К его огромной досаде в библиотеке уже кто-то был — Мерлинова борода, неужели Мортимер Роул? Он-то что тут забыл? И как от него отделаться поскорее?!

— О, господин де Сен-Клер, какая приятная неожиданность!

Седрик кивнул в ответ, лихорадочно прикидывая, как ему поступить — самому уйти, пока не прилетел патронус с ответом Гертруды (а то и она сама!) или попытаться изгнать отсюда Роула под благовидным предлогом. Но что ему выдумать?

— А я, знаете ли, пока великомудрое собрание разошлось на перерыв, не могу отказать себе в удовольствии проникнуть в эту, так сказать, сокровищницу знаний! — затараторил Роул, у которого в руках было несколько увесистых фолиантов. — До чего же приятно видеть, в каком идеальном порядке тут всё хранится: нужный манускрипт находится быстрее, чем успеваешь возжелать его прочесть. А вы, кстати, видели, что тут даже есть та самая книжица господина Бэкона, что вас так интересовала? Припоминаете? Да на французском, да с последней главой! Не то что мой горемычный экземпляр. Да вы сами взгляните — вон она на столе, я как раз с мыслью про вас отложил — а тут вы и сами пожаловали. Иллюстрации философского яйца прелюбопынейшие!

Седрик с раздражением слушал болтовню Роула, одновременно радуясь, что патронус Гертруды не появился, и переживая — а вдруг она вовсе не ответит? Машинально он потянулся рукой к книге Бэкона, лежащей на низком столике. Слишком поздно он заметил на себе странный взгляд Роула, а когда его пальцы коснулись серого переплёта, библиотека дёрнулась и исчезла. Он уже выхватывал палочки, оказавшись в незнакомом ему помещении — чьей-то спальне — но, увы, к его появлению тут явно были готовы. Он услышал «Ступефай» и, перед тем, как потерять сознание, успел заметить появление серебристой саламандры. Но посланных ему Гертрудой слов он уже не разобрал.

Гертруда Госхок, день

Ощутив, наконец, голод, Гертруда спустилась к кухням и попросила у домовиков хлеба с сыром и яблок. Выйдя во внутренний дворик и развернув собранный эльфами свёрток, она чуть не разрыдалась при виде буханки-кокита с гербом школы. Так и сидела с ним в руках на каменной скамье с горгульями, не в силах ничего есть.

— Что там, таракана запекли? — поинтересовалась левая горгулья.

— Тараканы в совятне больно хороши, — доверительным тоном сообщила правая, — если этого в подземельях поймали — лучше не ешьте. Совершенно не те ощущения.

Гертруда вздохнула, поблагодарила горгулью за ценный совет и, спрятав еду в сумку, отправилась обратно в замок. По дороге она послала патронус Этьену и, узнав, что он выполняет самостоятельную работу в кабинете по трансфигурации, направилась туда. Не теряя времени, она показала Этьену письмо Кристины — тот присвистнул и переписал себе слово в слово пророчество Иды.

— Если будут идеи, сообщай мне сразу, Этьен.

— Тогда предлагаю сделать вибросвиток — так будет удобнее делиться идеями в течение дня.

— Отличная мысль — давай.

Они сделали копию чистого свитка и наложили на неё Протео, после чего Этьен спрятал оригинал и вернулся к своей трансфигурации. Гертруда положила в сумку копию и направилась было к парадной лестнице, но потом передумала и свернула в противоположную сторону. Одна мысль не давала ей покоя уже несколько дней, и раз уж она оказалась совсем рядом…

В этот раз портрет Томаса Лермонта не спал — его цепкий взгляд сразу метнулся к Гертруде, когда она подошла к чему.

— Приветствую, — произнёс мелодичный голос. — Неужели ко мне? Что-то я популярен в последнее время.

— День добрый. А кто ещё приходил? Кроме Элиезера?

— Элиезер заходит частенько, а разок привёл и сестру свою, Иду. Этьен де Шатофор захаживал. А ты…

— Гертруда Госхок.

— Вот оно что. Наслышан. Тоже про Кубок услышать желаешь?

— Про Кубок, безусловно, тоже — но я могу узнать у Эли и Этьена то, что ты им рассказал. Сейчас у меня другой вопрос.

— Я весь внимание.

Гертруда сделала глубокий вдох.

— Элиезер пересказал мне историю вашей любви с Эльвирой.

— О да, это была огненная любовь. Хочешь услышать про неё из первых уст?

— Мне скорее интересно… Из-за чего вы стали ссориться?

