— А как мы поедем домой? Или ты собрался пьяным за руль садиться?
— Брось, вино едва ли способно помутить мой рассудок. Если все будет совсем фатально, то попросим Отца прислать свиту.
Как ни прискорбно… Я бы сейчас дорого дал за то, чтобы меня хоть капельку накрыло, всего лишь для смелости. Большего не нужно. Кивнув в ответ на мои слова, Оля переключается на восторги о сегодняшнем дне. Я ожидал, что ей все понравится, но на такой эффект не смел даже надеяться. Быть может, пора делать ответственный шаг? Наверное, да. Твою русскую мать, у меня аж ноги трястись начали. О-о-о, О’Хара, как все чертовски плохо-то с тобой, паникёр несчастный.
Из колонок льётся приятная музыка, Оля нахваливает местные блюда, а я отчаянно силюсь взять верх над своей истерикой. Быть может сделать это без лишнего пафоса, сидя за столом? Так мне будет легче, наверное… А может быть и нет. Стоп машина! Нет и точка! Не для того я старательно создавал всю эту череду роскошных событий, чтобы испортить все банальным “я тебя люблю” в перерывах между пережевыванием! Задумку надо довести до конца.
— Мне нужно кое-что уладить на кухне. Посиди немного, я скоро, хорошо?
— Хорошо, — растерянно отвечает собеседница, провожая меня взглядом.
Прохожу за кулисы небольшой сцены и делаю глубокий вдох. Да что ж ты так колотишься? Закрываю глаза и укладываю ладонь на грудь. Ужас, я даже чувствую, как сердце сходит с ума в груди, то замирая от страха, то разгоняясь до неимоверных скоростей, подобно той самой треклятой вагонетке. Беру заботливо приготовленный микрофон и отдаю диджею диск с необходимой песней. По моей отмашке он запустит трек. Выглядываю из тканевого укрытия на Олю. Нельзя надолго затягивать ожидание, оно испортит всю картинку.
— Вот и как успокоиться? — тихонько спрашиваю сам себя.
— Коньячку?
От этого вопроса стоявшего рядом парня я чудом не подскакиваю. Напоминаю себе чихуа-хуа, шарахаюсь уже от каждого непонятного шелеста, не то, что голоса.
— Лишним не будет.
Делаю несколько крупных глотков прямо из горла заботливо предоставленной бутылки. Да. С такой дозой я сохраню адекватность и стану чуточку смелее. Спустя несколько минут, киваю диджею и он запускает запись. Под вступительные аккорды я выхожу на сцену и свет прожекторов автоматически направляется на меня. Ох, ты ж, вот она, минута славы.
Во взгляде Ольги сквозит явное удивление, и она с интересом наблюдает за мной. Даже не знаю, что именно спасает меня в данной ситуации: то ли от осознания неизбежности и невозвратности момента, то ли от старого доброго коньяка, я наконец беру верх над удушающими противоречиями и, прикрыв глаза, начинаю петь.
Тихая и плавная музыка акцентирует внимание на нужных словах в тексте и я, отдавшись ей сполна, ловлю себя на том, что улыбаюсь, уже более смело глядя на Олю. Строчка за строчкой текст плавно подбирается к припеву, и я делаю шаг к ней, второй, наконец, подобравшись к столу. Словно замерев от предвкушения, русская внимательно вслушивается в каждое слово, и смотрит так открыто и с любовью, что мой голос рискует оборваться в любой момент. Но я держусь, доводя задумку до конца.
Во время достаточно бодрого припева, я вывожу Олю в центр зала и крепко обнимаю. Мы слегка покачиваемся на месте и, как только музыка заканчивается, я, отложив микрофон в сторону, накрываю алые губы любимой поцелуем. На густых ресничках замерли редкие слёзы. Только не они, им попросту не место здесь. Сегодня все кончится совсем иначе. По крайней мере я надеюсь на это.
— Малыш, я хотел тебе кое-что сказать, — тяжело дыша, под волной спирающей горло нерешительности, говорю я, не выпуская рыжеволосую из своих рук. — Только не перебивай меня, ладно?
— Ладно… — эхом вторя моим словам, она укладывает руки на мои плечи.
Вот ведь задача, когда не надо — язык как помело, а сейчас и пару предложений связать трудно. Мысленно отрезвив себя парочкой хлёстких ругательств, я делаю глубокий вдох. Пора. Хватит тянуть резину.
— Я безумно сильно тебя люблю, Оля.
