Ночь плыла над землей лунным светом, мерцаниями звезд, вздохами леса.

Над ручьем закурился туман. Скоро утро.

В это утро медведь не вернется в свое логово и не увидит красного солнца — птицу, роняющую золотые перья.

И мне жаль лежащего внизу большого и сильного зверя.

ВЕСЕННИЕ ЗОРИ

евраль прошел без обычных метелей, но в первых числах марта двое суток сыпался с мутного неба мелкий снежок, и так много его нападало, что люди, отгребая снег от домов, прочищая дорожки к сараям, хлевам и колодцам, навалили сугробы, каких не было и зимой. Лес за деревней Федотово стоял седой, угрюмый, как в декабре.

«Запаздывает весна, — думал Максим Яснецов. — По времени теперь бы ручьям греметь!» И не в силах сдержать охотничьего азарта брал ружье, протирал его, вертел в руках и со вздохом вешал на стену. Давно набиты патроны, тщательно смазаны сапоги — к охоте все готово, остается только ждать, когда рухнут снега и весна забурлит в лесу, очнувшемся от зимней спячки.

Веснами на фронте не раз вспоминал Максим старый Пореченский бор, где в конце марта уже начинали токовать глухари и куда ходил он за ними со старым охотником Кузьмой Ивановичем Мельниковым. А однажды, в лютый январский мороз, пахнуло на Максима смолистым духом бора — прочитал он во фронтовой газете о снайпере Марусе Мельниковой, и знакомая фамилия напомнила Кузьму Ивановича, хрустальные весенние зори и песню глухаря.

Закончилась война. Яснецов вернулся домой. Всю зиму томился он нетерпеливым ожиданием начала весенней охоты. Досадовал на холодную мартовскую погоду, радовался, как ребенок, увидав первых грачей. Грачи как будто опередили весну, но весна шла за ними следом, заново окрашивала небо голубой радостной краской и потоками золотого теплого света заливала землю. Днями на сугреве бежала с крыш торопливая капель, а ночами намерзала под крышами хрустальная бахрома сосулек. Снег стал тяжелым, зернистым, сочился водой. Смелее и тверже становилась поступь весны, томительной радостью волнуя Максима. Одно только печалило его: умер Кузьма Иванович Мельников, наставник и спутник Яснецова. Теперь одному придется ходить за глухарями и бить тетеревов на току. А как хорошо было шагать по весенним дорогам, сидеть у костра с неторопливым, но зорким и ко всему внимательным старым охотником, слушать его рассказы об охотничьих удачах и приключениях, запоминать его советы и наставления!

Село, где жил Мельников, стояло на берегу реки, в десяти километрах от деревни Федотово и трех — от Пореченского бора. Обычно после охоты Максим заходил к старику в гости, и в эту весну решил он первого же убитого глухаря подарить жене охотника — добродушно-хлопотливой Потаповне. Пусть знает: не забыл Яснецов старого друга.

Утром по насту можно было идти, как по полу, не проваливаясь. Отсыревший снег лежал плотно, за ночь его схватывал мороз, покрывал твердой глянцевитой коркой. И не вытерпел Максим Яснецов, решил проверить: не разогрело ли солнце глухарей, не запели ли они любовные свои песни? Задолго до рассвета вышел он из дому в охотничьих сапогах, с ружьем за спиной. Деревня, залитая лунным светом, спала. Тихие стояли избы; от изб, заборов и палисадников лежали на снегу синие тени. Слюдой поблескивала наезженная дорога. За деревней раскинулось серебряное поле, за ним в голубом лунном мареве дымным облаком лежал березняк. Шагая проселком к березняку, Максим увидал двух лисиц. Шагах в трехстах от дороги они бегали, гонялись друг за дружкой, играли. Заметив человека, отбежали подальше, легкие, как тени.

В чернолесье, прозрачном и светлом, завороженные луной, недвижимо стояли березки, закрывали небо запутанной сетью голых ветвей. В ячейках сети блестели крупные звезды, казалось: висят они на ветвях, и если подует ветер, звезды сверкающим дождем посыплются на землю.

