- Ну ты и выдал на вечере! Надо извиняться за такое, Глеб, иначе не видать нам больше концертов. Надо извиняться, пока Снейк нам не устроил…

Они лежат в постели целый день – обнимаются, пьют минералку, и дрожь постепенно покидает изможденное тело Глеба, уступая место воспоминаниям.

- Глеб, ты же этим всем только даешь ему повод лишний раз снисходительно покачать головой и убедиться в собственной правоте. Завязывал бы ты, а?

- А как этот мир можно выносить без веществ? Или ты хочешь, чтобы я вернулся к коксу? Да у меня и бабок-то на него все равно нет…

И он выходит на сцену пьяным концерт за концертом. Он тянется вожделеющими и благодарными руками к Косте, а тот обнимает его словно самого важного человека в жизни. Краем уха Глеб пару раз слышал, какие скандалы Косте закатывала его девушка за то, что в его квартире вечно торчит Самойлов, а они почти совсем перестали видеться. Глеб тогда лишь удовлетворенно хмыкнул. Песни пишутся. Их много, так много не было даже в период расцвета Агаты. Вадик все чего-то суетился тогда, каждую строчку стремился править, а тут у него всего один цензор – одобряющий или осуждающий взгляд Лехи. Был бы жив Илья… И Глеб зовет его со сцены, воздевая руки вверх. Он кричит ему, как он устал жить без него. Он таскается к Лехе, чтобы его стихами на его кухне заесть и запить эту боль. Он отдается губам и рукам Бекрева, чтобы перестать хотеть чего-то совсем другого. Чтобы даже не начинать думать об этом желании.

Он плывет по этой своей настоящей свободной жизни, ощущая, как все внутри него пьяно танцует. И его оболочка счастлива, она плюется стихами, о которых Леха твердит, что они гениальны, но внутри Глеба все пусто, и он сам не понимает почему. Да ему это и неважно. Важно лишь, что в пустоте не бывает боли.

Он не пел своих старых песен уже года два. Он начал их забывать за сплошным водопадом новых, настоящих. Пару раз прорывалось что-то эдакое на концертах, когда вместо актуальной и злой вещи с губ и со струн срывалась вдруг старая, пошлая, грязная…

- Ты увидишь, что напрасно называют грязь опасной…

Зачем? Для кого? Он и сам не знал ответа на этот вопрос. Но после очередного подобного срыва ему и позвонил Леша Барац, словно бы следил за его жизнью в клубном подземелье, где у него почти уже не осталось фанатов. После дежурных «привет-как дела» Леша вдруг огорошил:

- Глеб, мы фильм снимаем. Хотели бы тебя на эпизодическую роль позвать.

- Хм.

- Киношная версия “Кроликов”. Сценарий скинуть?

- Валяй. Согласен, - доширак надоел, на водку переставало хватать, а очередная сожительница грозилась выгнать его из квартиры за пьянки.

Хотя бы крошечный заработок от фильма был бы ему весьма кстати.

Сценарий увлек, утащил за собой в водоворот удивительных мистических событий, и Глеб все прикидывал, на какую же роль определили тут его. Не ботаника ли Эдика? И лишь к концу сценария до Глеба, наконец, дошла вся суровая правда. Он отбросил бумаги в сторону, не став и дочитывать их, а когда через неделю Леша позвонил снова, резко отказал.

- Глеб, я все понимаю, - тихо перебил его Барац. – Мне Вадик все объяснил. Это не проблема. Снимем вас по отдельности, а там уж как-нибудь соединим, это уже не ваша забота будет. Ты просто к нам приди на площадку. С ним ты не пересечешься, это я тебе обещаю. Мы вам в разные дни назначим, он и сам об этом просил.

- Сам? – задохнулся от возмущения Глеб и не знал, чем дальше крыть, как парировать.

Съемки Глеба они назначили на субботу. Вадима – на воскресенье.

Глеб надел все черное, натянул на глаза кепку и долго стоял перед зеркалом, думая, краситься или нет. Вроде в Агате макияж они не использовали – кроме самой ранней поры, о которой все уже давно забыли. Да он и кепку тогда не носил. Да и хрен с ним, он в это кино не напрашивался, пусть снимают как хотят.

