- А сейчас что мешает? Неужели только то, что ты не баба?
- Фу, это пошло.
- А так не пошло? – он властно положил пятерню на пах Глеба и с вызовом посмотрел ему в глаза.
Тот лишь криво усмехнулся.
- Самойлов, а ведь я женат. Что я здесь делаю с тобой? Что ты со мной делаешь? – последние слова Леха произнес уже шепотом, наклонившись к животу Глеба, задирая его рубашку и касаясь языком дорожки волос.
Глеб откидывает голову к стене и вытягивает ноги для удобства. Леха почти лежит у него на коленях, уткнувшись лицом ему между ног и совершая головой ритмичные движения вверх и вниз. Глеб тихо стонет, раскинув руки по стене, словно распятый Иисус. Кончить не получается очень долго, и Леха, наконец, устает и поднимает глаза. Боковое зрение что-то подсказывает ему, он вздрагивает и видит Бекрева, стоявшего всего в нескольких метрах от них. Глеб пьяно машет ему рукой.
- Тебя там Вадим потерял, - лепечет Костя. – Попросил меня пойти проверить. Надо на сцену выходить.
Никонов помогает Глебу встать и буквально тащит его до ступенек, где инициативу перехватывает уже Бекрев. Несколько оставшихся песен младший допевает уже на автомате, фактически по зову памяти, и в конце Костя под мышки утаскивает его со сцены в гримерку. Глеб пытается оправдаться перед братом, бормочет что-то бессвязное, но тот лишь машет рукой, бросает на ходу:
- Остальные концерты отменяю. Поговорим, когда протрезвеешь.
Глеб тянет руки, но перед ним мелькает лишь спина брата, и тот скрывается за дверью. Костя трясет фактически бесчувственное тело, тяжело вздыхает и вызывает такси. Оставить Глеба одного в квартире он не может, поэтому укладывается рядом с ним.
Первое, что увидел наутро Глеб, размежив веки, было уставшее лицо явно невыспавшегося Кости.
- У тебя что-то с Никоновым? – тут же спросил он, умоляюще глядя на Глеба.
Тот нахмурился и откинулся на подушку.
- Пить хочу, помираю. Какой еще Никонов?
- С которым ты вчера во время концерта…хм… обжимался.
- Костя, я гетеросексуал, - протянул Глеб, пытаясь встать.
- Да, я заметил, - горько бросил Костя и отправился на кухню за водой.
- Обиделся что ли? – крикнул ему из спальни Глеб, а тот, принеся стакан, лишь обреченно покачал головой.
- Тяжело это, когда без взаимности.
- Леха мне просто друг, - попытался выкрутиться Глеб, осознавая никчемность этого аргумента.
- Тебе все друзья отсасывают?
- Это для меня он друг, а я для него, видно, не совсем.
- Но ты же позволил!
- Слушай, Бекрев, я с Чистовой развелся, потому что мне эти вечные истерики ее на почве ревности осточертели, так теперь я их от тебя что ли выслушивать буду? – примирительно улыбнулся Глеб, обвивая Костю рукой за шею.
- Ты хоть понимаешь, что мы вчера последний агатовский концерт отыграли? – Костя мечтательно закатил глаза. – Дима там что-нибудь надумал с названием? А то дата концерта уже есть, а названия пока еще нет. Может, сетлистом займемся, чтобы хотя бы те песни до ума довести. Какие агатовские будем включать?
Глеб как-то резко сник. Ему вспомнилась фраза Вадима, брошенная в пылу очередной ссоры: «Можешь катиться со своей группой хоть на Луну, но только без песен Агаты!» Он тут же потянулся к телефону и набрал номер Хакимова, а звонок раздался уже где-то неподалеку, буквально за дверью, и тут же послышался стук.
- Значит так, - с порога заявил Снейк, окидывая Глеба скептическим взглядом. – По поводу названия. Ничего менять не будем, оставляем как есть. К базовому репертуару добавим штук пять новых песен – на первое время достаточно для раскрутки. Там уже посмотрим как пойдет.
- Погоди, - непонимающе заморгал Глеб. – Ты это о чем? Какое ты там название менять не хочешь?
- Агату оставляем. Одно твое имя так продаваться не будет.
- Как ты собираешься оставлять Агату без Вадика? – опешил Глеб.
- Ну был один гитарист, станет другой, делов-то. Толку-то от этого Вадика. Мало что ли гитаристов в стране неплохих? Я вон Валерку из Наива подтяну, он играет не хуже, а характер куда сговорчивей, мешать не будет.
- А Вадик знает про это?
- Не знает, так узнает. Да ему-то какая разница. Вы мечтали по разным углам разойтись, вот, пожалуйста. Рок-лаб у него никто не забирает, а группе он как собаке пятая. Я уже с оргами перетер, под Агатой выходим в апреле. Давай песни твои смотреть.
