На следующий день Малик проснулся довольно рано, пусть никто и не удосужился его разбудить. В бюро царствовала непоколебимая тишина, всё вокруг утратило цвет, налившись утренней серостью, едва перебиваемой синей мглой. Поднявшись с подушек, Малик выпрямился и сцепил руки в замок над головой, потягиваясь. Вокруг никого не было, будто посреди ночи все вышли из бюро, оставив Малика одного. Неуверенным, мелким шагом он двинулся вдоль маленьких узких коридоров в поисках комнатки, служащей кухней. Взявшись за чугунную промозглую ручку чайника, он заглянул в небольшую печь, забитую старым, залежавшимся пеплом. Абхаглу почти никогда не чистил печь, возмущаясь, что он слишком стар для такой работы. Обречённо вздохнув, Малик отставил чайник в сторону и достал тканевый мешок, внутри вымазанный пылью, в который время от времени собирали мусор из печи. Вооружившись тяжёлой кочергой, Малик принялся копаться в нутре печи, заполняя спящее бюро невыносимым скрежетом. Кое-как собрав половину пепла в мешок, Малик отставил его в угол подле шкафа с посудой, горделиво уперев руки в бока. В том же месте покоились поленья, точно осиротевшие дети, попрошайничающие на улицах. Бросив дерево в распахнутую пасть печи, Малик вздохнул, вытирая с лица скопившуюся сажу.
— Сходи умойся, — раздался голос Дахи, стоявшего в дверном проёме. — Я разожгу.
Молча кивнув, Малик отыскал маленькую лохань с отстоявшейся водой и поспешно умылся, вытерев лицо рукавом. Дахи, склонившись к печи, грелся у разгорающегося огня. Он мелко дрожал от утреннего холода, точно осиновый лист.
— Холодно, — подчеркнул очевидное Дахи, покосившись на Малика через плечо. На нём уже не было привычных белых одеяний фидаина: лишь серая туника и льняные штаны. Малик согласно кивнул, хмыкнув. Дахи, схватив чугунный чайник, наполненный водой, поставил его ближе к огню. На лице фидаина красовалась широкая улыбка.
— Как Альтаир? — внезапно спросил Дахи, не сводя взгляда с чайника у огня.
— Не знаю, — пожал плечами Малик. — Спроси у даи.
В ответ на слова подмастерья фидаин ухмыльнулся, заливаясь тихим хохотом. Он стал ещё меньше напоминать воина, способного по чужому приказу творить леденящие кровь зверства. Не походил он на человека, что с мечом в руках потрошит противников, точно рыбок. Дахи выглядел как ребёнок, радующийся каждой мелочи в своей беззаботной жизни, и совсем не угадывались в нём черты верного пса Ордена, готового броситься на каждого неугодного с кровавой пеной у рта. От таких мыслей вдоль позвоночника у Малика пробежали мурашки.
— А вот и спрошу, — с театральной серьёзностью ответил Дахи. — Сегодня ты пойдёшь на рынок с Камилем.
— На задание? — резко оживился Малик, сжав кулаки в готовности действовать.
— Нет, — мотнул головой фидаин. — Купите пару вещей. Только вымойся сначала. А кипяток потом выпьешь.
Дахи снял чайник с печи, придерживая его за горячую ручку и предварительно обернув её в тряпку. Вручив подмастерью сосуд с кипятком, он выпрямился, уперев руки в бока. Малик схватил чайник, словно своё последнее спасение от невидимой угрозы. Гулким шагом он вышел по дощатому полу во дворик, ограждённый высокими стенами. Бюро всегда было чем-то вроде отдельного мира, в который не могли заглянуть чужие, непосвящённые люди. Точно птичья клетка, бюро предлагало братьям Ордена оградиться от больших, шумных городов, отдохнуть там, где не рискуешь никогда не проснуться. Бюро чем-то напоминало маленькую частичку Масиафа — большого, безопасного и привычного.
Посреди дворика с высокими стенами из песчаника стоял Камиль. Он крепко держал в руках маленькую бадью, наполненную тёмной водой. Одетый в одни лишь штаны, он открывал на обозрение узоры из шрамов, которыми было испещрено всё его тело. Где-то угадывались прямые и продолговатые шрамы, полученные от плетей или линей, в иных местах виднелись следы от ожогов, а порой Малик узнавал привычные каждому отметины от стальных лезвий, когда-то вспоровших кожу. Камиль стоял к нему спиной, всматриваясь в дрожащую поверхность воды внутри бадьи, совершенно не замечая никого вокруг. Вежливым кашлем Малик привлёк к себе внимание, чтоб вырвать Камиля из оцепенения.
— А, это ты, — обернувшись, констатировал Камиль, продолжая крепко держать бадью двумя руками. — Сегодня ты рано.
