тут же обратно. Портоключик, понятно, делай себе, пока ещё трезв, чтобы потом не искали тебя годами по морям-океанам.
Далее, не гладить зверят? Ой, ну я не могу. Приходишь в гости к другу, а там кот на тебя прыгает и мурлычет, как сумасшедший — гладь, мол, а не то глаза выцарапаю. Ну, а ты хозяину кота — подари мне тварюгу, уж больно хороша. А друг скумекает, что к чему и подарит, на время. Погладишь, почешешь за ухом, затем дашь под зад ногой, чтоб мышей ловить бежал — а тогда уж дари обратно его другу. (Ну, и на остров сразу давай, коли друг на радостях тебе нальёт. Не каждый же день тебе твоего кота дарят)
Что там третье-то было? А, ну да. Не говорить бабам «нет». Слушай, тут без гейсов порой не знаешь, как им отказать — как набросятся, как начнут сами с себя мантии срывать и орать, хочу, мол, любви твоей, мочи нет. Гм. То есть. Ну. Не то чтобы часто со мной это происходило. То есть, совсем не происходит, если честно. Я к чему веду? Есть способ один. Всё просто: надобно перейти на мужиков. Нет, ну я серьёзно. А чем мы не хороши?
Понимаешь, я совсем один, Меаллан. Давно на тебя заглядываюсь. Борода у тебя такая… Шелковистая. Была в смысле. Ты отрастишь её снова? В общем, люб ты мне. Но я не о себе пекусь! Тут главное то, что как только бабы прознают, что ты того, так тут же у них всякое желание пропадёт на тебя по ночам с криками набрасываться. Точно говорю.
Приходи, в общем, Меаллан, на сеновал сегодня ночью.
А если не убедил тебя, то всё равно приходи — не пожалеешь. Только не на сеновал, а в хижину Макфасти (нет, я не Макфасти. Макфасти попросил очень чётко тут написать, что автор этого послания — не он). Но в хижину-то приходи. Но не ночью. К вечеру будь, после ужина. Ждать тебя будут. И с гейсами твоими разберутся, раз и навсегда, ежели тебе мои способы их обходить не по душе. Так велела сама Гертруда, а с ней, сам понимаешь, шутки плохи».
Зореслава дописала в конце «Твой тайный поклонник», потом зачеркнула слово «поклонник» и написала «друг». Затем она с гордостью посмотрела на письмо и перевела взгляд на Гертруду.
— Ну? Как тебе послание?
— Вы что тут все с ума посходили? — воскликнула она, вырывая письмо у Зореславы. — Дайте я это сожгу.
— Не надо, — всхлипывая, проговорила Перенель, выползая из-под стола. — Сохраните хоть на память.
— На память о чём? — бушевала Гертруда. — О том, что у вас от собственного мерцания мозги съехали набекрень, и вы потешаетесь над тем, что человеку жизнь испортило?!
— Ишь как разъярилась! — сказала Зореслава, выхватывая у неё письмо безмолвными чарами. — Да он парень с юмором, он оценит.
— Он не оценит, потому что не увидит эту вашу писанину! — чуть ли не закричала Гертруда, посылая в письмо Инцендио, но струя воды из палочки Зореславы легко его загасила.
— Да ты не кипятись. Не отправим, коли ты против. Всё равно толку от него без твоей подписи! Но вообще порою полезно посмеяться даже и над тем, что тебе жизнь испортило. А то ходит Меаллан с мая мрачный, что твой грюмошмель. А этим мы ему дали бы понять, что не серчает уж никто, и что сумрак весь пора оставить в прошлом.
— Айдан! — повернулась к нему Гертруда. — Ну, а ты чего молчишь? Скажи ей, или ты тоже считаешь, что сумрак можно разгонять таким образом?!
— Я… я… я не могу с вами серьёзно разговаривать, когда вы все на меня мерцаете, — выдавил из себя он и снова принялся хохотать.
