— Рик, это правда?

— Да. Я знаю, как сильно виноват.

—Да что ты вообще в этой жизни знаешь, О’Хара?

Я впервые вижу Ким такой. В любой ситуации ей удавалось сохранять спокойствие и хладнокровный тон, а сейчас она кричит и, не сдерживая слёз, резкими движениями смахивает их с глаз.

— Прекрати, Ким, иначе сейчас получишь ещё одного невменяемого пациента!

— Пусть знает, что натворил! Детство кончилось, Райан, он взрослый мужчина и должен отвечать за свои поступки!

Молча сижу на кушетке, Ким зла как никогда и говорить что-то в своё оправдание бесполезно. Во-первых, меня даже слушать не станут, а во-вторых, мне нечего сказать.

— Ты оставила девчонку одну в палате?

— Нет, с ней медсёстры. Они проконтролируют её.

Оля в сознании, я должен пойти к ней. Знаю, как сильно виноват, но должен хоть что-то сделать.

— Пусти меня к ней. — Я буквально умоляю Ким, но это, как видно, злит её ещё больше.

— Даже не думай, она не хочет с тобой разговаривать и я тебя не пущу! Ты хочешь усугубить ситуацию?

— Я хочу просто поговорить с ней.

— Обойдёшься, я не буду подвергать её жизнь опасности.

— Ким, если она захочет умереть — мы её не остановим. Она будет пробовать второй, третий, пятый раз, пока не умрёт. Пусти его, пусть поговорят. Он или вразумит её, или ничего не изменит.

Ким закатывает глаза и, топнув ногой то ли от собственного бессилия, то ли переполняющего гнева, сдаётся и собирает всю волю в кулак.

— Хорошо, я схожу туда ненадолго и потом приду за вами.

Ким выходит из кабинета, и я слышу только цоканье каблуков всё дальше от двери. Отец встаёт с кушетки и разминается, а я сижу на месте как вкопанный. Что я скажу рыженькой? Не знаю, что-нибудь, что угодно, лишь бы вернуть её к жизни. Надо будет — буду валяться в ногах, сделаю всё, но не позволю ей повторить попытку самоубийства.

— Спасибо.

— Я делаю это не ради тебя, Рик. Это ради девчонки, мне её действительно жаль.

Проходит немного времени, и в кабинет возвращается Ким. Она берёт несколько шприцов с успокоительным из шкафчика и кладёт их в свою небольшую медицинскую сумку. Мы молча шагаем за ней к палате, она останавливает нас у дверей.

— Она сейчас слаба: и морально и физически — будь осторожнее. Не вздумай на неё давить или кричать. Если я услышу, что ты повысил тон, я тебя лично за шиворот оттуда выкину, и ты больше её вообще не увидишь — я об этом позабочусь. Всё понял?

— Да.

— Иди.

Я открываю дверь и вижу её. Такая потерянная и беззащитная. Она смотрит в стену и даже не поворачивает головы. Совсем не реагирует на шум.

Она сидит на кушетке, сложив ладони на коленях, её ноги стоят на полу. Спутанные, перепачканные кровью волосы покоятся на её плечах и груди. Зелёные, прежде такие живые глаза сейчас пусты, в них нет того озорного огонька, которым они всегда светились. Лицо бледное, но не настолько сильно, как это было в ванной.

Я сажусь на колени возле её ног и вглядываюсь в её лицо в надежде, что она хотя бы посмотрит на меня. Нет. Пусто. Такое впечатление, что передо мной сидит фарфоровая кукла, хрупкая и недвижимая. Она как мираж, прекрасный, но неживой. Меня пугает её поведение. Ольга ушла в себя. Я должен её вернуть. Должен сделать хоть что-то.

— Оля, поговори со мной, пожалуйста.

Она совсем не реагирует, и я пугаюсь ещё больше. Совсем неподвижная, холодная и чужая, такая, какой не была даже в день, когда оказалась у меня впервые. Кладу ладонь на её сцепленные пальцы, они чуть тёплые. Рыженькая изредка моргает, но так же безотрывно смотрит в стену.

— Не молчи, пожалуйста.

Ей всё равно, а мой голос тихий и умоляющий. Впервые в жизни я не знаю, что мне делать. Она не намерена мне отвечать — значит, я не буду ждать ответа, просто скажу всё, что должен сказать.