Говорил он странной, монотонной интонацией, почти не разделяя слова между собой, будто он и не человек вовсе, а бездушная кукла, управляемая кем-то другим за невидимые ниточки, привязанные к рукам и ногам. Лицо его оставалось неподвижным, ужасающе спокойным, словно неспособное на проявление каких-либо эмоций. Малик медленно кивнул, не сводя с информатора взгляда. Камиль проследил за его взором и осмотрел несколько шрамов от линя на своём животе.
— Хочешь знать откуда они, — спросил Камиль, даже не добавляя вопросительного тона. — Обучение.
Немногословность Камиля слегка сбила Малика с толку: обычно юные братья из Ордена не скупились на сплетни и обсуждения, щебетали, точно неумолкаемые соловьи. Но этот информатор, среди которых обычно находилось особенно много сплетников, точно каменная стена, не пропускал ничего лишнего на волю.
— Учителя били? — Малик решил вытаскивать из собеседника по слову. Камиль коротко кивнул.
— Почти все, — намного тише, но всё так же твёрдо сказал он.
— Почти? — удивлённо переспросил Малик, не скрывая своей наивной интонации.
— Последний учитель никогда не бил, — с едва уловимой теплотой сказал Камиль, не сводя с Малика холодного взгляда. От такой неожиданной, пусть и слабой, теплоты в голове собеседника Малик на секунду оторопел, не ожидая услышать настолько длинную речь. В тёмных глазах подмастерья засверкало явное любопытство. Информатор заметил такую перемену в собеседнике и резко сменил тон, снова возвращаясь к ледяному, режущему голосу.
— Я пойду, — он поставил бадью с водой на пол, поспешно собирая сложенную ровной стопкой одежду. Кивнув Малику на прощание, он быстро вышел прочь, тихо закрыв за собой дверь.
Запрокинув голову, Малик уставился в небо, чувствуя, как уныло ноет затёкшая за ночь шея. Его внимание сразу же переключилось на бадью, которую до этого держал Камиль. Пол во дворике был дощатый, как и в здании бюро, но здесь половицы приходилось чаще менять и чинить, да и скрипели они громче, чем остальные — дворик заменял ванную, а потому доски пола часто набирались влагой, чтоб потом быть высушенными полуденным солнцем. Вода в бадье, куда Малик отважно сунул руку, оказалась холодной, будто Камиль набрал её в каком-то заледеневшем озере.
— Не удивительно, — пробормотал себе под нос Малик, выпрямляясь. — Как он вообще может такой водой обливаться.
В углу Малик отыскал лохань, в которой мог бы без труда уместиться, и вылил туда весь кипяток из чугунного чайника. От осевшей внутри сосуда пыли вода оказалась мутной, но это было лучше, чем ничего. Добавив в лохань воду из бадьи, Малик плавным движением разбавил воду, точно ведьма, корпящая над зельем, и он хотел было даже театрально засмеяться, как самый заправский злодей, но мгновенно себя одёрнул. Подурачиться он ещё успеет, а сейчас есть дела поважнее. Резкими движениями он распустил завязки одеяния, снимая одежду и складывая её там, где до этого покоились вещи Камиля. Краем взгляда он уловил короткие блики, бьющие в глаза слабым утренним светом. У самой стены между половицами застряло простенькое железное кольцо: выглядело оно старым и поцарапанным, значит, его часто носили и редко прятали, но в то же время оно было довольно чистым, а потому напрашивался вывод, что им дорожат, несмотря на дешёвую стоимость. Малик прищурился, мгновенно замечая надпись на внутренней стороне.
— «Стрела»? — прочитал вслух Малик, удивлённо выгибая бровь. — Глупее надписи не видел. Наверно, это кольцо Камиля.
Оставив кольцо на вершине стопки с одеждой, Малик, наконец, забрался в лохань и, опёршись спиной о её деревянный борт, ещё раз взглянул в небо. Насколько он помнил, то одним из основных правил Ордена был запрет на любую роскошь: ни у одного из фидаинов не было чего-то, что можно было назвать своим собственным. Одежда легко заменялась в ближайшем бюро, оружие изымалось и выдавалось, лошади переходили из рук в руки, не привязываясь к одному всаднику, каждая вещь в комнате принадлежала Ордену, даже ты сам — не более, чем вещь Саййидны, которую он может выбросить если посчитает, что от тебя не будет прока. Даже собственным телом в Ордене никто не распоряжался, не говоря уже о жизни, которую каждый вверял своему господину. И всё же, Камиль решил побаловать себя простеньким кольцом, которое никто бы ни за что не купил, а уж тем более не стал бы им дорожить. Малик закрыл глаза, глубоко вздохнув. Кажется, несмотря на всю свою отстранённость, Камиль оставался ребёнком.
