— Волков нам тут только и не хватало, — отметил Мудрец, когда один из них клацнул зубами на пролетающую мимо огненную бабочку.
— Надо помириться с Гертрудой, и они вмиг исчезнут, — воскликнул Певец, пытаясь трасфигурировать одного из волков в щенка. Чёрный щенок пару раз моргнул большими зелёными глазами и немедленно снова превратился в матёрого зверя.
— Надо, — сказал Храбрец. — Но сильно стыдно за сказанное. Я пытался написать ей письмо…
— Да уж, — прервал его Мудрец. — Полночи заснуть не давал своими разглагольствованиями.
— Просто надо было всё точно выразить, а слова, как назло, разбегались.
— Я спать и вовсе не могу! И слова меня не слушаются, и рифмы не складываются, — стенал Певец, — я не могу больше вынести и дня этой пытки. Нужно отправиться к ней — немедленно, сейчас!
— Отправиться нам стоит во Францию, — твёрдо произнёс Храбрец. — Вот только написать ей — и сразу туда.
— С какой именно целью, позволь узнать? — спросил Мудрец. — На совете сказали, что магии в бою не место. Думаешь, от тебя будет прок во французской пехоте? Или в кавалерии? Твои успехи в боевом искусстве магглов за последние годы свелись к паре взмахов мечом перед носом Берны Макмиллан. Надо было давным-давно заняться фехтованием с профессором Маклеодом, раз ты жаждал боевой славы. И я уже молчу о том, что на английской стороне — шотландский король, брат Кристины Кэррик.
С лёгким хлопком рядом с Седриком появилась Перенель, и он вынырнул из своих мыслей. Как маг воздуха, его подруга переносила перемещения без всяких осложнений, так что она сразу же повернулась к Седрику и сложила перед собой руки.
— Ну, рассказывай, что стряслось. Судя по твоему посланию, конец света, по меньшей мере.
— Спасибо, что пришла, Нель. Всё ещё хуже, чем конец света, — сказал Седрик, а затем выпалил скороговоркой. — Я повёл себя, как полный идиот, поссорился с Гертрудой — обидел её сильно, теперь она не захочет и знать меня, а я с ума схожу, у меня внутри воет стая волков, а также я собираюсь отправиться во Францию, под Пуатье.
— Так, я осознала масштаб катастрофы, — сказала она твёрдо. — Сядь и успокойся.
Он сел, прислонившись спиной к камню, а Перенель порылась в сумке и достала флакон с бирюзовым зельем.
— Выпей глоток успокаивающего, Седрик. Вид у тебя неважный, прямо скажем. И не вздумай кривиться — я его сама варила.
Она внимательно следила за ним, пока он раскупоривал флакон и пил зелье. А ведь заметь, отметил Мудрец, эта девушка тебя на девять лет младше — ведь она ровесница Серафины. А кто ведёт себя, как ребёнок, как плаксивый братец, хватающий за руки старшую сестру с криком «караул»? Он глубоко вздохнул, ощущая, как зелье делает своё дело, и отчаянье медленно разжимает тиски. Перенель следила за изменениями на его лице, удовлетворённо кивая. Вот, сейчас она скажет, что твоё поведение нелогично, ухмыльнулся Мудрец.
— Вот так уже лучше, — сказала Перенель. — Теперь, наверное, уже безопасно сообщить тебе, что твоё поведение нелогично.
— Надо же! Никогда бы не подумал, — ответил Седрик с неким подобием улыбки. И подруга улыбнулась ему в ответ.
— Давай начнём с Франции. Что тебе делать под Пуатье?
— Франция же для тебя не пустой звук, Нель. К чему эти вопросы?
— К тому, Седрик, что я выросла в семье, где к войнам между государствами относились приблизительно, как к матчу по квиддичу между Хогвартсом и Бобатоном. То есть, нет, матч — это уже серьёзно. А война — «это дела магглов, до которых нам дела нет». Я не говорю, что согласна с ними в этом, но всё же от тебя хотела бы услышать: почему ты рвёшься в этот бой? Только честно.
— Мои родители, будучи магглами, конечно, такого не говорили. И речи о величии Франции слышать приходилось не раз. Но, если честно, когда два года назад английская армия вторглась в Нормандию, они тут же присягнули на верность королю Эдуарду. Я их не осуждаю, но…
— Но что?
— Но если я… — Седрик осёкся, а потом выпалил, — если я скажу Гертруде, что отправляюсь в бой, она ведь простит меня?
— Для начала расскажи мне, за что она должна тебя простить, — тихо сказала Перенель, положив ему руку на плечо.