Смахиваю брызнувшие из изумрудных глаз слёзы, не давая им проложить влажную дорожку по пунцовым от смущения щекам. Вновь делаю глубокий вдох, ловя себя на мысли, что стало намного легче, что теперь слова будто бы сами сплетаются в предложения, идя напрямую от сердца, зашедшегося в очередной лихой гонке.
— Ты лучшее, что когда-либо было в моей жизни. Серьёзно. Рядом с тобой мне неимоверно хорошо. Все теряет смысл, если тебя нет рядом. Я в пустыне часы считал, до возвращения домой… Потому что в Штабе была ты. Знал, что увижу тебя только вернувшись назад. Ты самая красивая, добрая, нежная, заботливая, ласковая… Черт подери, я миллион эпитетов могу подобрать, и их будет мало! Хочу всю свою жизнь провести с тобой вместе. Встречать рассветы, провожать закаты, отмерять года, да даже обзавестись Наследником! Только с тобой. Хочу сделать тебя счастливой… Все что угодно готов бросить к твоим ногам. Хочешь мир? Завтра же развяжу войну и не успокоюсь, пока не преподнесу его тебе на блюдечке. Все, что пожелаешь. — очередной вдох, как утопающий под толщей воды. — Знаю, со мной опасно, чертовы Найты, Штаб, вся эта катавасия. Она будет со мной всегда и этого не изменить. Я пойму, если ты не захочешь остаться…
Молча она зажимает мне ладошкой рот, забавно всхлипывая. Лицо её озаряет широкая улыбка и, прижавшись крепче ко мне, она говорит то, что я надеялся услышать лишь в самых смелых мечтах:
— Я тоже тебя люблю и без тебя, Штаба, всей этой вашей шпионской дребедени моя жизнь уже не будет полной. Я всегда буду рядом с тобой.
Мягко убрав её руку от своего лица, припадаю к её губам с поцелуем, будто скрепляя наши признания нерушимой печатью. Она останется… Она будет моей. Наконец эта стена молчания порушена, и я до сих пор не могу уверовать в произошедшее. Оля моя…
От чего душа начинает петь? С каким скепсисом я всегда воспринимал изречения про всяких бабочек в животе и прочую дурь. Однако теперь на себе чувствую их присутствие, будто сотни лёгких крылышек будоражат нутро, погружая его в доныне совсем неизвестные ощущения. От воодушевления хочется скакать, но выпустить из рук любимую нет сил. Дорогая и, наконец, моя.
Наш поцелуй прерывает невероятный грохот, от разрывающихся в иссиня-чёрном небе фейерверков. Утерев последние слёзы, накатившие на сентиментальную девушку, я кошусь на стоящих в стороне Шона и парня из свиты отца. Они поняли все абсолютно правильно и дополнили и без того лучший момент вечера. Огненные шапочки салютов расцветают в небе, напоминая искрящие драгоценные камни, переливающиеся тысячами разномастных оттенков. Садовая моя голова, украшение, точно же!
— У меня есть ещё один подарок.
Выуживаю из кармана пиджака коробочку и открываю, демонстрируя Ольге содержимое. На бархатной подложке красуется раскинувший крылья в стороны феникс, с крупным изумрудным взглядом, под стать хозяйке. Эскиз кулона делали с фамильного герба. Раз она моя женщина, то должна носить знак принадлежности к Династии, четко давая всем понять свой статус.
Огладив крупный кулон пальцами, русская поворачивается ко мне спиной, откидывая копну медных кудрей в сторону. Застёгиваю замок и оставляю поцелуй на её нежной шее. На моей шее… Она оборачивается ко мне лицом и под грохот последнего залпа, я вновь припадаю к мёду её уст. Теперь меня уже точно от этого не оторвать.
Насладившись очередной лаской, мы возвращаемся к ужину, за которым я рассказываю некоторые подробности подготовки сегодняшнего мероприятия. О, да, уморительных моментов там достаточно. Чего стоит только одна игра на два фронта, в ходе которой мне каждый раз приходилось придумывать просто блистательные отмазки каждому внезапному явлению, по типу новых ботинок, не подошедших Каину и прочих прелестей жизни.
Надо сказать, что Шон блестяще справился с ужином. Каждое блюдо, помимо божественного вида, наполнено просто роскошным сочетанием ингредиентов. Все просто невероятно вкусно. Не в силах отказать себе в этом удовольствии, мы набиваем животы до отказа. Обалдеть. Надо срочно разговаривать с отцом и ставить это дело на поток. Боевиков необходимо кормить достойной пищей, а не черт знает чем.
