«Я слишком хорошо знаю, что порой надо остановиться. Я чувствую этот момент прекрасно — как бег вниз с горы: понимаю, что если сейчас увеличить скорость, то велика опасность упасть и сломать себе ноги. Но этот бег слишком захватывает — и я хочу увеличить скорость намеренно, назло всему, и тебя заставить бежать быстрее, схватив за руку, даже если ты её вырываешь — ведь меня охватывает порыв — разве он может при этом не охватывать тебя? И даже если мы покатимся кубарем под откос, разве мы не будем держать в объятьях друг друга, крича от полноты бытия? Боже, что за чушь я пишу… Гертруда. Гертруда, ты — и бег, и порыв, и необходимость остановиться, и причина, по которой я не могу этого сделать…»

Она прекратила читать, уронила голову на руки и пролежала так до ночи, не обращая внимания ни на стук в дверь, ни на волынку, ни на укоры Профессора, ни на пытающиеся достучаться до неё мысли об артефактах. А потом заставила себя дойти до совятни и отправить Кристине письмо, после чего поднялась к себе на шестой этаж и забылась тревожным сном, в котором ей шептала что-то чаша, наполненная зловещим рубиновым светом.

*

Утренняя волынка издавала свой жизнерадостный вопль, и Гертруда, распахнув глаза, внезапно решила прислушаться к ней. Что это — какая-то новая нота? Что-то не так в её звуке. Сегодня Гертруда собиралась «взять себя в руки» — пожалуй, уже можно начинать. Она поднялась и долго плескалась, обливая себя водой из кувшина, убрав затем лужи Эванеско. После умывания она натянула старую мантию, взяла в руки метлу и решительно направилась к выходу. Взять себя в руки, можно лишь взяв метлу в руки и возобновив утренние прогулки, сказала она себе твёрдо. Мантия, однако, казалась непривычной, нижняя сорочка под ней словно натирала, и метла в ладони ощущалась «как-то не так». Это меня подменили за ночь или мир вокруг? Выйдя из замка, она закружила над квиддичным полем и направилась в сторону Папоротникового Леса. Утренний майский мир выглядел совершенно обычным, да и у неё внутри было всё то же, что и вчера. И всё-таки что-то было иначе. Гертруда сцепила зубы и увеличила скорость. Намеренно, назло. Кубарем…

Но она не свалилась кубарем с метлы и вернулась к завтраку вовремя, отмечая, правда, что шум голосов в Главном зале тоже звучит как-то не так. Голубизна неба, обещающая ещё один великолепный день, которым она не сможет насладиться, резала глаз. Утренние совы завалили её почтой, которую она немедленно проверила на наличие подозрительной магии, а потом сгребла в сумку, чтобы разобраться с ней позже. Надо было прислушаться к словам Меаллана и давно завести привычку проверять свою почту — как выяснилось на допросах Роулов, они ей прислали письмо с отслеживанием, которое забрала потом Августа. Не Августа, а Мелюзина, выпившая оборотное зелье, поправил её Профессор. Да, именно так, согласилась она и прогнала из головы образ Августы Лестранж с фиалом в руках.

После завтрака Гертруда отправилась на занятия, во время которых самые обычные заклинания звучали странно, и магия имела незнакомый привкус. Не выдержав, после обеда она развела огонь в своём кабинете и настроилась на работу со стихией. Сосредоточившись на преследующем её с раннего утра ощущении, она растворилась в огненных узорах, ища свой маяк в сумятице шторма. Когда же она вынырнула из медитации, её сердце стучало, мешая думать. Мир не изменился — источник странности был в ней самой. Ментальная связь с Седриком — она снова звучала, но тихо и непривычно, словно ускользающий писк комара, в существовании которого ты сомневаешься. И, тем не менее, это именно она. И, если на неё настроиться, то становится ясно, что он — в Британии. Близко. Хогсмид?

Порыв немедленно перенестись туда погас, как только появилась следующая мысль: это началось с раннего утра! Если он тут с утра — почему не нашёл её? Не дал о себе знать? Ты знаешь, почему, сказала Молния. Взять себя и метлу в руки — и вперёд.

Полёт дал время собраться с мыслями. Что сказать ему прежде всего? То, что она объясняла ему в своём воображении ежедневно, много раз, каждый раз подбирая слова всё убедительнее. Про ту ночь. Но не может же она с этого начать? Где ты был? Почему так долго? Или просто — ты жив! Может, этого будет достаточно? Ты жив… Пролетая недалеко от Круга Камней и держа курс на Хогсмид, она внезапно осознала, что Седрик совсем рядом. Она развернулась и увидала его, стоящего в центре Круга. Ощущая, как все мысли разлетаются стаей перепуганных чаек, она приземлилась и спрыгнула с метлы. Замерла в нерешительности — что сделает он?

