— Она была моей прабабушкой, на самом деле. И зелье варила постоянно — я ей помогала, даже формулы сочиняла.

— Формулы — это отлично. У этого «гармонизатора» формула сложная. Я и в прошлый раз намучался с ней. Правда, для начала мне нужно совершить подвиг: сразиться с этим скользким и явно наевшимся флобберов хорклампом. Без магии, заметь.

Профессор О’Донован достал серебряный нож и принялся измельчать мясистый гриб, который явно норовил выскользнуть из его рук.

— А зубчатого ножа нет? — спросила я, глядя на его старания.

— Да вот сам подумал о том же! — ответил он и порылся в столе в поисках другого ножа. — Когда ты уже пойдёшь в школу? Ученики, которые подскажут учителю, временно впавшему в ступор, что ему делать, на дороге не валяются.

— С сентября! У меня уже и палочка есть. — И я гордо вытащила её из кармана.

— Ива? Отлично! У меня первая палочка из ясеня была — и столько лет думал, может, мне ива подойдёт больше. А завёл вторую — почему-то сосну выбрал. Точнее, она меня: не смог ей отказать, — добавил он со вздохом.

Так мы и продолжали болтать — с профессором О’Донованом слова так сами и выпрыгивали, даже захотелось рассказать пару своих секретов. Правда, он говорил порой непонятные мне вещи — словно с собой разговаривал, и мне показалось, что у него внутри живёт несколько совсем разных людей. А ещё я с тайной гордостью помогла ему с ингредиентами, зная порой лучше профессора, как можно их обработать без магии. Когда пришло время заморозить слезу единорога, я ахнула — набранную мной в чашу воду из фонтана он превратил в лёд, просто прикоснувшись к ней рукой, а затем отмерял каплю из флакона, подписанного приглянувшимся мне изящным почерком. Слеза обернулась крошкой льда и, упав в котёл, вызвала в нём маленькую снежную бурю, после которой зелье стало белоснежным, как молоко.

— А какая формула у зелья? — спросила я.

— Метафоризировать гармонию и воспеть её в гармоничной стихотворной форме, — ответил профессор. — И вот последний пункт самый сложный: как по мне, и обычное четверостишье гармонично. У нас в Ирландии не выдумывают формул, длиннее, чем в четыре строки.

— А формула господина де Шатофора у вас есть — первая, которая сработала?

— Есть: он оставил мне обе свои формулы. Да только они на французском. У тебя с ним как?

— Не очень хорошо. То есть… совсем никак.

— Ну, вот и у меня не намного лучше. Впрочем, посмотрим, в самом деле, что он там сочинил. — Не отрываясь от помешивания зелья в котле, он заглянул в свиток. — Что ж, одно можно сказать с определённостью: это четверостишия! Значит, для зелья они достаточно гармоничны — отлично.

— Кто рифмует гармонично, тот храпит во сне отлично! — прогремел голос над нашими головами, и я вскрикнула от неожиданности.

— Не волнуйся, Ида, это всего лишь Пивз, полтергейст. Тонкий ценитель стихотворных формул.

— Всего лишь Пивз? Всего лишь Пивз?! — с этими криками Пивз приземлился на голову горгульи и направил струю воды в профессора, но тот отвел её от котла с зельем небрежным взмахом руки с палочкой. Вторая струя воды попала прямо в меня.

— Пивз, угомонись! — строго сказал профессор, наводя на меня палочку и произнося «Фервеско». Тёплая струя воздуха высушила мои мокрые косички и мантию-жонкиль. — Нам пора уже формулу сочинять.

— Кто рифмует гармонично, тот смеётся истерично! — обиженно просопел Пивз и пролетел сквозь стену. Затем послышалось отдалённое «Кто рифмует истерично, тот икает гармонично», и наступила тишина.

— С чем бы ты сравнила гармонию, Ида?

— Я не уверена, что понимаю, что это такое…

— Думаю, этого до конца никто не понимает. Но сравнить её с чем-то можно. Я сравнивал с музыкой в своей прошлой формуле. Да, банально, я знаю. Надо что-то получше придумать. Вот если во вселенной наступает гармония — что происходит, по-твоему?

— Я не знаю… может быть, вселенная — улыбается?

— Ты — молодец, Ида.

