Неожиданно над самым шалашом хлопают крылья — и будто с неба падает большая птица. От волнения у меня перехватывает дыхание, я боюсь пошевелиться. Снова и снова шум крыльев. В предрассветном сумраке к шалашу прилетают и перелетают с места на место косачи. Я не вижу ни одного из них, я слышу только шум крыльев.

И вот зазвучала тетеревиная песня, и сумасшедше заколотилось мое сердце. Скоро несколько голосов косачей безудержно и страстно заплескалось на земле. Я уже вижу: один косач, распустив крылья, подняв веером хвост, ходит по мерзлой земле, кивает головой и поет, поет… Вот он остановился, как будто чего-то испугался, чуфыкнул, высоко подпрыгнул, ударив крыльями, и снова запел.

Медленно поднимаю ружье, тщательно прицеливаюсь. Выстрел обрывает голоса птиц. Тетерев, в которого я бил, прижимается к земле. Минута напряженной тишины — и снова позади меня страстно льется тетеревиное воркование. Косач поднимает голову, чуфыкает и начинает токовать. Промах! У меня от волнения дрожат руки. Может быть, я стрелял на очень большом расстоянии? Вплотную прижимаюсь лицом к хвое и рассматриваю мету, поставленную в тридцати шагах от шалаша. Нет, птица была ближе этой меты.

Над полем значительно посветлело. На небе разгорается заря. Ток в самом разгаре. Два косача дерутся, подпрыгивая и сшибаясь грудью, как петухи. Один стоит на кочке и яростно бормочет. Всего я насчитываю восемь тетеревов. Тот, что на кочке, четко вырисовывается на фоне зари. Выцеливаю его и нажимаю гашетку. Снова промах. Петух отлетает дальше и садится. Может быть, он ранен? Один из дерущихся, прогнав своего противника, подлетает к самому шалашу. Он не далее пяти шагов от меня. Как он горд своей победой, как горячо он рассказывает о ней, распушив хвост и крылья, вздыбив на шее перья! Я навожу на него мушку и стреляю. Тетерев шарахается в сторону, поднимается и улетает. Это какое-то наваждение: на таком расстоянии трудно промахнуться.

Постепенно затихает возбуждение птиц, смолкают их голоса. Черными комочками птицы лежат на земле. Неужели ток окончился? Из-за болота показывается солнце, алый свет заливает поле. Но меня не трогает красота земли, я удручен своими промахами.

Тишина, только чибис жалобно стонет в вышине.

Я пытаюсь поднять, возбудить птиц, я чуфыкаю, бросаю им вызов. Один из косачей отзывается, неуверенно заворковал второй и оборвал песню. Из-за перелеска долетает глухой звук выстрела. Васька Бекас, вероятно, не промахнулся. Сразу заворковали два тетерева, и через несколько минут птицы снова поют, позабыв все окружающее. В ярком свете холодного утра я четко вижу каждую из них, я вижу даже, как из их полуоткрытых клювов вылетает легкий парок. Я стреляю еще пять раз и… пять раз даю промахи. А из-за перелеска доносятся выстрелы. За перелеском Бекас радуется удачной охоте и весеннему утру. Лучше бы мне одному пойти на ток — тогда никто не знал бы о моем позоре…

Ток затихает, косачи разлетаются. Вылезаю из шалаша и вижу Ваську. Он идет ко мне полем, в его руках тяжелая связка убитых птиц.

— Ну, как охота? — подойдя, говорит Васька и кладет на землю четырех иссиня-черных косачей. — Ты, слыхал я, восемь раз стрелял.

Я молчу, мне стыдно смотреть на охотника.

— Ну, показывай добычу.

— Промахи, — говорю я, и губы мои дрожат.

— Как? Восемь раз стрелял и ни одного не убил?

— Да.

— Плохой же ты стрелок. А может, ружье дурит?

Я молча пожимаю плечами.

— А, может, с патронами что-нибудь неладно?

— Патроны ты набивал.

— А ты бы проверил. Помнишь, говорил: хорошо все самому сделать — и ток подыскать, и к охоте приготовиться… Патроны-то все расстрелял?

— Две штуки осталось.

— Давай-ка поглядим.

Он вынимает из моего патронташа патрон, взвешивает на ладони.

— Что-то легко.

Он достает нож и разрезает картонный патрон. Я не верю своим глазам, у меня холодеет во рту: вместо дроби на ладони Бекаса лежат мелкие зернышки проса.

Васька укоризненно смотрит на меня.

— Стало быть, ты не дробью, а просом тетеревов стрелял?

Я чувствую, как багровеет мое лицо. Сейчас я ударю этого человека, навсегда опозорившего меня. Я стискиваю кулаки и говорю с дрожью в голосе:

— Василий Митрофанович, ты… ты… Какой же ты мерзавец!

Васька хлопает ладонями по коленям и сгибается пополам от неудержимого смеха. Он корчится, как в припадке, он задыхается. Сейчас я убью его.

— Василий Митрофанович, зачем ты это сделал?

