Александр Перегудов

ВЕСЕННИЕ ЗОРИ

Охотничьи рассказы

КАЗЕННИК

асмурное утро чуть забрезжило. Мрак вверху рассеивался, и очертания кустов и небольших березовых перелесков обозначались резче и отчетливее. Матово блестела между кочек болотная вода. Трава, кусты и молодые березки были влажны от тумана. Где-то далеко в непролазных местах Казенника протрубили журавли, приветствуя наступающее серое утро. Ближе к Кишневской дороге затоковал тетерев. Он сидел на суку голой ольхи, распустив хвост и крылья, вытянув шею, и бормотал что-то быстро и непонятно. Иногда останавливался, осматривался вокруг, чутко прислушивался и опять начинал горячо и страстно бормотать. Пара быстрых чирков с криком метнулась между кустами и шлепнулась в заводи болота, где в зарослях тростника крякала утка и сипел селезень. Лениво пересвистывались водяные курочки, и призывала самца самка бекаса.

Казенник пробуждался, и не успел еще рассеяться предутренний мрак, а обитатели болот, чащ и перелесков начали охотиться за пищей, нападать на слабых и прятаться от сильных.

В жухлой высокой траве, пожелтевшей от дождей и ветра, осторожно подкрадываясь к перелеску, пробиралась лиса. Тетерев, перестав бормотать, оглянулся и первый заметил внизу крадущегося зверя. И хотя лиса подкрадывалась не к нему, он испуганно присел на суку, взмахнул крыльями и с шумом полетел через болото к синевшему вдали березняку.

Шумное хлопанье крыльев заставило остальных жителей Казенника, находящихся недалеко от этого места, на минуту насторожиться, оглядеться и прислушаться. Но все было обычно. Лиса, притаившись, как мертвая, лежала в траве, и ничто не выдавало ее присутствия. Снова все заговорило, задвигалось, зашелестело. Лиса лежала долго. Давно уже вокруг засуетилась обычная суматоха, а она все ждала. Наконец тихо поднялась и, осторожно поднимая лапки и зорко всматриваясь вперед, медленно двинулась к перелеску.

На опушке у молодых березок два черныша бродили по земле, яростно бормотали, чувствуя один в другом соперника и поэтому ненавидя друг друга. На суку березки, невысоко над землей, сидела тетерка, чистила клювом перышки и беззаботно оглядывалась. Казалось, она не обращала никакого внимания на ссорившихся внизу петухов. А косачи все сильнее и сильнее раздражались, все ближе и ближе подбегали друг к другу, забыв об осторожности, забыв обо всем, даже о тетерке — причине их вражды. Наконец оба вместе подпрыгнули, сшиблись грудью и, отскочив, встали один против другого, вытянув шеи, почти касаясь земли клювами и в ярости разгребая лапками сухую прошлогоднюю листву.

А лиса все подкрадывалась и подкрадывалась. Ранее она кралась к перелеску, не имея определенной цели; просто ей когда-то удалось поймать в нем рябчика, нескольких мышей и зайца, и в это утро она также надеялась поживиться. Но, подойдя ближе, услыхала бормотание и шум крыльев. Ее движения сделались вдвое осторожнее, все ее чувства обострились, все свелось к одной определенной цели — завладеть добычей. Около перелеска росли кустики — это помогло лисе близко подкрасться к дерущимся. На одно мгновение она прижалась к земле и затем красно-бурым пламенем метнулась вперед. Ее прыжок был рассчитан безошибочно. Один из косачей с перегрызенной шеей бился на земле, брызгая кровью и трепеща крыльями. Другой и тетерка в ужасе сорвались с места и, как только могли быстро, полетели прочь, куда — безразлично, лишь бы подальше от этого места, где смерть…

Лиса, стиснув челюсти и полузакрыв глаза, чувствуя во рту раздражающий запах теплой крови, замерла, наслаждаясь предсмертной дрожью умирающей птицы.

Под корнями небольшой, но кряжистой сосны, на одном из сухих мест Казенника у лисы была нора. Вход в это жилище скрывали увядшие травы и приземистые кусты. Кроме главного входа у норы было несколько боковых, и в минуты опасности лиса всегда могла скрыться.