— Оленька, прости меня, пожалуйста, прости. Я знаю, как виноват, знаю, что вёл себя как последняя скотина. Понимаю, почему ты не хочешь со мной разговаривать, я заслужил. Пожалуйста, хотя бы послушай меня. Я не буду оправдываться, в этом нет смысла. Пойми, когда я увидел тебя там, в ванной, я… Мне не было так страшно и больно ещё никогда. Мы должны разговаривать друг с другом. Только так я буду знать, о чём ты думаешь и что тебя мучает. Ты должна жить…

Внезапно она высвобождает одну руку из-под моих пальцев и ладонью осторожно зажимает мне рот. Я смотрю на неё, довольный тем, что она хотя бы пошевелилась. Её безжизненный взгляд перемещается со стены на моё лицо. Я не сопротивляюсь, послушно стою у её ног на коленях и вглядываюсь в бледное, но такое родное лицо.

— Зачем?

Её голос слабый и тихий, но она заговорила. Это уже маленький плюс. Из её глаз выкатываются тихие слёзы, без всхлипов и рыданий они просто катятся по бледным щекам, прокладывая влажные дорожки, и капают вниз, на мою ладонь.

— Зачем? Если я умру — всем будет легче. Я здесь чужая, только мешаю всем. Я никогда не смогу вернуться домой, навечно останусь здесь, зачем мне это? Лучше умереть и освободиться от всего. Сам посмотри. Я всем мешаю. Мои родители, которые ищут меня, — перестанут искать, потому что будут знать, что я мертва. Они не будут вечно мучатся с поисками, изводить себя мыслью, что я, возможно, погибла — всё подтвердится. Ким больше не понадобится со мной возиться, у неё из-за меня всегда одни проблемы. Джевелс не надо будет переживать из-за того, что в твоих покоях вечно кто-то есть.

Она рыдает, а я не двигаюсь с места, безумно хочу успокоить её, прижать к груди и утереть слёзы, но не могу: я не знаю, как она отреагирует на это.

— И наконец, ты. Тебе не надо будет больше терпеть меня в своих покоях. Я больше не буду путаться под ногами. Не буду мешать. Всем станет легче. Я здесь чужая, никому не нужная, лишняя. Я хочу уйти. Отпусти меня.

Осторожно касаюсь её руки и убираю её от своего лица. Медленно сажусь рядом с ней на кушетку и притягиваю к себе. Её слёзы капают на мою рубашку нескончаемым ручьём, а внутри меня всё падает. Моя бедная маленькая девочка. Сколько всего накипело у неё внутри, что она решилась на такой шаг? Много, очень много.

— Оля, ты никому тут не мешаешь. Я обещаю, как только у меня появится возможность организовать твою депортацию, я её обязательно использую, слышишь? Ты не будешь жить здесь всю жизнь, я сделаю всё возможное. Ким — врач. Это её работа — возиться с пациентами, ты зря думаешь, что ты одна постоянно доставляешь хлопоты, у неё таких полШтаба. Джевелс… плевать на неё, я не её собственность, и не ей решать, кто будет в моих покоях, а кто нет. С чего ты взяла, что ты мне мешаешь? Оля, ты мне никогда не мешала, малышка, ну сама посуди: неужели, если бы ты мне мешала, я бы до сих пор держал тебя в своих покоях? Ты никому здесь не мешаешь. Ты — самый безобидный и добрый человек, которого я вообще когда-либо в своей жизни видел, как ты можешь кому-то мешать?

— Хах, — она слабо ухмыляется, — мало ты знаешь о своей любовнице. Всё не так безобидно. Они все хотят, чтобы я умерла. Она, Кайл, все.

— Не все. Мы волновались, Оля. Пока Ким занималась тобой, мы с отцом сидели в её кабинете, мы оба переживали, правда. Чего я не знаю о Джевелс? Расскажи мне всё; чтобы действовать, я должен знать как можно больше. Как я могу защитить тебя, если ничего не знаю?

— В тот день, на соревнованиях, она не просто спросила, как меня зовут.

— Что она тебе сказала?

— Она потребовала, чтобы я оставила тебя в покое, сказала, что Рик Райан O’Хара принадлежит ей и если я не перестану путаться у неё под ногами, то она найдёт способ меня убить. Я не стала тебе говорить, не хотела портить ваши отношения. А сегодня она пришла в твои покои. Не знаю, как она зашла. Я услышала, как ключ прокручивается в замке, подумала, что ты пришёл. А там она. Сказала: «Видишь, он уже неделю как не приходит, а знаешь почему? Он тебя ненавидит, ты ему мешаешь. Он просто не знает, как от тебя избавиться. Не волнуйся, ещё немного и он выбросит тебя куда подальше», — и ушла. Я поверила ей. Долго думала, как быть, не знала, что делать. Поняла, что никому не нужна, что всем только мешаю, поэтому решила, что это лучший выход. Я взяла нож с кухни, написала тебе записку и пошла в ванную. Я слышала, как входная дверь открылась, и потом потеряла сознание.