— Поцелуй меня.
На мгновение он выпучил глаза, затем наклонился к ней и так же, шепотом, спросил:
— Куда? — он злорадно оскалил зубы и с жаром чмокнул ее прямо в губы, — Сюда? — затем в левую щеку, — Или сюда? — и припечатал финальный поцелуй в правую, после чего громко сказал: — Хорошего дня, Катюша, увидимся на обеде.
Дверь его кабинета хлопнула у нее перед носом. Она медленно повернулась в сторону ресепшена. На нее смотрели, по меньшей мере, пять пар ошеломленных глаз, включая Клочковские. Предвосхищая миллион вопросов, Катя неловко улыбнулась подругам из женсовета, и жестом показав, что очень торопится, упорхнула в сторону своего кабинета.
В перерывах между бесконечными звонками в банки, отчетами, графиками и смсками от Жданова, которые Катя успешно игнорировала, ссылаясь на работу, она злилась и обещала себе прибить Малиновского.
— Мог хотя бы сделать вид, что страдает… — она стукнула кулаком по столу, — урод. Ну ничего, эта выходка тебе точно с рук не сойдет.
========== Глава 5. ==========
— Катя! — Взревела Тропинкина, лишь ступив на порог каморки, — Пушкарева, ты с ума сошла? Как ты можешь с этим… Ты даже не представляешь, с кем связалась! — нервно верещала она, для убедительности размахивая руками и стреляя в нее настолько страдальческими взглядами, что у самого Станиславского при виде этой несчастной девушки дрогнуло бы сердце.
Катя смотрела на нее и понимала, что в ее идеальном «плане» только один просчет. Как она объяснит девочкам свой внезапный «роман» с самым большим идиотом и моральным разложенцем не только во всей компании, но и наверное, на всей земле. Да так, чтобы они при этом не сошли с ума.
— Маша, успокойся, — тихо начала она, перебив беспокойный клекот собеседницы, — Это все игра. Фарс. На самом деле ничего нет.
Тропинкина посерьезнела и села напротив Катиного стола.
— Что за игра? Во что он тебя втянул? — она торопливо отпила воды из стакана, и продолжила тараторить: — Кать, не пугай меня. Все, на что способен этот человек, — это подлость и предательство. Предательство и подлость.
— Успокойся, я тебя прошу. Ничего он не сможет сделать. Это я его попросила так себя вести. Спектакль для Клочковой.
— Я так и знала, что она здесь каким-нибудь боком затешется, ей-богу знала. А… Погоди, а тебе это зачем?
— Понимаешь, мы с Колей очень поругались. А он общается с Клочковой. Улавливаешь связь?
— Ааа… — протянула Маша, состроив одухотворенное лицо, — Хочешь, чтобы он ревновал, да? Но почему Малиновский? И погоди, а с чего бы он стал тебе помогать? Слушай, чует мое сердце, это он не просто так.
Катя сняла очки и опустив голову, потерла переносицу. Ложь порождает новую ложь. Теперь из-за игры, которую она затеяла из глупости, у нее уже две лживых легенды, которые нужно поддерживать. К тому же, наказание на Малиновского, казалось, не очень-то действует. Одного Пушкарева не знала.
Когда Малиновский вошел в кабинет после их прилюдной сценки, ему позвонил Жданов. После их разговора, он уже успел опрокинуть в себя три бокала коньяка, и дважды заплакать от собственной беспомощности. «Ожидание смерти хуже самой смерти», — время от времени слетало у него с губ.
Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Да, он уже догадывался, что Андрей начинал по-настоящему влюбляться в эту девушку. Черт его знает, придет ли в ее светлую голову мысль, что Жданов должен увидеть их вместе. Скорее всего, придет. И тогда больно будет всем. Малиновскому особенно, потому что убедить Андрея не ломать ему нос будет крайне сложно.
Единственный выход — убедить Пушкареву, чтобы она все это прекратила до возвращения Андрея. Да и к тому же, даже если они оба и сделают вид, что ничего не было, слухи все равно дойдут. Объясняться придется. Ладно, черт с ними, со слухами, с Ждановым они уж как-нибудь договорятся. Но как это сделать с Катей, если единственную модель поведения с женщинами, выработанную им с годами, она попросту презирает? Он, может, и включил бы, как обычно, все свое очарование и попытался вдолбить ей в голову эту мысль через постель, да только она ни за что на такое не поведется.