Он не делал ничего — просто стоял и смотрел на неё. На секунду мир снова стал непривычным и чужим, но Гертруда уже знала, как вернуть его на место. Непривычным стал Седрик, а не мир. Как и угасающий звук ментальной связи с ним — он стал другим. Преодолевая страх перед этой неизвестностью, она подошла к нему и сказала.

— Седрик. Ты жив. Ты вернулся.

Он посмотрел на неё непривычным, странным взглядом, затем глубоко вздохнул и произнёс.

— Да, я жив. Я рад тебя видеть. В моей комнате в Хогсмиде я нашёл письмо, оставленное мне там Перенель. Она рассказала мне всё, что сама знала, про тот день и ту ночь. Так что я знаю, что у тебя была магическая интоксикация. И про Конфундус я знаю. Тебе ничего не нужно объяснять.

Ужас нарастал внутри Гертруды от каждого его слова. Не может быть. Этого не может быть. Но это происходит…

— Поэтому мне осталось сделать только одну вещь, и это надо сделать прямо сейчас. Только я не знаю, как лучше…

Она уже знала и летела с этим знанием под откос. Вспомнился тот водопад над обрывом на Гебридских островах — срывающаяся с высокого утёса стена воды, падающая в море. Она сейчас падала точно так же, разбиваясь с каждой каплей, но надо было выстоять и выслушать его.

— Пожалуй, лучше будет просто показать. Если ты не против.

Собирая всю свою храбрость для этого шага, она подошла к нему вплотную — его запах был прежним, его рыжие волосы были так близко — лишь протянуть руку и отбросить прядь. Подаренная ею фибула в виде дракона, скалывающая плащ. А под камизой, на спине, под левой лопаткой — нанесённая её рукой руна огня, сокрытая от неё сейчас, но горящая перед внутренним взором. Всё тот же Седрик… Но его ореховые глаза были другими. То есть, такими же, но взгляд… Гертруда встретила этот взгляд, как встречают стрелу, летящую в грудь. И провалилась сквозь открытую дверь.

Быстро отметив, как много тут разрушенных столбов, у подножья одного из которых сидел Храбрец, и заметив волчьи следы на земле, она посмотрела на стоящего перед ней Мудреца. Он взмахнул рукой, и ландшафт сменился на такой же, но уже без разрушений и без следов. Да, он действительно был в Китае, куда перенёсся после того, как оторвался от преследования Зореславы. Боль от того, что он увидал в шаре, жгла его невыносимо. На него навалилось всё — и их ссора, и все накопившиеся обиды, и его не находящая полного выхода страсть, и неудовлетворённая жажда совместного творчества, и сомнения, и страхи, и снова — невыносимое видение в шаре. Гертруде Мудрец показывал лишь отголоски этих эмоций, но она легко узнавала каждую из них. Вот он соединяет всё это вместе, вот он представляет себя связанным этими эмоциями, как жгущими верёвками из кожи саламандры, вот он собирает весь остаток своих магических сил — всё, что есть, до капли, и кричит «Эмансипаре». И всё исчезает. Гертруда разорвала контакт и закрыла глаза.

— Мне очень жаль, Гертруда. Правда. Я всё-таки полный идиот.

И только после этой фразы она ощутила, что вот-вот расплачется, потому что услыхала наконец голос того Седрика, которого она любила. И который больше не любил её. Зато мы теперь знаем, как далеко можно зайти с метафоризацией заклинаний, отметил Профессор. И пожалуйста, добавил он, возьми в руки себя и метлу. И лети отсюда. Что она и сделала, оставив его стоять одного в центре Круга Камней среди благоухающего и тёплого майского дня.

*

Вечером она сидела в своём кабинете и разбирала полученные утром письма в надежде, что её разум зацепится хоть за что-то, и она перестанет падать вместе с водопадом со скалы. Письма от Кристины не было, а остальное было слишком незначительным, чтобы отвлечь её хоть на минуту. Но одно послание — не письмо, а просто сложенный пополам лист — всё-таки завладел её вниманием. Косым, плохо разборчивым почерком на нём был написана всего одна фраза: «Ожидание казни хуже, чем сама казнь». Подписи не было, но Гертруда поняла, кто написал эти слова. Что ж, значит, сегодня. Хуже уже не будет.