Пинкус считал, что секс прекрасен и в нем проявляется любовь, но не был так одержим, как Сэнгер. Он не помещал секс в центр своей вселенной и не собирался свою карьеру сводить к нему: для этого он был чересчур честолюбив. В Корнелле он выбрал своей специальностью агрономию, более точно, ее подраздел – помологию, или выращивание фруктов. Все время учебы он ради заработка работал посудомойщиком и официантом. У отца работы не было, и Гуди приходилось считать каждый цент, частенько добираясь к семье на каникулы автостопом вместо поезда. Оценки у него не были выдающимися – четверки чаще пятерок, – и как-то раз его обвинили в списывании на экзамене, но после расследования обвинение сняли.

Однако оценки были для него не главным. Пинкуса увлекала поэзия, он писал любовные стихи или пьесы, стал сооснователем литературного журнала. Он считал себя великим романтиком, но при этом очень любил мамочку и очень старался ей угодить.

У мамы Гуди было шестеро детей, пятеро мальчиков и девочка, каждый умен и упорен. Лиззи была уверенной в себе умной женщиной, ожидавшей от своих детей великих достижений – и не устававшей им это повторять. «Все мои мысли и чувства были безоговорочно отданы тем, кто мне дорог, и счастье их было единственной наградой, которую я просила, – писала она в воспоминаниях. – И так я жила всегда – надеясь, молясь, служа, любя, – потому что только сильные свободны».

Как-то летом, когда отец снова остался без работы, Гуди написал матери, что думает отложить образование и вместо того найти работу для заработка. В недатированном письме он четко изложил все за и против, явно ища одобрения матери любому своему решению. «Мама! – писал он. – Есть мечты, исполнения которых мы дожидаемся долго. Если слишком откладывать, они теряют жизнеспособность – как подземный ключ, что напрасно ищет выхода и пересыхает у самого истока, не в силах выплеснуть наружу свою свежесть». Далее он цитировал стихотворение Лонгфелло «Деревенский кузнец» и продолжал: «Успешный человек – для меня это не тот, кто стал богатым, и даже не тот, кто сделал себе громкое имя. Слава – еще не успех. Успешный человек – тот, кто проходит через “и труд, и радость, и печаль”[23] с чистой совестью и открытым сердцем».

Как-то раз в свой выпускной год Пинкус приехал домой – семья опять переехала, на сей раз в Вайнленд, штат Нью-Джерси, – и нашел там нового обитателя: восхитительную молодую женщину, маленькую, темноволосую, с карими глазами и выдающейся горбинкой на выдающемся носу. Ее звали Элизабет Ноткин. Разорвав помолвку со студентом-медиком в Монреале, Лиззи (так называли ее окружающие) переехала в Соединенные Штаты, чтобы стать социальным работником в Национальном совете еврейских женщин. На время обучения она поселилась у Пинкусов.

Сыновья Пинкусов никогда не видели никого похожего на Лиззи, кто ругался бы, пил и непрерывно курил сигареты «Филип Моррис». Она держалась с заносчивой самоуверенностью нью-йоркской интеллектуалки, а не дочери владельца монреальской матрасной фабрики.

Одна дальняя родственница вспоминала, как при встрече с Лиззи небрежно поздоровалась:

– Привет, Лиззи, что делаешь?

– Член отращиваю, – ответила Лиззи с каменной мордой своим низким сиплым голосоми и затянулась сигаретой.

Молодые Пинкусы в нее влюбились.

Гуди было всего двадцать – он собирался в Гарвард, учиться на биолога, – когда он познакомился с этой красивой нахалкой. Лиззи была на четыре года старше, и сперва отнеслась к нему как к ребенку: спрашивала, кем он хочет стать, когда выучится.

Но Гуди, который охотно принимал любой вызов, затюкать было непросто.

– Я – сексолог, – сказал он.

Именно так: сексолог, а не будущий сексолог. Шел тысяча девятьсот двадцать третий год; ни о какой сексологии еще никто ничего не слышал. Это не имело значения. Он завладел ее вниманием. В следующем году, когда Лиззи приехала к Гуди в Гарвард, они отправились к судье и поженились, не сообщив родным.

