Монолог Седрика (Акт 5. Сцена 6)

Любить иль не любить — вот в чём вопрос

Того, в чьих силах разорвать любви

Тугие путы. К чему терпеть страстей

Заклятье и сносить Конфундус страсти,

И ревности проклятой Круциатус,

Когда освобожденья можешь ты

Достигнуть вмиг одним лишь заклинаньем?

Забыть, остыть, залить водой огонь —

Как о таком финале не грезить? Разлюбить

Навек… и мантикору наважденья,

Как сон, навеянный помимо воли,

Отринуть, в пепел превратив мечту.

Забыть её… Но что со мной случится,

Когда из сердца вырву искру я?

Какие сны приснятся в пустоте,

И чем заполнить я смогу зияние?

О чём мне петь, кому слагать баллады,

С кем пламени дракона жар делить?

Но нет, сомненья эти ни к чему!

Всех предаёт любовь, как предавала

Она вовек, нас разума лишая.

Прощай, любовь моя! Прощай, затменье

Рассудка и безумная мечта!

Прощай, Гертруда, навсегда! Эмансипаре!

Берна Макмиллан, 5 — 6 июня 1348

«Кого укусит докси в конце зимы, тому повезёт в любви в начале лета», проговорила про себя Берна, слушая, как Айлин и Бенедикт обсуждают морковное зелье, рецепт которого Айлин мечтала сочинить. Все они сидели на скамье с горгульями во внутреннем дворе, наслаждаясь июньским теплом во время большой перемены.

— Понимаешь, я ведь мечтала найти панацею — от всех болезней снадобье, — говорила Айлин Бенедикту.

— Ничего себе! Думаешь, такое возможно? Болезни же очень разные бывают.

— Ну вот, и мне в мае прошлого года перед запуском Конфигурации сказали то же самое, — вздохнула Айлин. — Мол, надо цель иначе сформулировать: не одно средство от всех болезней, а найти снадобье для каждой.

— Это уже логичнее звучит, — согласился Бен. — Только искать придётся долго.

— Вот и славно: значит, цели в жизни не переведутся, ­— отвечала ему Айлин. — Но морковное зелье я всё равно придумаю — не от всех хворей мира, так хоть от некоторых оно обязательно спасёт!

— Почему именно морковное?

— Я бы рекомендовал плесень, а не морковь, — вставила левая горгулья.

— Ну… Почему бы и нет? — ответила Бену Айлин, игнорируя горгулью. — Могут же и у меня быть прозрения, в конце концов. Правда, Берна?

Берна лениво открыла глаза и посмотрела на голубое небо над головой. Мимо неё пролетела большая белая бабочка.

— Прозрения могут быть у всех, особенно если задействовать свои индивидуальные особенности, — изрекла она. Да, да, подтвердила леди Берна, именно «изрекла».

— Что? — спросили одновременно Бен и Айлин.

— Это мне профессор Госхок поведала. Она, выслушав мою историю, сразу вывела из неё целую теорию.

— Ну-ка, расскажи, — с любопытством в голосе попросил Бен.

— Да лень мне — она наверняка настрочит на эту тему очередной трактат. Через пару дней в библиотеке появится, могу поспорить.

— Ну, Берна, хоть в двух словах! — попросила Айлин.

— Давайте лучше я изложу, — изрекла правая горгулья. — Хотя где вам, детишкам, понять…

— Ладно, слушайте, — сказала Берна, задетая «детишками». — В общем, магические действия получаются лучше, если совершать их в системе со своими особенностями.

— Это как?

— Ну как-как. Вот у меня, например, накладываются ощущения: звуки на вкус и так далее — это моя особенность такая. И когда я изучила все её закономерности — то есть систему вывела, ясно? — я начала её подключать к работе с шаром, и сразу начались успехи. А мамаша Мелюзины, оказывается, шибко талантлива в плане рисования, ну и она тоже привязала это к работе с шаром. Но, как мне профессор Госхок объяснила, она меры не знала, работала с шаром всё чаще и с катушек слетела. Чуть ли не своим третьим ребёнком его представляла и силу в него вбухивала, как имбирь в коврижки. Она как бы рисовала видения в шаре, чтобы больше узнать, но перестала распознавать, где её фантазии, а где то, что показывает шар. Поэтому она и была так уверена, что всё у них сработает: нарисовала красочное будущее для деток и поверила в него.