Лисята играли, повизгивая, у норы, зарывались в сухие листья и прыгали. Их было шесть, и они ничем не отличались от щенков, только чувства их были более развиты. Когда их мать вышла на охоту, они спали, потом один из них проснулся, почесал задней лапкой за ухом и с визгом потянулся. Проснулись остальные и выползли из норы.

Серое утро было сыро и свежо, но вокруг было так много нового и интересного, что лисята не полезли обратно, а начали играть, наскакивая друг на друга и вороша сухие, прошлогодние листья.

Легкий шорох в кустах заставил их насторожиться и быстро забраться в нору. Там, испуганные, сбившись в кучу, они ждали. Но через минуту лисята уже знали, что это приближается их мать, хотя лиса была еще далеко от норы. Они почувствовали, что опасности нет, и заскулили от радости и нетерпеливого ожидания.

Минуту спустя, ворча и сердясь, они наслаждались терпким запахом крови, рвали мясо косача и пожирали его вместе с пухом и перьями…

А утро на земле незаметно переходило в день. Перестали токовать тетерева, замолчали кулики и курочки; запрятались в частые тростники, в глубокие затоны чирки и утки, и замерла утренняя возбужденность и суматоха Казенника.

Вокруг казалось мертво и пусто. Качались тростники, рябила от ветерка вода, и тусклое солнце брызгало сквозь рассеивающуюся пелену тумана жидкими тепловатыми лучами.

Постепенно закудрявились березовые перелески, засинели сосны и ели, пустили коричневые душистые ростки, сбежала оставшаяся от половодья вода, и весна шумно и молодо воцарилась в Казеннике. Кочки покрылись ярким мохом, низинки — изумрудной травой, а луга — пестрою сетью цветов. Запахло горьковатым запахом клейких березовых листьев, смолой, травами и цветами.

Апрель, солнечный и трогательно ласковый, прошел пестрой вереницей суматохи, радости, полный любовного дурмана и ликующей страсти.

В первых числах мая ударили морозцы. По утрам звенели в лужах тонкие листочки льда, и серебряный иней покрывал полянки. С середины мая природа, пьяная от бурлящих в ней соков, пышно распустилась, возмужала, наполнилась очарованиями теплых ночей и жарких, душных полдней.

Птицы запрятались в непролазных чащах Казенника, в камышах, осоках, сели на яйца и терпеливо высиживали птенцов. Все затаилось, замерло, но в этом кажущемся безмолвии кипели силы, нарождались новые жизни, которые через несколько недель увидят солнце, опьянеют от летней радости, забурлят и засуетятся, познают страх и острое наслаждение победой. Камыши и затоны запищат тонкими утячьими голосами, наполнятся свистом курочек и куличков, а густая чаща — квохтаньем тетерок, голосами вальдшнепов и рябчиков.

Вечерние зори в полночь встречались с зорями утренними, и в этих встречах чувствовалось что-то трогательное, что говорило о светозарной победе солнца, о его силе и ласке. Драгоценным камнем горела на востоке изумрудная Венера на бледно-палевом небе. И когда погаснут все звезды, она все еще светится, далекая и манящая. Вечера были багряны и теплы, ночи светлы и душисты. Накопившийся за день теплый запах трав и цветов, запрятавшись в кустах и чащах, опьянял и кружил голову.

И было радостно, ярко и весело, но в то же время немного тревожно от этой безмерной, непостижимой силы солнца, которая все наполняет, все чарует, которой полны и лес и поле, вода и травы, земля и небо.

Казенник — это пространство земли, покрытое сетью болот, островков, полуостровков, березовых перелесков, небольших полян и густой, непролазной чащи осинника — чащуги. В нем встречаются черничники, сырые луга, небольшие, но бездонные озерки и покрытые камышом трясины и топи. Все это перемешалось, переплелось одно с другим в таком хаосе, что с весны и до глубокой осени нога человека не бывает в этих урочищах; только зимой на лыжах можно проскользнуть в эту заповедную путаницу, пересечь болота, проложить путь в тростниках, но в частые заросли осинника не пробраться и зимой. А вокруг лиственные и хвойные леса, сенокосные луга, а ближе к деревням — поля, покрытые хлебами. Ближе всего к Казеннику коротковское поле, за которым виднеются избы деревни Коротково.