Квартет долго и тепло обнимался с ним, потом показали ему импровизированный эшафот, где им с Вадимом по очереди предстояло отыграть свои роли, дали в руки гитару и принялись настраивать свет. Судя по сценарию, роль у него была совсем крошечная – всего полминуты. Обычное камео. Глеб старался изо всех сил, чтобы его отпустили пораньше, но сначала сломался прожектор, и его в срочном порядке меняли. Потом режиссеру не понравился грим Самойлова, показался ему недостаточно мрачным, и Глеба гримировали повторно. Он терпеливо сносил все манипуляции и задержки, лишь бы его отпустили с площадки именно сегодня, не заставив приезжать еще и завтра. Наконец, когда все было отснято, и Глеб отошел в сторонку покурить, неподалеку раздался знакомый голос, от которого все внутри Глеба свернулось в змеистый клубок.

- Вадик? – удивился Барац. – Какими судьбами? Ты же завтра должен был приехать!

- Да у меня планы изменились, завтра с утра в Екатеринбург поеду на фестиваль. Раньше сядем – раньше выйдем. Его-то вы отсняли ведь уже? Могу теперь и я приступить.

Глеб сжался, стараясь выглядеть незаметнее и ускользнуть с площадки так, чтобы Вадим даже не узнал, что тот его застал. Но одно неловкое движение, поворот головы, и туманный взгляд серых глаз натыкается на темные провалы зрачков старшего, Глеб резко отворачивается и судорожно тушит сигарету о мусорный бачок. Он слышит чирканье зажигалки за спиной, в воздухе разносится давно привычный ему запах сигарет старшего, которые тот курит уже много лет. Глеб косит влево, стараясь не выдавать своего волнения и любопытства, да старший и не смотрит на него, только пальцы, сжимающие шоколадного цвета сигарету, отчего-то дрожат.

- Может, тогда вместе попробуем, а? – робко предлагает Леша, переводя взгляд с одного Самойлова на другого.

Глеб втягивает голову в плечи и закуривает новую сигарету, продолжая коситься в сторону брата. Тот пожимает плечами и делает несколько шагов навстречу. И вот он уже рядом – так близко, что можно протянуть руку и коснуться его такого привычного и теплого плеча.

- Я не против, - сухо произносит Вадим и кладет ладонь на плечо младшего, словно призывая его хоть в присутствии друзей не устраивает склок.

Глеб шумно выдыхает и, не успев понять, что он делает и зачем, прижимается щекой к задержавшейся на его плече руке брата. Прижимается, зажмуривается и осторожно трется, вдыхая ее домашний уютный запах. Он чувствует, как вздрагивает Вадим, отдергивая руку, а затем подходит ближе и сжимает Глеба в объятиях. Глеб тут же обмякает, виснет в сильных руках, цепляется пальцами за лацканы его пиджака и бормочет:

- Вадик… Вадик…

- Давай, Глебсон, сделаем это ради друзей. А потом живи как жил, я слова тебе не скажу.

А Глеб, вцепившись в него, до боли впившись пальцами, только повторяет без конца:

- Вадик… Вадик…

На этот раз съемки проходят на удивление быстро – грим с первого раза лег как надо, прожектора работают отменно. Вадим попросил режиссера усадить Глеба на стул – уж больно у того дрожали ноги да и выглядел он в точности как жертва на приеме у палача. Когда сцена была, наконец, отснята, Вадим даже не попрощался и ни слова не сказал младшему – быстро сбежал с помоста, запрыгнул в машину и исчез, прежде чем Глеб успел снять с плеча гитару.

Глеб тут же набрал Костю и попросил забрать его. Когда оба уже сидели в машине, Костя достал из бардачка флягу и сунул ее Самойлову.

- Перенервничал поди? Выпей.

- Они посмотрят фильм и решат, что мы воссоединяемся. Зря я согласился на все это. Теперь никому ничего не доказать.

- Это всего лишь эпизод в фильме. Вам хорошо заплатят.

Глеб влил в себя половину фляги и уныло уставился на мелькавшую за окном серую Москву.

- А ты бы хотел выступать со мной вдвоем? Только я и ты? – спросил вдруг Глеб, не глядя в сторону Кости.

- На что ты намекаешь? – насторожился тот.

- Ненавижу давать творческие вечера без тебя. Чувствую себя на сцене голым. Мне страшно, Костя… Жить страшно, а умирать еще страшнее. Да и что там ждет нас? Меня все равно отправят в ад.