Антон завернул рукава курточки до середины предплечья и взялся за гитару. Он играл и пел, Светлана с Натальей ему подпевали. Вика и я только слушали. К концу дня она, должно быть, устала быть хохотушкой. Мы с нею сидели друг против друга, через костёр, и как будто дрожали и изгибались друг вокруг друга в горячих всходах воздуха наши взгляды.

Чайная наливка чем-то походила на сладкий крепкий чай – только обжигала горло в другом роде и возбуждала по-другому и вкус меняла иначе, когда встречалась с шоколадом на зубах.

– Вот чем на всю жизнь запомнится Вершино-Рыбное, – проговорила Светлана.

– Да, – отозвался Антон, – на склоне лет нальёшь себе «Чайной», откусишь «Пикантного» – и будто опять молодой, у костра…

«Ну, перестань, не надо про Париж», – пел Антон, и я знал, что Юрий Кукин придумывал эту песню в таких же кудыкиных горах, что и чернеющие там вдалеке, и что скоро и нам придётся насладиться тоской по дому. «Первым к Вам войдёт отчаянье», – пел Антон, и я чувствовал, что и ко мне, в очередь после Кукина, оно когда-нибудь придёт и я не буду знать, куда мне с ним деваться. «Мне твердят, что скоро ты любовь найдёшь», – пел Антон, и, глядя, как струящимся жаром неизменно отклоняются от моего взгляда глаза подруги, я думал о том, что эта песня была придумана Визбором в утешение таким, как я. В репертуаре моего смешливого однокурсника не было ни одной шутливой песни, и почему-то это меня не удивляло.

Стоило заколебаться струнам, Светлана делалась грустна и подолгу не сводила глаз с огня, шевеля угли хворостиной. На нас с Антоном она мало глядела, но – как-то похоже на её наблюдение за нами во время колотьбы дров – я чувствовал, что это предназначено ему, а на меня она не смотрит заодно. Когда же Антон оставлял гитару, Светлана оживлялась и становилась разговорчивой. Она была при чайнике и предупредительно наполняла наши кружки. Это натолкнуло меня на одну остроту, которую я осмелился высказать не сразу.

Нечаянно выяснилось, что муж Светланы – мой земляк, с Колымы, из Сусумана, и что они с ним намерены по окончании геологоразведочного института ехать на работу в Магаданскую область.

– Как там у вас: жить можно? – спросила меня Светлана.

– Можно?! – воскликнул я и стал рассказывать о несчитанных диких сопках, о хрустящих снежниках, о льющихся в глыбах холодных ключах, о звенящих речках с хариусами, об удирающих медведях, о жимолости и бруснике, о прибрежных скалах Охотского моря и об оканчивающейся небом главной улице города Магадана.

Когда я окончил, Антон предложил:

– Тогда давайте выпьем за встречу на Колыме.

– Я буду вас там ждать, – засмеялась Светлана.

Теперь она смеялась всласть, словно потёмки разрешали ей не заботиться о проблеске в зубах.

Когда она стала наливать чай в протянутую кем-то кружку, я сказал:

– Света, знаешь, ты кто? Чайная наливка!

Все засмеялись, а Светлана – пуще всех и ответила:

– Ты мне льстишь. Я не так хороша.

До тех пор я не видел, чтобы она курила, а тут взяла сигарету:

– Я сама не знаю, курю я или нет.

Огоньку Светлана достала от горящего сучка; видно было, что она этак прикуривывала – но всё-таки ухватки её были не безбоязненные мужские.

Я продолжил:

– Только учтите, на свете есть три города на букву «М»: Москва-матушка, Одесса-мама и Магадан-мать твою…!

Наталья сказала:

– Значит, между нами есть общее! Я ж с Одессы – не сойти мне с этого Красноярского краю! Но всё-таки уж лучше ты к нам.

– Ты из Одессы? Тогда скажи, пожалуйста, что у вас там есть такого, что она так знаменита?

– Этого не объяснишь. Вот ты про Магадан рассказал – я как будто там побывала, а про Одессу рассказывать бесполезно. Хочешь что-нибудь узнать – приезжай в неё сам. Сядь в трамвай, спроси у кондукторши, где тебе слезать, чтобы попасть на Дерибасовскую улицу. И послушай, как она тебе на весь вагон гаркнет: «Поглядите на этого идиота! Он не знает, где Дерибасовская!»