Грегори Пинкус не был, конечно, сексологом, хотя он начинал читать и изучать работы Хэвлока Эллиса и Рихарда фон Крафт-Эбинга – немецкого нейропсихиатра, который в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году опубликовал прорывное исследование сексуальных аберраций. Гарвард, по замечанию историка Ричарда Нортона Смита, считался «эпицентром американского образования», местом, где собралось непропорционально много самых умных людей мира, не только занимавшихся развитием собственного ума, но порождающих идеи и планы, которым предстояло изменить мир. Дипломную работу Пинкус писал в гарвардском Институте прикладной биологии Басси, основанном в тысяча восемьсот семьдесят первом году как университетский «сельскохозяйственный колледж», но реформированном и выросшем в ведущий национальный центр агрономической науки. Пинкус, хотя и надеялся быть среди тех, кто изменит мир, начал не особенно многообещающе: в первый год в Кембридже получал только четверки и тройки. В лаборатории он попал под влияние Уильяма Касла, ведущего специалист по генетике млекопитающих, и написал диссертацию о наследовании раскраски меха у крыс.

После свадьбы в суде Пинкус из-за занятости и бедности даже не думал искать себе дом и вить гнездо, так что Лиззи въехала в тесную кембриджскую квартиру, которую Гуди делил со своим братом Бернардом (сокращенно Бан) и школьным другом Леоном Лифшицем, учившимся на юриста. От таких жилищных условий мать Гуди была в ужасе, но ее вообще приводило в ужас едва ли не все, связанное с новой невесткой. Гуди, Бан и Лифшиц вместе открыли на Гарвард-сквер книжный магазин под названием «Альков». Лиззи работала там на полставки, но недолго. Скоро она – как большинство новобрачных ее поколения – была беременна своим первым ребенком.

Мальчику дали имя Алекс Джон, а называли просто Джон. Лиззи перенесла долгие и мучительные роды. Как результат, в ближайшие годы она детей больше не хотела. Какой способ предохранения она использовала после появления сына, не знает никто.

В двадцать семь лет, когда Гуди Пинкус был достаточно идеалистичен, чтобы верить, будто изменит мир, его назначили преподавателем на факультет общей психологии Гарварда. Год спустя его повысили до ассистента профессора биологии, и он стал работать под руководством талантливого молодого физиолога по имени Уильям Дж. Крозье, который дал старт карьере Пинкуса – и одновременно поставил ее под удар.

Крозье был ученым целеустремленным и честолюбивым. В тридцать два он числился самым молодым доцентом в Гарварде. Жадные до знаний студенты ходили за ним по пятам, а он их учил не принимать на веру общепринятые мнения, быть напористыми и применять теорию на практике. Крозье учился у Жака Лёба, американского биолога немецкого происхождения, который исследовал тропизмы – реакции, заставляющие организм ориентироваться определенным образом в ответ на стимул (например, растение поворачивается к солнцу, или корни у него растут туда, куда направлена сила тяжести). Лёб считал, что живые организмы подобны машинам, а машину можно заставить работать так, как хочет человек. Развивая эту теорию, он говорил, что яйцеклетки суть фабрики, производящие эти живые механизмы, и, если научиться яйцеклетками манипулировать, жизнь можно создать искусственно. Лёб работал с яйцеклетками морского ежа в морской воде. Когда он изменил содержание соли в воде, яйцеклетки автоматически поделились и размножились. Лёб назвал это партеногенезом и обещал, что скоро подобное можно будет сделать и для млекопитающих. Нет у жизни великой тайны, полагал Лёб, все в ней доступно науке.

«Я хотел взять жизнь в свои руки и поиграть с ней, – провозглашал Лёб. – Запускать ее, останавливать, варьировать, изучать ее поведение при всех условиях, направлять по моей воле!» Открытие сделало его звездой. Журналисты и писатели предсказывали, что его работа приведет к фабричному производству животных и даже человеческих детей. В тридцать втором году Олдос Хаксли опубликовал «Дивный новый мир» – антиутопическое описание будущего, в котором звучали и мотивы работы Лёба. В этом будущем люди для регулирования либидо жуют жвачку с половыми гормонами, женщины носят «мальтузианские пояса», обеспечивающие полную контрацепцию, а сексом занимаются лишь для развлечения. Продолжение рода с помощью секса в книге Хаксли ушло в прошлое, его заменили «инкубатории и воспитательные центры», где растят детей из пробирок. Некоторые считали Лёба визионером, мистиком, другие – демоном, ученым, заигравшимся в бога, пренебрегающим непредсказуемостью и великолепной неразберихой жизни. Для Пинкуса он был гением, который не довел свою работу до конца. Лёб так и не занялся млекопитающими. Пинкус решил попробовать сам.