— Этот случай быстротечен, уж поверьте. Будут и новые жертвы.
— Но Северус Снейп не ранен, — проговорила она с презрением.
— К счастью, госпожа директор, но не говорите, что я не предупреждал вас про ордер. Он будет на неделе. И фестиваль будет сорван. Я знаю, что он укрывал Драко Малфоя и других.
Здесь, как видимо, произошла заминка. Глаза Гермионы широко распахнулись. Всё, что оставалось ей — жадно слушать дальше. Макгонагалл долго молчала, и ясно почему. Фестивалю грозил провал, Хогвартсу — позор. Для Макгонагалл это было важным. И важным даже не с точки зрения эгоизма. Хогвартс — школа волшебства. Во всём Европе не найти учреждения величественнее и могущественнее, чем это. Оно было бесплатным, общедоступным и многовековым. Упадок Хогвартса означал неуважение к прошлому и наплевательское отношение к будущему. Сколько студентов после этого станут обскурами? А сколько и вовсе сквибами?
Макгонагалл должна выбрать: Снейп с Малфоем или тысячи невинных детей.
— Мистер Шарль, возьмите руны для мисс Грейнджер, там элементарно, она справится и сама…
— А вы разве не пойдёте?
— Не пойду так же, как и вы, мистер Шарль, или вы идёте?
— Только с вами, директор. Пойдёмте вместе…
Он распахнул дверь, смотря прямиком на Гермиону Грейнджер, у которой всё перевернулось от неприязни, будто её органы запутались так же, как мысли, и сердце не выдерживало от этой внутренней давки.
— А вот и наша Клёпа. Возьмите, это ваш талисманчик, мисс Грейнджер. С ними всё пройдёт на «ура», милая!
Она и руки вроде протянула, и вроде бы взяла, да сквозь пальцы. Стёкла полетели на пол и раскололись на мелкие осколки. То был дурной знак.
Долю секунды никто из них не двигался: все смотрели на талисман. Не хватало лишь Трелони, чтобы прокомментировать произошедшее. Гермиона перевела рассеянный расфокусированный взгляд на свои пальчики, судорожно вдохнула и рванула назад. К Снейпу. В эту жуткую секунду стало плевать на всё: на спектакль, на слухи, на витражи. Северус Снейп невиновен!
Из зала в кулисы, от них она влетела в гримёрку, оттуда промчалась в маленькую комнатку — среди взволнованных ребят нигде не было его. Сердце колыхалось, будто погремушка в руках капризного ребёнка. Если сейчас он не встретится, то всё пропало! Она помчалась за другие кулисы и не затормозила, увидев его со сценарием в руках, хмурого и недовольного. Со всех ног девушка влетела в мужчину и отчаянной хваткой впилась в плечи.
— Шарль, он хочет арестовать вас, профессор! Скорее уходите, забирайте Тинки, сами-знаете-кого и уходите, ибо он блефует, он роет для вас, он всё связал и явно неправильно! Не смотрите так на меня, прошу вас, уходите! — зашептала она мольбу, но профессор Снейп смотрел на неё, пробегая глазами по личику, должно быть, как пробегаются взглядом по родственной душе, когда впервые встречают, а затем прошептал словно в насмешку:
— Вы перестали меня дичиться, мисс Грейнджер.
— О, да будет, профессор! Времени совсем немного!
Он усмехнулся и выпустил паникующую царицу из полуобъятий.
— Успокойтесь и готовьтесь выступать.
— Но, сэр!
— Гермиона, придите в себя. У нас игра, не срывайте её. Вы, кажется, понимаете меня с полуслова, — на этом он кивнул, лаская тёплым, но сдержанным взглядом совсем растерянную и почти возмущённую девушку, и направился к сцене.
Спектакль начался успешно. Даже Рон не забывал роли, и мистер Шарль, сидящий в зале рядом с Макгонагалл, одобрительно кивал. Джиневра лебезила перед Клеопатрой, как могла: она и преклонялась, и руки целовала, и улыбалась, но в роль так и не входила. Это Шарль заприметил тоже. Её некогда отличительная игра, игра подающей надежды актрисы, ныне заменилась невзрачными движениями и невыразительной, лихорадочной речью. Она нервничала, и это видел даже первокурсник. Она волновалась, жевала щёки и кусала губу. С ней случилось и то, над чем смеялась совсем недавно сама она, — её ручонки дрожали.
Мисс Уизли как подменили, однако поднос с бокалами рыжая поднесла уверенно, с почти что материнской заботой.