Из березняка дорога свернула вправо, к темному ельнику. На елках уже обтаял снег, и были они густо сини, почти черны. В ельнике по-весеннему пахло хвоей, но по-зимнему хрустел под ногами снег. Потом между елей глянула светлая поляна вырубки, на ней торчали пни, похожие на старичков в облезлых белых шапках. За поляной начиналось мелколесье, лежащее у Пореченского бора.

Ночь играла звездами, лунным светом, тенями на снегу. Четыре с половиной года не видал Максим такой ночи и сейчас с обостренным вниманием осматривался вокруг и чутко слушал плотную тишину бора. Осторожно шагал по насту, выходил на редколесье, пересекал полянки. Вот знакомое место! Когда-то впервые привел его сюда Кузьма Петрович, и — как шесть лет назад — стоял Максим, боясь шелохнуться, нетерпеливо дожидаясь глухариной песни. Сбив шапку на затылок и слегка полуоткрыв рот, охотник поворачивал голову из стороны в сторону, но лес молчал. Такая тишина была окрест, что от нее начинало звенеть в ушах.

Луна завалилась за шапки сосен, поблек ее голубой студеный свет. На востоке зазеленело небо, потом начало желтеть. Хрустальная морозная заря возникла на горизонте. Иногда Яснецову чудилось, что где-то в бору кляцкает клювом глухарь, и тогда обрывалось сердце, перехватывало дыхание. Максим слушал напряженно, долго и убеждался, что звук глухариной песни померещился ему.

Так простоял он в бору до рассвета. Нет, солнце еще не разогрело кровь глухарей, и не наступило еще их время любить и призывать самок. Но не жалел Яснецов, что понапрасну проходил он, — в лунную синь и жемчужное утро окунулся Максим, как душным полднем в прохладную речную заводь, освежив в ней душу и тело. Он возвращался домой, когда солнце уже плеснуло из-за края земли половодьем алого света. Он шел по насту, любуясь расцветом дня, и вдруг остановился. На розовом снегу увидал Максим след человека. Кто-то, так же как и он, приходил в Пореченский бор, приходил до рассвета, когда наст был тверд и неподатлив. А если человек в такую рань заходит так далеко от жилья, то цель у него та же, что и у Максима, — глухари. Было видно, что этот охотник пробыл в лесу до тех пор, пока солнце уже разрыхлило наст: кое-где ноги его глубоко уходили в снег, четко отпечатывая подошвы и каблуки кожаных сапог.

«Вот еще охотник объявился! — неприязненно подумал Максим. — Не испортил бы он мне всю охоту. Надо опередить его!»

Спустя неделю сосед Яснецова, Еремей Бляхин, божился, что тетерева уже воркуют. На восходе солнца шел Еремей со станции железной дороги и слышал, как в чернолесье плескалась тетеревиная песня.

— Я думал сначала, телега едет, — говорил Бляхин Максиму. — Издали-то всегда так доносит, будто во втулке ось стучит… А подхожу к березняку: нет — косач токует.

Еремею можно было верить, мужик он обстоятельный, зря говорить не любит. И взволновался Максим: не опоздал ли? Если тетерева заворковали, то глухари-то раньше их начинают петь. Подосадовал, что домашние дела помешали ему заглянуть в Пореченский бор. Во дворе обвалился погреб, и Яснецов несколько дней ремонтировал его, настилал накатник, стучал топором, визжал пилой. Потом помогал матери выбирать из ямы картофель. А за это время весна много поглотила снега. На полях расползались темные пятна вытаявшей земли, по обочинам дорог побежали говорливые и быстрые ручьи. Грачи уже хлопотали на старых ветлах, строили новые гнезда, исправляли прошлогодние. А сегодня появились скворцы, запели на скворечниках, трепеща от радости крылышками. Эх, опоздал! И накануне охоты плохо спал Максим, через каждые полчаса чиркал зажигалкой и смотрел на часы. В час ночи вышел он из дому.

Опять колдовала ночь, свежая и ясная. За неделю луна истаяла, превратилась в половинку круглого щита, и свет ее стал зеленовато-тускл. Поле за деревней, осыпанное хрусткой солью заморозка, было темно и глухо.