– Да, это неплохо. А сюда ты зачем приехала?

– Должна же я была найти своего Васю!

– Он кто?

– Шофёр с синими глазами.

Светлана заказывала песню за песней. Особенно нравилась ей одна: в которой были слова «Почему черёмуха, почему бела? Почему вчера ещё ты со мной была?» Несколько раз по Светланиной просьбе Никицкий всё с одинаковой страстью повторял это сочинение. Где-то в полночь Антон сказал: «Ещё одну – и уходим?», – но Светлана отрицательно замотала головой. Спустя четверть часа он опять предложил заканчивать и встретил со стороны Светланы ту же неохоту. Только после его третьего воззвания Светлана промолвила: «Черёмуху – и пошли».

Мы затоптали костёр, восшипели залитые оставшимся чаем уголья, и настала тишина – и тишина эта продолжала петь для меня: «Почему вдоль бережка вдаль плывёт венок, что сплетала девушка в прошлый вечерок?» Я не видел в этих куплетах большого смысла и думал при этом: «Они будто обещают что-то чудесное впереди – может быть, в этом и есть их смысл».

После того как девушки свернули в свою калитку и мы с Антоном остались одни, он осведомился:

– Ты хоть немного знаешь женщин?

– Вряд ли. Не осмелился бы так сказать, – ответил я.

– Тогда запомни: с любой из них надо быть предельно осторожным. Какой бы сказкой она тебе ни казалась. Она может показаться тебе роднее родной мамы – а ты всё равно заставь себя очнуться. Как мог бы сказать Владимир Ильич: «Расслабление смерти подобно». А может, он так и говорил пожив с Надеждой Константиновной – почём мы знаем?

– Это ты случайно не про Свету?

– Раз про всех – значит, и про неё. Почему ты спрашиваешь?

– Ты ей понравился.

– Тебе так показалось?

– Да ладно уж «показалось»!

– Возможно, и так.

– Ну и ты – ничего?..

– Она интересная.

– По-моему, за весь вечер не сказала ни одного лишнего слова.

– И этим много тебе сказала?.. Не хочется делать жизнь сложной. Никому это не надо.

– Интересно бы узнать её мнение на этот счёт.

– Думаю, такое же.

Когда мы улеглись, Антон заговорил:

– Это сейчас я стараюсь рассуждать, а до армии был!.. Охламон – куда несло, туда и нёсся! Через год после того как школу кончил, поехал в пионерлагерь вожатым. В соседнем отряде там была старшеклассница, которая очень мальчиков любила. Ничего с ней поделать не могли. Ну, и решили, пока она весь лагерь не развратила, отправить её домой. До посёлка, где она жила, надо было самолётом АН-2 добираться. Мне поручили её сопровождать до трапа. Начальник лагеря велел, чтобы я её воспитывал по пути. Приехали в аэропорт, а погоды нет, рейс отложен. Поселились в гостинице, в соседних номерах – ну и сам понимаешь, как я её воспитывал… А однажды в Мурманске после драки на танцах за мной погналась милиция, а я от неё на башенный кран взобрался. Там в потёмках и наткнулся грудью на железяку так, что потом в больницу попал. Но всё это было до службы. Попал я в учебку1, на специальность «сапёр». Ни одной свободной минуты. По территории продвигаться – только бегом. Сержанты – псы: что не так – наряд или «губа». Хочется всегда одного: спать. Был у нас один сержант: сидим в классе, он лапу положил на голову Ленину – там гипсовый бюст стоял – и говорит: «Попал бы ты ко мне – я бы тебе живо матку вывернул!» Вряд ли кто из нас сомневался, что так бы оно и произошло. Сидишь, бывало, на торчке – единственное более или менее спокойное место, – глядишь на ремень и думаешь: выйдешь ты из учебки живым или нет? В войсках потом уже легче было. Тем более после дембиля: всё трын-трава. Но всё равно со временем чего-то серьёзного захотелось. Нацелился на институт и через подготовительное отделение всё-таки в него попал. Ты, наверно, думаешь: «Чего ж ты тогда, как раздолбай, учился?». Наверно, таким и был. Хотел учиться, но – меньше, чем гулять. Но теперь – всё. Теперь я знаю, что институт закончу. Конечно, если непредвиденных сложностей не возникнет.