Однако привлекало взгляд не это. Будучи магглорожденной, Гермиона не переставала удивляться магическому мастерству. И когда Макгонагалл успела? Чары трансфигурации сотворили невероятное с жидкостью! Они насытили вишнёвый сок, почти компот, оттенками одного из самых тёмных вин — бордо! Во всяком случае её пузатенький бокал содержал в себе если не желчь, то точно чернила! Неужели в Древнем Египте уже тогда выдерживали этот сорт?
Гермиона не успела удовлетворить своё любопытство и довести мысль до конца. Настала минута её строк.
Рыжая поклонилась и вернулась за кулисы скорее обычного, она спряталась за шторкой с несвойственной ей бледностью и с ужасом вгляделась на сцену, чего за ней никогда не наблюдалось. Гермиона совсем не замечала этого. Она постаралась поскорее вжиться в роль и гордо произнесла речь Клеопатры. Зал замер.
Одно из самых приятных чувств сцены — зрительская тишина. На еле заметных лицах пляшет палитра эмоций. Никто не дышит, глаз не отводит. В момент заворожённости актёры на мгновенье выходят из роли и алчно упиваются всеобщим затаённый духом, имя которому восхищение. И это чувство Гермиона скорее ощутила, нежели заметила. Она выдохнула и бросила робкий, будто и довольный взгляд на Снейпа, тот усмехнулся румяным щекам царицы и взял её бокал. Все не сводили глаз с нашумевшей пары. В двух владыках они искали профессора и студентку, но едва улавливали их присутствие.
— Отпьем же за победу из кубков наших,
но так, чтоб ты пила за Рим, я — за Египет.
Импровизация стала сюрпризом не только для Гермионы. Они репетировали не так! Профессор взял её бокал, а зритель и не заметил, почти никто не заметил! Неужели это изменения в сценарии? Или на то прихоть профессора?
Она улыбнулась и взяла римский кубок. Возвышающийся голос Снейпа прогремел по залу:
— Да, да. Объявим им. А к ночи пусть
Их шрамы от вина́ побагровеют.
Пойдём, моя царица. Не иссякла
Ещё в нас сила жизни. В бой я ринусь,
И восхитится смерть, что столь же страшен
Мой меч, как страшная её коса! *
Снейп жадно впился в стеклянный бокал, его кадык лишь дрогнул пару раз, в глазах мелькнула ясность, перетекающая в странную настороженность. Ещё секунда, и его рот плотно сомкнулся, лицо отдалилось от напитка, а изучающий взор устремился к Клеопатре и каплям на губах.
А меж тем начался четвёртый акт. Актёры мелькали то за кулисами, то на сцене. Цезарь ругался, строил козни с Лепидом, обсуждали мир, войну и сговор. В гримёрках — суета. Одна Трелони ходила мрачной и молчала.
Стоя вместе с профессором за кулисами, ожидая, пока Гарри и Рон завершат сцену, Гермиона услышала тяжёлое покашливание. Затем ещё и ещё. Оно сиплым, глухим спазмом донеслось до ушей, но никто не обращал на него никакого внимания. Снейп позади возился с булавками на красном плаще и презрительно кривил губы, словно не ткань, а клешни сомкнулись вокруг его шеи.
— Сэр, всё хорошо? Может, стакан воды? — пролепетала взволнованная девушка. — У меня тоже сегодня весь день першит в горле, и хоть ты тресни, ничего с этим не могу поделать! Волнуюсь сильнее, чем перед ЖАБА!
Профессор замер. С нарочитой медлительностью он сбросил раздражающий плащ, зачерпнул глоток воздуха и, пристально вглядевшись в её тревожные глаза, сморщил нос. Казалось, ему было не до этого.
— Наш выход, — бросил он хрипло, прочистил горло и за запястье вытащил возлюбленную царицу из-за кулис.
Актёры произносили реплики, расхаживали по сцене, ругались и проклинали, всячески умоляли Антония не воевать и тотчас за спиной плели интриги. Лишь только Энораб, верный слуга триумвира, вёл с господином искренний разговор. Без лебезений, лести и притворств он говорил почти на равных. Как друг он дал тому совет. Все замолчали. Играя думу, Снейп опустился на скамью, оперся на колени, скрывая недомогание, и осмотрел холодным прищуром зал. В свете софитов его глаза горели адским пламенем. Он жёг нечеловеческой силой зрительный взор, однако никто не догадывался, что та самая сила разрывала ему горло и грудь, что она резала и выжигала ему лёгкие и гланды и заставляла чувствовать во рту кисловатый металлический привкус. Годы службы у Тёмного Лорда научили его стойкости. Эта боль была временно слабостью, а как и всякая слабость в Северусе, она вызывала гнев.