Как вообще это передать? Во внутреннем ландшафте под воздействием зелья воцарился желтоватый предзакатный свет, а волки исчезли из поля зрения, хотя и не ушли совсем. Певец прекратил биться в истерике, а Храбрец поднялся в воздух на метле, глядя на пейзаж сверху и отмечая, как много тут разрушено столбов-песчаников. Теперь уже слова начинают появляться, но всё равно — как выразить это нарастающее чувство неуёмной жажды обмена идей на равных и жаркого соприкосновения магии? Как объяснить Перенель то гнетущее состояние, когда всего сказанного и сделанного Гертрудой кажется невыносимо мало? Когда прикосновение ощущается недостаточно нежным, а его собственное имя, произнесённое её устами, вдруг становится пустым звуком, не наполненным огнём. Когда вдруг другие имена, слетающие с её губ, звучат так, будто в них сокрыты недоступные ему тайны? Когда её мир словно подталкивает его к краю утёса, шепча «тебе тут не место», а он старается цепляться за любой корень, чтобы не свалиться в пропасть?
— Мне всё время не хватает её. Она слишком часто бывает погружена в себя или в свои дела, — сказал он вслух. — Меня это обижает. Я не чувствую себя частью её мира, её Конфигурации. И, кажется, я немного сорвался, когда пытался ей это объяснить. И ещё я немного… слишком резко покинул её. В ночь Белтайна.
— И с тех пор молчал?
— Да. Пять долгих, невыносимых дней.
Перенель вздохнула.
— Что я могу тут сказать? Если ты хочешь быть частью её мира — иди и помогай в её делах, а не становись между ними и нею, в надежде затмить всё вокруг. Ты ведь не хочешь превратиться для неё во второго Ричарда, я надеюсь?
Седрик дёрнулся от этих слов, как от пощёчины, и сказал:
— Лучше уж во французскую пехоту, чем это. Может, лучшее, что я могу сделать для Гертруды, — это оставить её в покое? Хватит уже с неё… волков.
— Французская пехота как-нибудь обойдётся, Седрик. А Гертруде без тебя наверняка очень плохо.
— Ты правда так думаешь?
— Я же видела вас вместе. Слушай, может, ты на самом деле полный идиот?
— Вот, я об этом давно всем говорю — наконец-то мне хоть кто-то начинает верить!
— Так вот, отправляйся к ней и проси прощения. Скажи, что волки станут овечками и будут с покорным блеянием ходить по лужайкам её вселенной и собирать одуванчики в конфигурации.
— А если они не станут, Нель? Ходить и блеять?
— Да ясно, что не станут! Уж не за овечек она тебя любит, в конце концов. Но волков хотя бы усмирить надо, так или иначе.
— А если не усмирю? Что делать, если они… если она меня простит, а я снова сорвусь?
— Ну, Седрик, тогда тебя ждёт французская пехота.
Он усмехнулся и обнял её, и она похлопала его по спине. А потом отстранилась и добавила:
— И кстати, насчёт Франции. Ты как полагаешь — Гертруда станет бездействовать? Готова поспорить — у неё уже есть план! И наверняка ей нужна помощь — твоя, прежде всего. Хочешь помочь Франции? Иди и проси прощения у Гертруды!
— Я… кроме всего прочего, обвинил её в том, что эта война — из-за неё.
Перенель снова вздохнула и покачала головой.
— Вот это было зря.
— Я знаю, — сокрушённо ответил он. — Я знаю.
— Короче говоря, возвращаемся в замок — она тоже скоро там будет. Вот тебе ещё глоток зелья, и готовься посыпать пеплом свои рыжие локоны.
— Спасибо, Нель.
Вернувшись в Гринграсский замок, Седрик расстался с Перенель, которая направилась в палаты зельеваренья, и, сделав лишний крюк, добрался до библиотеки, не заходя в коридор, где висел парадный портрет сэра Ричарда. Вот уж чей лик я созерцать сейчас не в силах, процедил сквозь зубы Храбрец, хоть бочонок умиротворяющего зелья выпей. Перед дубовой дверью, ведущей в библиотеку, он замер, вспоминая, как стоял на этом же месте в тот волшебный сентябрьский день, когда бабочки впервые защекотали его изнутри. Внутренние волки, поджав хвосты, забились ещё дальше в тени и пещеры в горах Улинъюань. Нетерпение объясниться с Гертрудой накрыло его жарким дыханием дракона, и он вызвал патронуса. «Скажи Гертруде, что я хочу извиниться перед ней — когда она прибудет в Гринграсский замок, я буду ждать её в библиотеке». Серебристый дракон исчез, и Седрик зашёл, наконец, внутрь.