Гармония — это улыбка вселенной,

В которой рождается новое чудо,

Ладонь её будет тёплой, покуда

Магией дышит она вдохновенной.

Произнеся формулу, он засыпал в котёл огнетрав. Глядя, как зелье пузырится и становится прозрачным, я внезапно ощутила, как меня словно засасывает то ли в воронку, то ли в белый вихрь, наполненный снежинками и пузырями. Кабинет поплыл перед глазами и исчез, затем наступила полная тишина, рухнувшая в колодец зыбкой пустоты.

*

— Реннервате! Ида! Очнись, Ида! Ну, слава Мерлину, пришла в себя. Выпей вот. Аккуратно… умница. Сможешь сесть? Ах ты, бедняга. Сейчас…

Кажется, профессор О’Донован уложил меня на что-то мягкое. Меня сильно трясло, и мысли путались в голове. Я хотела спросить, что произошло, но язык не желал ворочаться. Я закрыла глаза, пытаясь унять дрожь. Мохнатая ткань укутала меня, и стало немного легче. Но глаза открывать я пока не решалась. Дверь скрипнула, и я услыхала, что в кабинет кто-то вошёл.

— Меаллан, у меня плохие новости… что случилось с Идой?! — раздался голос Кристины.

— Муффлиате, — услыхала я его голос, и дальше ничего не смогла разобрать. Когда же их слова снова обрели смысл, Кристина говорила, что мне придётся переночевать в больничном крыле. Тревога билась в её голосе, тревога светилась в глазах Эли, когда он пришёл меня навестить и помог выпить зелье, принесённое строгим доктором. А затем была снова пустота и белизна, сквозь которые порой пробивались слова, сказанные одновременно мной и кем-то другим. Я разобрала только «война», «сто лет» и «грааль».

[1] Лучшее знание — это знание самого себя (валл.)

========== Глава одиннадцатая ==========

Из трактата Гертруды Госхок и Седрика де Сен-Клера «О природе магического творчества и принципах создания новых заклинаний»

Помимо создания новых заклинаний, безграничны возможности работы с теми, что уже изобретены. Кроме элементарного использования чар, магу подвластны их модификации, дающие простор для фантазии. Уточнения, позволяющие бесконечно видоизменять эффект заклинания, также разнятся по степени своей творческой природы. Всякий чародей справится с уточнением Колоратуса, придавая объекту различные оттенки — тут достаточно лишь представлять цвета, которые улавливает человеческий глаз. Совсем иное дело — метафоризация заклинаний. Тем же Колоратусом при её помощи можно раскрасить абстрактную сущность: например, чьё-то блеклое чувство юмора. А метафоризированным Фригусом можно «заморозить» на время чью-то боль, как физическую, как и душевную.

5 — 6 мая 1348 года

Айдан Макфасти, 2 часа ночи

Я уже успел заснуть, когда рядом оказалась Кристина. Она редко так поступала — появиться в моей хижине посреди ночи, без предупреждения, прямо на постели — это был не её стиль. Но я обожал, когда она так делала, и ещё толком не проснувшись, я повернулся, чтобы обнять её, ощутить её запах и тепло до того, как увижу её лицо и услышу голос. Земля во мне наполнилась весной и силой, а Огонь — радостью и страстью, и только Воин отметил, что Кристина так может поступить только, когда сильно из-за чего-то переживает. Поэтому я открыл наконец-то глаза, зажёг огарок свечи у кровати и посмотрел на неё. Так и есть, во взгляде — агония тревоги.

— Рассказывай, — сказал я.

— Сначала принеси мне муки и овсяных хлопьев.

— Что?

— Мне нужно испечь сконы.

— Сейчас?!

— Мне нужно подумать. Для этого неплохо было бы занять чем-то руки.

— Я могу тебе предложить одно прекрасное занятие…

— Предложишь, но потом. Мне нужно подумать, говорю же.

Я вздохнул, поднимаясь с постели.

— Мука, хлопья — что-то ещё?

— Молоко, масло, одно яйцо.

— Ты ведь понимаешь, что у меня нет всего этого тут?

— Понимаю. То, чего у тебя нет, наверняка найдётся на кухнях в Хогвартсе.

— Домовикам тоже нужно спать иногда.

— Айдан, я бы никого не тревожила, если бы это не было особым случаем. Поверь мне.

— Я верю, Кристина. Сейчас всё раздобуду.