— Если он откажется от битвы завтра, то вступит в неё через неделю-другую.

— Да, но сколько всего можно успеть за неделю! Ведь есть же пророчество Иды! Ох, коза криворогая… Я же всё никак не расскажу о нём Гертруде!

— Её тоже разбудим прямо сейчас? — спросил я, прижимая к себе Кристину и ощущая тепло её разгорячённого от выпечки и жара комнаты тела. Я провёл ладонью по грубой ткани надетой на ней рубахи, стягивая её с одного плеча и обнажая синюю руну воздуха. Я начал целовать её шею и плечи.

— Эх, я бы предпочла поведать ей это лично, но, видимо, придётся написать. Есть ещё несколько вещей, которые мне надо ей сказать. Дашь мне пергамент и перо?

Я вздохнул, отрываясь от неё, и призвал при помощи Акцио письменные принадлежности. Хижина наполнялась запахом сконов, и я подошёл к очагу, чтобы повернуть камни. Кристина села за стол и начала писать. Я опустился на стул напротив, глядя на неё, и не заметил, в какой момент уронил голову на руки и заснул. Проснулся я, во второй раз за эту ночь, от того, что она оказалась рядом — её рука коснулась моей головы. Пока я протирал глаза, Кристина выставляла на стол готовые сконы. Запах, наверное, добрался уже до избушки у Старого дуба — того и гляди, явится Зореслава собственной персоной посмотреть, что за лакомство тут пекут. Рука сама потянулась за сконом.

Кристина села за стол и впилась в меня глазами, подперев подбородок руками.

— Что мне делать, Айдан?

— Ты ведь уже вроде бы решила…

— Нет, я — в общем. Что делать? Когда приходится выбирать или…или?

— Между Францией и Англией? — не понял я спросонья. Ведь она не имеет в виду меня и…

— Нет. Я же говорю — в теории. Когда вопрос жизни и смерти. Как выбирать?

— Ну ты спросила, — ответил я с набитым ртом. — Если бы я знал! Обратиться к рациональности Рейвенкло и выбрать наименьшее зло? Спросить у Кубка Огня? Этьена мы ещё не будили по ночам. Послушать прорицателей? Или применить любимый способ шотландских принцесс: нагрянуть среди ночи к старине Макфасти, разбудить, послать за мукой и клюквой, замучить его вопросами жизни и смерти, а потом…

— Что потом?

— Потом снять с себя, наконец, эту ужасную рубаху и затащить его в постель, где обоим давно пора уже быть, и дать ему возможность избавить тебя на время от всех этих вопросов…

— Эх, уговорил.

И она стянула через голову рубаху, оставшись в одном только Зелёном Поясе и косынке на голове, которую я немедленно с неё снял, любуясь рассыпающимся по плечам тёмными локонами. А затем она взяла меня за руку, пробуждая снова весеннюю Землю и радостный Огонь, и повела к кровати. Когда мы оказались в постели, небо за окном уже начинало сереть. Перед тем, как обвить меня руками и привычно прикрыть глаза, Кристина сказала:

— Останься в Хогвартсе, милый. И, пожалуйста, присмотри за Гертрудой — я боюсь за неё.

Гертруда Госхок, утро

Утро воскресенья было серым и ветреным. Ветер не стихал с вечера последнего дня апреля, когда разразилась настоящая буря, сломавшая немало деревьев в Роще Фей и Папортниковом лесу, а также похоронившая надежды на празднование Белтайна с традиционными кострами на берегу озера. Нельзя сказать, что бурные гуляния с плясками вокруг майских шестов были бы уместны после всех вестей, свалившихся на Хогвартс в конце апреля, но всё же собраться вокруг костра с друзьями и Седриком Гертруда бы не отказалась. И если бы мы это сделали, сказала Молния, то не произошло бы той ужасной ссоры. Если бы, если бы, ответил Профессор. Какой теперь смысл говорить «если бы»?

Гертруда стояла у своего западного окна и глядела на свинцовые тучи, летящие над лесом и сизой поверхностью озера. Она забыла, когда в последний раз выбиралась на рассветную прогулку. Когда же из её жизни улетучился покой, и стала недоступной простая радость вырваться рано утром из замка и понестись на метле сквозь жмурящуюся от первых лучей солнца дымку? В нашей жизни был покой? спросил Профессор. Правда?

