Птицын глаз снова ожил, и разные глаза замелькали друг за другом. Оранжевый. Ядовито-розовый. Прозрачно-белый. Кара представила, как все эти глаза выстроились друг за другом внутри птицы, будто шарики в деревянном жёлобе детской игрушки. На самом деле, в крохотном теле птицы не было места для такого количества глаз, но, судя по всему, обычные правила тут не действовали.

И вот наконец птица выбрала себе глаз, в котором билось и плясало огненно-алое адское пламя. У Кары в голове вспыхнула жгучая боль от одного его вида, зато изнеможение отчасти развеялось. Как только Кара уперлась ладонями в землю, собираясь встать, птица перепорхнула на соседнюю ветку и принялась внимательно наблюдать за ней.

– Спасибо, что разбудила, – сказала Кара.

Птица перескочила на другую ветку. Глубже в сад.

– Эй, – спросила Кара, – ты куда?

Птица вспорхнула и полетела. Долетев до конца ряда, она снова села на ветку и обернулась к Каре.

– Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла? – спросила Кара.

Цвет птицына глаза сменился на ярко-оранжевый. «Да!»

Кара пошла в конец ряда. Ноги отчаянно кололо по мере того, как к ним возвращалась чувствительность. Как только она дошла до птицы, та перелетела в другой ряд деревьев.

Села на ветку. Обернулась к Каре. Снова стала ждать.

Они повторили это несколько раз. Они уже почти дошли до противоположного конца сада, бывшего в то же время и северной границей их фермы. А дальше начиналась…

«Ну да, конечно. Откуда бы ещё могло явиться такое странное создание?»

– Нет уж, – сказала Кара. – Туда мне нельзя.

Птичий крик пронзил ночь: пронзительный, оглушительный вопль, который всё длился и длился без конца. Кара зажала уши. Над головой у неё полопались нежные гашевицы, фиолетовая мякоть дождём забарабанила по земле.

– Прекрати! – вскричала Кара. – Пожалуйста! Хорошо, хорошо, я пойду!

Птица умолкла и сменила глаз на розовый. Кара подумала, что она явно довольна собой.

Птица покинула сад и полетела сквозь ночную тьму, раздираемую ветром. Кара торопилась следом.

Перейдя границу земель их семьи, Кара очутилась на краю Опушки – диких, буйных зарослей, отделяющих Де-Норан от Чащобы.

Опушку вырубали не далее как нынче утром, но молодые побеги уже вымахали Каре по колено. Мама научила её разбираться в растениях, так что Кара, в отличие от прочих жителей деревни, знала, какие из них целебные, а каких следует избегать. Но Опушка постоянно менялась, а в темноте было не так-то просто отличить красный мох, который лечит больное горло, от мха, от которого отваливаются ногти.

«Это безумие! – думала Кара. – И к тому же, если меня увидят, не миновать мне Колодца! А то и чего похуже…» И всё же Кара следовала за птицей. Вскоре она забрела намного дальше, чем когда-либо решалась ходить, даже вместе с мамой. Одни только тенерубы – чистильщики, которым поручено было вырубать растительность в тени Чащобы, – имели право заходить так далеко. Когда Кара проскользнула мимо поникших, тонких и гибких стеблей, на которых висело с полдюжины горчично-жёлтых шаров, сердце у неё отчаянно забилось. Девочка знала, что такие шары лопаются от малейшего прикосновения, выпуская наружу кошмарные галлюцинации.

Мало-помалу сорные травы сошли на нет. Перед ней высилась Чащоба: могучая, древняя, зловещая, с листьями, которые круглый год оставались чёрными. Ветви её сплетались непроходимой стеной повсюду, кроме одного места: там зиял проход не выше колена. У Кары засосало под ложечкой, когда она осознала, что проход ей точно по мерке.

Птица терпеливо ждала, сверкая горящим жёлтым глазом. Указывала ей дорогу.

Кара вспомнила Саймона Лодера, его пустой, затравленный взгляд. Таким он вернулся из Чащобы. Он пережил нечто столь ужасное, что разум его предпочёл отключиться вовсе, чтобы не помнить этого. Кто знает, вдруг и с ней будет то же самое?

– Я туда не пойду! – сказала Кара.

Птица курлыкнула тихо и умоляюще.