Томас на портрете прислонился спиной к ясеню и слегка прикрыл глаза.

— Тебя, видать, обидел пламенный возлюбленный, раз такие вопросы задаёшь?

Гертруда кивнула в ответ.

— Это бывает. Что ж, поведаю тебе кое-что — не совсем про нас с Эльвирой. Точнее, не только про нас. Не мы же с ней изобрели ссоры влюблённых, в конце концов. Мы лишь достигли в них завидных высот. Огненные маги стремятся превзойти иных в своих достижениях — тебе так не кажется?

— Возможно, — пожала плечами Гертруда, которую раздражал тон Томаса. Она уже начала жалеть, что завела этот разговор.

— Когда в тебе пламя, ты легко можешь обидеть других, — продолжал он, и речь его становилась всё напористее. — Женщины влекут тебя, особенно когда в них есть огонь и талант и желание создавать миры — ты, судя по всему, как раз из таких. Но стоит твоей женщине чем-то увлечься, стоит тебе лишь заподозрить, что она не додаёт тебе душевного жара… и всё, пиши-пропало. Тебя охватывает одно желание — покорить. Забрать всё себе. Не дать ей ни малейшего шанса распыляться. Да, ты хочешь служить ей — своей королеве Фейри, подчиняться её воле, но лишь при условии — и в этом вся суть — при условии, что она будет желать того, что ты сам желаешь. Ты ждёшь, что она прикажет тебе, по сути, повелевать ею!

— Ужасно, — прошептала Гертруда.

— Да, ужасно — а я и не говорю, что это хорошо, — голос его теперь звучал пронзительней утренней волынки. — Просто я, Правдивый Томас, рассказываю тебе, как это бывает. Когда это чувство охватывает — сопротивляться ему невозможно. Пусть ты и видишь, как задыхается и гибнет любовь. А если женщина ещё начинает указывать тебе на твои ошибки…

— Можно подумать, мужчины не указывают на ошибки.

— А я и не говорю, что только мужчина может пасть в пучину этой пагубной страсти. Может и женщина. Может и мужчина, который любит другого мужчину — я видал таких. И, кстати, предсказал, что такой родится снова и оставит память о себе в веках. Но память — это одно, а твоя собственная жизнь — совсем другое. Так что, ежели ты попалась такому пламенному любовнику — лучше спасайся, пусть и лишишь сочинителей драматического сюжета!

Гертруда лишь вздохнула в ответ — его слова задели что-то в ней. Нестерпимо хотелось помириться с Седриком — но что, если Томас прав, и что ей скорее нужно спасаться, пока есть возможность? А фраза про сюжет тут же напомнила ей о Моргане. Не плетёт ли она сеть вокруг неё, Гертруды, — ради своего собственного удовольствия?

— Знавал одного я пламенного итальянца, — продолжал Томас, чуть приглушая голос. — Во время странствий я познакомился с ним в Венеции. Вот уж был затейник: создал себе хоркруксы с одной лишь целью — не оставлять в покое юную жену, которую боготворил, ежели он умрёт первым. Три раза возвращался он к ней, приходящей всё в больший ужас, с того света — мол, отчего не ждёшь, почему не рада? Ну, к третьему-то разу она уже ждала: разобралась, что к чему и кто ему помогает, да устроила горячую встречу. Это я к тому, что такие безумцы с огнём в глазах на выдумку хитры. Достанут тебя порой и с того света. Вроде магглов, которые пишут завещания, — мол, без гроша жену оставлю, если снова замуж выйдет.

Мысли Гертруды заскакали от Морганы к Берне — к хоркруксам — к Ричарду. «Моё наказание догонит тебя, где бы ты ни была и что бы ни делала, дорогая. Ты это знаешь», вспомнила она слова портрета Ричарда. Мог ли он… оставить хоркрукс? Мысль была настолько отвратительной, что она вызвала головокружение и тошноту. Возьми себя в руки, крикнул Профессор, ведь это только предположение, основанное скорее на страхах, чем на фактах. Есть хоть один факт, подтверждающий такую возможность? Надо узнать у Морганы, почему она послала Берну читать про хоркруксы, сказала Молния.

— Вижу, что задел за живое, — сказал ей портрет. — Ты не спеши с выводами только. Это вечное моё проклятье — говорю людям правду, а они её так криво воспринимают — просто всё равно, что соврал. Может, он и не такой вовсе, возлюбленный твой. Может, уже спешит извиниться за содеянное и усыпать лепестками твой путь.