Она потянулась мысленно к Седрику, с которым не виделась с той самой злополучной ночи. Остатки ментальной связи казались ей оборванным флагом на сломанной башне, терзаемым хищным ветром. Она ощутила, что он не спит и находится не очень далеко — в Хогсмиде, конечно, где же ещё. Но потом наверняка отправится в Гринграсский замок, как он делал всю предыдущую неделю, с тех пор как там стали созывать ежедневные советы. Она ждала, что он со дня на день сорвётся во Францию, и боялась этого. Ведь он не уедет, не поговорив с ней? Не помирившись?

Можно хоть сейчас переместиться в Хогсмид, сказала Руди, забежать в его комнату на втором этаже таверны, запустить руки в его рыжие волосы и попросить прощения — или заставить его попросить — или вообще не говорить ничего, а просто наколдовать вдвоём Флаграте, уточнив его на совместный поток двух сознаний, и, прильнув к Седрику, смотреть, как слова зажигаются, и кричат, и шипят, и истекают пламенем боли и обиды, и превращаются, неизменно превращаются в пылкие слова любви. Ну вот, испортили ребёнка метафоризацией своей, прокомментировал Профессор фантазии Руди. Не уточнить так Флаграте, при всём желании. Если нужно выяснить отношения, придётся говорить настоящими словами.

Гертруда натянула свою повседневную мантию и замерла перед зеркалом. Осунувшееся лицо с кругами под глазами, нелепая причёска, потертая мантия с закатанными рукавами… Глядя на ветер за окном, она накинула сверху плащ и машинально нащупала внутри на подкладке вышитую ею в Белтайн руну защиты. Такую же она вышила на плаще Седрика, а он нанёс стойкими чернилами руны силы на её буковую и свою кленовую палочки, а руны движения — на её яблоневую и свою кедровую. Это была его идея заняться рунами в Белтайн: он давно хотел поупражняться в снятии адресности при их нанесении на чужие предметы. Гертруда же предпочла бы наносить руны на свои палочки сама. Эх, раз уж она всё равно разрешила ему сделать это, зачем было говорить потом, что её смущают чужие руны на палочках?

— Чужие руны? — произнёс он тогда, и в её голове пронёсся ураган его обиды. — Чужие? Прикосновение моей магии — чужое для тебя?

— Я не это имела в виду, Седрик, - отвечала она, но после каждого произнесённого ею слова понимала, что делает только хуже. — Я хотела сказать, что ощущаю движение магии иначе с этими рунами. Может, просто надо привыкнуть.

— Мне кажется, что ты никогда не привыкнешь ни ко мне, ни к моей магии. Ни к ходу моих мыслей. Как ты сказала про ту фразу в трактате? «Эту мысль можно было выразить одним предложением, а не целым абзацем». Меня слишком много для тебя, да? Сплошные абзацы там, где достаточно двух слов?

— Седрик, что ты несёшь? Я говорила только о рунах. К тебе я привыкла. А ход твоих мыслей порой поражает — и поэтому с тобой нескучно.

— Настолько нескучно, что порой от меня нужно избавиться, отправив ночевать в Хогсмид? Что ты делаешь, когда меня тут нет? Занимаешься магией, в которую не суют свой нос чужие? Пишешь глубокомысленные трактаты из пяти слов?

— Ты знаешь, что я делаю. Пытаюсь выспаться.

— Ну, извини. Прости, что краду твой сон и простоту твоей жизни. Видимо, сегодня опробовать метафоризацию заклинаний ты тоже не захочешь? Несмотря на благоприятное время…

— Почему же? Давай попробуем. Только на чём-то простом, для начала.

— Да, конечно, простота прежде всего…

— Седрик, что на тебя нашло? Что случилось? Почему ты так зол на меня?

Пока он молчал, вертя в руках кедровую палочку, Гертруда слушала гневное завывание бури за окном.

— Извини, - на этот раз, судя по голосу, он и, правда, просил прощения. — Извини. Я не злюсь. Я… не знаю, что происходит. Когда я был твоим учеником, всё было понятнее между нами. А сейчас… И эта чёртова ментальная связь! Я постоянно пытаюсь сказать тебе что-то в мыслях и бешусь от того, что не могу. Пытаюсь запомнить, чтобы высказать всё при встрече, но забываю и бешусь ещё больше. А ты…

— Что я? — спросила она, ободряюще, как ей показалось. Но он дёрнулся, словно уклоняясь от заклинания.