Глеб крупными глотками допил воду и сунул Диме тетрадь с несколькими уже готовыми композициями. Они с Костей с ногами забрались на кровать, Хакимов восседал в кресле, ему периодически кто-то звонил, он ставил в Глебовой тетради пометки, читал дальше, а те двое над чем-то тихо хихикали, когда в дверь снова постучали. Глеб сполз с кровати и проковылял в прихожую.
- Значит, так, - Вадим подвинул его, вошел в спальню и окинул насмешливым взглядом Снейка. – Оба проваливаете отсюда, мне надо поговорить с братом.
Костя весь сжался, часто закивал и тут же исчез в прихожей. Снейк старался казаться вальяжным, но под уничтожающим взглядом Вадима пришлось поторопиться даже и ему. Когда дверь за обоими захлопнулась, старший схватил младшего за шиворот и швырнул об стену:
- А теперь объясни мне, что там за Агата Кристи с новым гитаристом Аркадиным?
Сперва Глебу хотелось кричать, что это его право, право автора, молотить кулаками по мощной груди старшего и орать ему в лицо, как же он его ненавидит, как он рад, что, наконец, избавился от его вечных поучений и наставлений. А потом – сникнуть, повиснуть на брате не в силах вымолвить простую и короткую просьбу.
Но вместо этого Глеб, заикаясь, выдавил:
- Какая еще Агата? У меня своя группа, ни одной песни Агаты мне и даром не нужно! Дарю все тебе, подавись уже!
- Я тебя за язык не тянул, - прорычал Вадим. – Услышу хоть один наш хит – разговор будет совсем другим. “Мечту” свою забирай и прочий твой любимый хлам. А «Тайгу» и «Опиум» трогать не смей.
- Мне этот мусор конъюнктурный на хрен не сдался! – выплюнул Глеб уже в спину уходившего Вадима.
- Прекрасно, - обернулся уже на пороге брат. – Я договорился с Нашим радио о финальном выступлении на Нашествии в июле. Тебе придется сыграть и там.
- Пошел к черту!
Вадим убрал с лица непослушные черные кудри, бросил на Глеба взгляд, полный какой-то обреченной ярости, развернулся и вышел.
Когда через несколько минут он набрал номер Хакимова, тот не дал ему вымолвить ни слова:
- Я все понял. И название для группы уже придумал. Давай завтра в студии обсудим сетлист и пиар-кампанию.
Свой первый концерт The Matrixx дала уже в апреле следующего года в глубокой провинции. В крошечном ДК на несколько сотен человек аншлага не было и близко. Глеб натянул и вторую митенку, уложил лаком хаер, накрасил ногти, сделал макияж – от былого полного жизни, корчившего дурацкие рожицы и вечно виснувшего на старшем брате забавного парня не осталось ничего. Словно в то худощавое тело вселился чужой и все в нем изменил вплоть до взгляда и голоса. Прежние сладострастные интонации в низком регистре исчезли без следа, уступив место высоким мяукающим и плаксивым нотам. Глеб кривился, Глеб ломался, Глеб издавал мучительные стоны и крики умирающего со счастливой улыбкой на лице, а по правую руку от него весь растворялся в нем Костя. Пришедшие на концерт были по-настоящему шокированы. Они ждали прежнего, ну, может быть, слегка обновленного Глеба – с налетом виктимности, мазохизма, мрачной порочности и черного стеба над самим собой, а к ним вышел окровавленный команданте, то призывающий делать бомбы, то поющий о сексе так серьезно и откровенно, словно все его былое чувство юмора в этом аспекте осталось во вмерзшей в вечность Агате. За спиной бушевал артистичный Снейк, по левую руку играл бездарные соло флегматичный Валера – новый гитарист несостоявшейся новой Агаты. А Глеб с Костей не сводили друг с друга полувлюбленных взглядов.
После тех памятных творческих вечеров Глеб осознал, как тяжело ему выступать в одиночку, и мертвой хваткой уцепился за единственное родное лицо на сцене – Бекрева. А тот взирал на него широко распахнутыми серыми глазами влюбленного, подходил ближе, жался бедрами и грудью, клал голову Глебу на плечо, смыкал руки у того на животе, и Глеб дышал ему в лицо перегаром и абсолютным ничем не замутненным покоем. Еще никогда ему не было столь комфортно на сцене. И с каждым новым выступлением это ощущение все крепло. Он мог свободно напиться и знать, что никто никогда не попрекнет его этим. Он мог материться со сцены, выкрикивать провокационные лозунги, целовать Костю в шею прямо там, у всех на глазах, ощущать его дрожащие ладони у себя на груди и пошло шлепать его по заду. А потом – в очередной дешевой гостинице – валяться с ним на постели, курить дурь, читать ему стихи и кончать от его смелых прикосновений. С ним было просто, много проще, чем даже с Никоновым – его не нужно было любить. Совсем. И именно поэтому Глебу все чаще начиналось казаться, что к Бекреву он все же начинает ощущать что-то едва уловимое, столь похожее на затаенную страсть, которую с каждым днем становилось все сложнее контролировать.