— Какие же вы все невыносимые! — закричала Гертруда, чуть ли не топая ногами от раздражения. — Дети невинные там грааль создают, а вы тут…
«Затягивать детей невинных в проказы неразумные — позорно», произнёс внутри весёлый детский голос. Руди?! Гертруда осеклась и снова выскочила из хижины. Где же ты была?! И вдруг ей тоже захотелось расхохотаться и расправиться парочкой шуток со всем, что прокралось, как червь-древоточец, в ствол её жизни. Например, решить одним махом проблему портрета, давно стоящего на полу в её кабинете. Внезапное озарение накрыло её тенью дракона в полнеба. А что если…
— Я буду позже, — крикнула она оставшимся в хижине. — Не вздумайте отправлять это письмо: с Гертрудой шутки плохи! Я сама скажу Меаллану про вечер. За обедом. А сейчас мне пора.
После этого она переместилась в свой кабинет в Хогвартсе.
*
В середине мая, на одном из последних допросов перед вынесением приговора Совета магов, Мортимер Роул сознался, что помощь домовички Шерли они получили в обмен на обещание оказать ответную услугу: помочь ей возродить покойного хозяина. Когда об этом сообщили Гертруде, она почувствовала одновременно облегчение и новую тревогу: с одной стороны, она не совсем сглупила в тот ужасный день, и не такой уж ложный был путь, по которому она пошла. Но с другой стороны, что делать с хоркруксом Ричарда? И где этот хоркрукс? Роулы об этом ничего не знали, а Шерли молчала, отказываясь пить Веритасерум. Прямой приказ тут тоже не срабатывал: что ж, если Ричард сам дал ей прямой приказ никому не говорить об этом, и она всё ещё считает его своим хозяином, способным вернуться к жизни, то неудивительно, что приказы других ей удаётся игнорировать. Её хотели бросить в темницу, но Гертруда настояла на том, чтобы Шерли оставили в замке, обеспечив безопасность несколькими заклинаниями. Применять Империус она тоже не сочла нужным. В конце концов, не знала ли она Ричарда лучше, чем даже беззаветно преданная домовичка? Ответ на вопрос просто смотрел ей в лицо — и делал это давно.
Не так уж и давно, отметил Профессор. И двух лет нет ещё: ведь Ричард заказал свой парадный портрет осенью 1346 года, не так ли? Как раз в канун Самайна. Теперь понятно, почему он выбрал именно эту дату. Как только всё это выстроилось в голове Гертруды, она отправилась вместе с Зореславой в Гринграсский замок: смотреть на портрет при помощи Специалис Ревелио. Зореслава, долго разглядывая портрет под чарами, сказала, что без тёмной магии тут явно не обошлось, но вот хоркрукс ли это, сказать сложно.
— Вот что я скажу тебе. Кощеюшка затейник был: крестажик свой иглой сделал, а иглу засунул в утку, а утку — в зайца, ну и так далее, и запрятал это всё, понятное дело, за тридевять земель. Разнесла я всю эту живность, когда добралась до неё, не жалеючи. Чарами проверила сначала — а как же? Что ж я, невинных уток буду потрошить? Помню, каково оно было. Не такой вкус у магии портрета твоего супруга покойного, хоть и похож. В том ли дело, что без зайцев обошлось — не знаю. Не обессудь.
Гертруда забрала тогда портрет в Хогвартс, и с тех пор он стоял тут лицом к стене. После аппарации в свой кабинет из хижины Айдана, она перевела дух, отметив с радостью, что перемещение далось ей легко, и быстро написала короткое послание. Выйдя в коридор, она поймала первого попавшегося студента и отправила его с письмом в совятню. Теперь — портрет.
Гертруда сделала глубокий вдох, вспомнила строки написанного Зореславой дурацкого письма (теперь, когда никто не видит, можно и похихикать над ним) и развернула портрет к себе лицом. Оскаленная волчья пасть чуть ли не вырвалась из рамы, и разъярённое рычание заполнило пространство вокруг неё.
— Ух, здорово! — воскликнула Руди, которую Гертруда выпустила вперёд. — Ты можешь так ещё раз сделать?
Волк замер, а затем обернулся Ричардом. Его брови сошлись на переносице. Гертруда ощутила знакомый гнев, но сейчас ей удивительно легко удалось с ним справиться. «Ну, а ты хозяину кота — подари мне тварюгу, уж больно хороша», повторила она про себя, как заклинание. Ты осознаёшь, что ты делаешь? уточнил Профессор. Ещё бы! Как никогда.