А с отчетом что? Собирается ли Пушкарева вообще его составлять, учитывая последние события?
Впервые Рома не знал, что ему делать. Осторожные попытки поговорить она пресекает, напоминая ему о том, какой он придурок. А каждый взгляд в ее глаза он болезненно ощущает физически, — наверное, нет ничего страшнее, чем продолжать общаться с трупом человека, которого ты сам же недавно убил. По крайней мере, ему сейчас так казалось. Мучила ли его совесть? Вряд ли. Скорее, тень простого человеческого сочувствия иногда маячила в дверном проеме.
— Да наплевать мне, просто или не просто так, — лениво отвечала Катя, — Я попросила его об этом, и он согласился, — вот, что важно. А если это и ему принесет выгоду, то это даже хорошо.
— Нет, ты не поняла, — не унималась Тропинкина, — Я боюсь, как бы ты не пострадала. Мало ли, что у него вообще на уме.
— Не переживай, — уверила ее Пушкарева и слабо улыбнулась, — Если что, мы ведь ему спуску не дадим?
— Не дадим, Катюш, — уверенно ответила та, — Ты если что, если только заподозришь неладное, сразу нам говори, хорошо?
— Непременно.
Дальнейшие события проходили для Кати, как в быстрой перемотке. Сначала Жданов звонил и своим противным голосом спрашивал об отчете, не забыв пятнадцать раз упомянуть, как соскучился. Потом из банка звонили с отклонениями по кредиту. Потом пришла Кира и двадцать минут о чем-то говорила, высокомерно поглядывая на нее сверху вниз. Потом приперся Малиновский, которого Катя отправила обедать одного. Тот три раза в разных формулировках переспросил, точно ли она уверена, и лишь запущенный в него степлер помог ему скрыться за дверью.
Только к вечеру ход времени немного замедлился.
— Катюша, — в дверях снова показалась голова Малиновского.
Он открыл дверь и робко вошел в кабинет с букетом ромашек.
— Куда едем? — нерешительно спросил он.
— Домой. — низким бесцветным голосом уронила Катя, даже не взглянув на букет.
— Может поужинаем где-нибудь? За весь день же только две булочки съела.
— Тебе-то что? Дома поем, не умру.
Она молча сложила стопку документов в ящик стола, накинула пальто и пройдя мимо Малиновского, бросила через плечо:
— Пошли.
Когда они добрались до машины, Рома предпринял еще одну попытку возразить:
— Может, все-таки заедем поужинать? Тут недалеко открылся прекрасный ресторанчик, — он неуверенно взглянул на нее, на что Пушкарева глубоко вздохнула и махнула рукой.
— Да плевать. Вези куда хочешь.
Позже, сидя в ресторане напротив голодного Малиновского, пока тот пробегался глазами по меню, Катя задумчиво разглядывала пары за соседними столиками. Ни одной простушки. Сверкая в сторону своих спутников зубами унитазно-белого цвета, в своих манерах они походили одна на другую: накрашенный кричаще-красной помадой рот, лишенные простоты и естественности жесты, жеманные улыбки.
— Ты что будешь? — прервал ее размышления Рома, однако тут же поправил сам себя: — Хотя нет, я сам тебе закажу. Я хочу, чтобы ты попробовала здешние брускетты* с морепродуктами, — просто пальчики оближешь. Кать?
Она нехотя оторвалась от своих размышлений, медленно перевела на него взгляд и глухо спросила:
— Неужели тебе здесь правда нравится?
— А тебе нет?
— Не знаю, — тихо ответила Катя, — Какие-то тут все… Накрахмаленные.
Рома оглянулся по сторонам и тепло усмехнулся.
— У меня папа любил про таких говорить “напомаженные”.
Катя тихо засмеялась, прикрыв рот рукой. Ее папа тоже любит так говорить.
— Если хочешь, можем уехать отсюда, — аккурат в эту паузу у Кати заурчал живот. Она смущенно опустила взгляд, чем вызвала у своего спутника широкую улыбку, — Или придется немного потерпеть. Сосредоточься на вкусной еде. Вина?
Она коротко кивнула.
Кормили здесь и правда восхитительно. Вся неуютность улетучилась после третьего бокала красного полусладкого, и даже глуповатое выражение лица Ромы уже не так раздражало. В какой-то момент, Катя совсем утонула в мыслях.