Кара сделала шаг вперёд, и сквозь туман прошедших лет к ней вернулись слова матери: «Нипочём не ходи дальше Опушки. Хотя для большинства людей Чащоба закрыта, боюсь, что для тебя он может сделать особое исключение».

– Нет! – сказала Кара и попятилась. – Никогда.

Птица затопала ногами.

– Мне и сюда-то ходить не следовало.

Кара смертельно устала, у неё кружилась голова, она промёрзла до костей. Но теперь, когда к ней снова вернулась ясность рассудка, Кара поняла, что ей необходимо убраться отсюда как можно быстрее.

Птицын глаз снова сменился – на лавандовый. Под цвет любимого цветка Кары.

«Ну, извини!» – как бы говорила она.

Кара не успела отмахнуться, не успела даже понять, что происходит – птица кинулась к её шее. Кара услышала треск ломающейся застежки и увидела, как птица скрылась в Чащобе, унося в когтях её медальон.

– Нет! – воскликнула Кара, хватаясь за грудь, где семь лет, не снимая, носила этот медальон.

То было всё, что у неё осталось от матери.

А теперь его украли!

И Кара, не раздумывая, юркнула в лаз, который вёл в Чащобу, в твёрдой решимости вернуть медальон.

Кара очутилась в узком, образованном сучьями тоннеле. Единственным источником света было жёлтое око птицы, призрачным солнцем висевшее где-то впереди. Воздух тут был теплее, пахло зеленью и цветами. Кара подумала, что это мог бы быть очень приятный запах, не будь он так силён. Ветви сплетались тугой, непроницаемой сетью, давившей на спину Каре. И давление это всё усиливалось – тоннель становился всё уже и уже. Девочка подняла руку – да тут и кулак не просунешь…

В какой-то момент нечто многоногое пробежало по её руке и исчезло в щели меж сплетённых веток. Кара взвизгнула от неожиданности – и деревья над ней отозвались тысячей шорохов. Если обитающие в Чащобе твари ещё не знали, что она здесь, – теперь знают.

Внезапно тоннель кончился, и её руки провалились в пустоту. Кара покатилась вниз с невысокого склона, по чёрной, сырой земле. И осталась лежать на спине, стиснув руки, вдыхая тёплый, влажный воздух. Глаза ей открывать не хотелось – по крайней мере, пока.

– Ну вот я и в Чащобе! – шёпотом сказала она. Но оттого, что она произнесла это вслух, слова не сделались более реальными. Девочка испытывала и стыд, и возбуждение, но в первую очередь – страх. Тёмные крылья страха развернулись над ней достаточно широко, чтобы поглотить все прочие чувства.

Кара открыла глаза.

Было темно. Высоко вверху чёрная листва образовывала лабиринтоподобный свод, который заслонял небо и не пропускал ни единого лучика света. Однако внизу, на ветвях, были развешаны тончайшие нити серебристой паутины, которые испускали сияние, подобное лунному. Через несколько сотен футов паутина сходила на нет, и остальная Чащоба была погружена в непроницаемый мрак. Глядя в ту сторону, Кара испытывала головокружение, словно стояла на краю гигантской пропасти.

Одинокая ниточка паутины повисла у неё перед глазами, излучая мягкий свет. «А может быть, мой народ ошибался все эти годы, – подумала Кара, не сводя глаз с гипнотизирующего сияния. – Может быть, это волшебное место…»

Кара коснулась паутинки. Паутинка немедленно погасла.

Внезапная темнота распространялась по сияющим нитям стремительно, как пламя по пролитому керосину. Серебристый свет угасал, нить за нитью.

Но прежде чем Кара очутилась в полной темноте, она увидела нечто огромное и шустрое. Девочка не сумела разглядеть его как следует – оно двигалось слишком быстро, – она успела заметить лишь множество ног и нечто вроде длинных бескостных рук. Существо чинило сеть, растягивая новую нить немыслимо проворными лапками. Оно недовольно тараторило, бранясь на Кару за то, что та ему всё испортила.

Когда существо закончило работу, сеть сделалась не такой, как раньше, но освещала всё вокруг она ничуть не хуже. Плетельщик в последний раз грозно зыркнул на Кару, проскользнул в небольшое отверстие меж ветвей и исчез во тьме.