Бекас, не отвечая мне, говорит свое:

— Ой!.. Ой, потеха!.. Сейчас подохну, глаза лопни, подохну!.. Хорош охотник: из ружья те… те… ре… вов про… просом кормил!..

Я закидываю ружье за спину, молча поворачиваюсь, иду полем.

У березняка Васька догоняет меня. Он идет сзади, тихонько фыркая. Я кидаю на него бешеный взгляд и зло говорю:

— Уходи от меня!

Он отвечает ласково:

— Слушай, друг, брось сердиться. Подумаешь, какая штука!.. Ты на тетеревов еще раз сто будешь охотиться, ты, может, тыщу косачей убьешь… А вот такой охоты, как нынче, никогда у тебя не будет.

Он прыскает от смеха.

Я стискиваю челюсти, сжимаю кулаки.

— Хочешь, я тебе двух своих тетеревов отдам? — предлагает Бекас.

— Не надо.

— Бери всех четырех.

— Отвяжись ты от меня!

— Да брось сердиться!.. Я думал, ты догадаешься, по весу узнаешь, что не дробью патроны набиты. Я тогда бы свои тебе отдал. Ей-богу, отдал бы!.. Ну пошутил, какая же тут беда. Никто об этом знать не будет. Ты знаешь, я знаю — больше никто… Бери тетеревов!

Я круто сворачиваю в сторону и почти бегу от Бекаса…

Он пришел ко мне на другой день, он умолял простить его, и разве можно долго сердиться и носить в сердце зло, когда тебе семнадцать лет, когда весна плещется на земле, твоя первая охотничья весна?.. Я помирился с Бекасом. Он божился и клялся, что никому не расскажет о случившемся со мной. Через день я опять пошел с ним на ток и взял шесть косачей.

А через неделю все село знало, как я просом стрелял тетеревов. Бекас не сдержал слова, каждому встречному рассказывал о своей шутке. Тогда я ненавидел его, а сейчас вспоминаю о нем с любовью и тихой грустью.

Ты был прав, Василий Митрофанович: дробью я много раз стрелял тетеревов, а вот просом… Это только ты мог придумать… И теперь утро первой моей охоты кажется мне необыкновенным. И ты, Василий Митрофанович, научил меня: патроны нужно всегда набивать самому…

Хороша весенняя охота на селезня, тетерева, вальдшнепа, и в молодости я страстно отдавался ей. А вот теперь кажется мне: не столько сама охота хороша, сколько хороша весна, пробуждающая землю. Радость весеннего пробуждения земли не меньше охоты волнует и радует охотника. Идешь ты на ток или в шалаш с уткой подсадной в кошелке, видишь полую воду в низинках, набухшие почки кустов, мохнатые, как пчелы, цветы вербы, ивы, слышишь «блеяние» бекаса, голоса чибиса, жаворонка, жадно вдыхаешь запахи прошлогодней листвы, воды, отогретой земли — и знаешь: все это весна! И кажется тебе: не только в наших лесах, болотах, но и на всем земном шаре скоро зазеленеет, зацветет земля, на всей нашей планете закипит радость весеннего пробуждения. В последнее время на эту радость я без ружья любоваться ходил. Выйду из дому до восхода солнца или перед вечерней зарей и хожу в березняках, по окраинам болот. Смотрю вокруг, и душа радуется. Так и хочется сказать: «Спасибо тебе, земля, и ты меня радостью своей обогрела!»

Летняя охота с легавой не увлекала меня. Настоящие охотники эту охоту самой благородной считают — здесь и ловкость стрелка, и дружба с собакой, но или я ненастоящий охотник, или такой легавой мне не попадалось, которая, как у других охотников, другом бы моим сделалась… Самой же веселой и азартной охотой считаю я охоту с гончими. Многие предпочитают такую охоту по первой пороше, а вот я по чернотропу охотиться люблю и уже с сентября месяца начинаю готовиться к ней. Осень!.. Под старость я люблю ее не меньше весны. Как весной радуешься расцвету земли, так в сентябре начинаешь грустить, смотря на медленное ее увядание. Уже отошла бурная пора цветения, но поздние цветы все еще напоминают нам о лете. Цветут нежно-голубые цикории, золотистые одуванчики, лиловые луговые васильки, белые и розовые зонтики тысячелистника, чертополох, татарник, в лесу второй раз зацветает брусника. В лесу становится глуше, затихают голоса птиц. Продолжают отлетать на юг вальдшнепы, славки, горихвостки. Начинается отлет у коньков, зябликов, вяхирей. Вместе с ними летят их враги — ястреба-перепелятники. Зимующие у нас птицы меняют свое местожительство. Серая куропатка покидает поля и уводит свой молодняк поближе к воде, в сырые овраги и мочажины. Белая куропатка уходит с моховых болот в густые кустарники. Вороны, галки, сороки покидают леса и рощи, переселяются в города и деревни. С каждым днем все сильнее и сильнее ощущаешь дыхание осени.