— Спасибо, что рассказала, Берна, — сказала Айлин. — Эх, бедная Мелюзина! Что теперь с ней будет? И с её братом…

— Не знаю, — буркнула Берна. — Звонят, нам пора на латынь.

— А у меня тоже есть особенность: я голубей взглядом убивать умею, — крикнула им вслед левая горгулья.

— Это потому что ты косишь, — буркнула ей в ответ правая. — Они с ума сходят, пытаясь понять, куда ты смотришь, и врезаются в стены.

Берна не ведала, что будет с Мелюзиной, но она хорошо знала, что с ней происходит сейчас. Она жила с братом у Ноттов, которые приходились им родственниками, а родители их сидели, само собой, в тюрьме чародеев (эх, как там госпожа Блэк?) Говорили, что им предоставили выбор: если кто-то из них решится отдать через Грааль всю свою витальность Фильберту, то сможет выйти на свободу и вернуться с детьми в замок. Берна не знала, согласился ли на это кто-то из четы Роулов. Интересно, что бы сделала она сама, окажись она в таком положении. Отдала бы свою магическую силу ребёнку? А Мелюзину ей было жаль: она хорошо знала по своему опыту, что та может сейчас переживать.

Берна, Айлин и Бенедикт забежали в кабинет латыни за минуту до профессора Дервент и расселись по своим местам. Доставая перо и чернила, Берна увидела, что Эйриан и Эли так погружены в обсуждение чего-то крайне важного, что даже не заметили появления профессора. Ну, конечно, последние приготовления перед свадьбой. Сегодня они расстанутся после обеда и увидятся уже только завтра, на самой церемонии. Да что там жених и невеста — весь Хогвартс сегодня после уроков начнёт носиться, как муравейник перед дождём: школьные свадьбы обычно проходят с затеями и забавами, которые сами студенты и устраивают. А Эйриан наверняка сегодня соберёт девичник. Вот если бы меня позвали, подумала Берна, записывая правила употребления accusativus cum infinitivo.

Пока профессор Дервент терпеливо объясняла эти правила Эльвендорку на примерах, Берна мысленно вернулась к разговору с профессором Госхок. Если с теорией про индивидуальные особенности всё было более-менее ясно, то вторая идея, которая родилась у профессора прямо у Берны на глазах, была куда мудрёнее. Расспросив Берну подробно про две песни, которые у той когда-то постоянно вертелись в голове (откуда она узнала-то? подслушивала, что ли, что Берна себе под нос мурлычет?), профессор Госхок тут же назвала это «настройкой на знаковое поле ситуации». Мол, некая происходящая ситуация, особенно магически насыщенная, создаёт своё знаковое поле, которое другие могут почувствовать и «прочитать». Вот Берна, как особо чувствительная, сама того не ведая, «настроилась» и читала. Что я такое читала? поражалась Берна, но спросить не решилась. Что ж, подождём трактата и на эту тему, сказал сэр Зануда. И Берна с удивлением отметила, что она ждёт этого даже с некоторым нетерпением.

— Thales docebat ex aqua constare omina[1], — медленно произнесла профессор Дервент. — Давай, Эльвендорк, найди тут accusativus cum infinitive.

Ага, найдёт он его, как же, хмыкнула про себя Берна. Разве что этот аккузативус сам ему ручкой помашет. Но Эльвендорк, к её удивлению, всё же справился, и профессор с облегчением перешла к чтению текстов. Опять epistula от кого-то нудного кому-то напыщенному, вздохнула Берна, но тут к ней на парту опустилась крошечная сова, сложенная из пергамента. Быстро глянув на учительницу и убедившись, что та на неё не смотрит, Берна развернула послание и пробежала его глазами. Вот это эпистула уже мне по вкусу, подумала она, стараясь не выглядеть слишком уж довольной. И обернувшись в сторону Эйриан, она сделала едва заметный кивок головой.

*

— Так вот, старинная валлийская игра «расплескалка», — сказала Эйриан. — Не могу сказать, чтобы в неё играли именно на девичниках перед свадьбами — там всё больше гадания всякие. Хочет кто-то погадать на женихов?

— Нет! Ну их! — послышались возгласы ото всех вокруг костра, и Берна к ним немедленно присоединилась.