- Хорошо. Показывай, что там у тебя, - он передал гитару старшему.

Тот явно смутился. Он уже очень давно не отдавал на суд брату своих песен, поскольку давно ничего не писал. Глеб чувствовал его смятение и страх, захотел подбодрить, вспомнив вдруг, как совершенно по-детски радовался, когда впервые услышал по радио «Черную луну» - как раз в день рождения Вадика… Но как подбодрить того, с кем тебя разделяет уже бездонная пропасть разных взглядов и невзаимной любви? Глеб закинул ногу на ногу, закурил и приготовился слушать.

- От любви так много боли, много слез и алкоголя, на душе потом мозоли. Мышцы сердца коченеют, подойди, я подогрею…

Очередная пошлая песня о любви к Юле. Глеб поморщился и отвернулся. У них Агата в агонии бьется, а этот снова жене серенады поет.

- Мы как вода в море, кровь в жилах…

Глеб встал и шумно выдохнул.

- Ладно, ты там сам, в общем, определись, какие записывать будешь. Чего я тут тебя цензурировать буду. Решили брать все, значит, решили.

Кулаки Глеба сжались до боли, на ладонях проступили багровые царапины от впившихся в них ногтей. Он отвернулся и вышел в коридор, где и шарахнул со всей мочи рукой о стену.

- Как крылья, говоришь? – простонал он. – Ну и летите вдвоем ко всем чертям! Быстрей бы все это кончилось.

И за собственным бормотанием Глеб не услышал, как с точно такой же силой с другой стороны стены на нее опустился кулак другого брата.

Вечером позвонил Леха, и Глеб вдруг понял, как многое должен рассказать ему – о распаде Агаты, о своей новой группе… Они проговорили полночи, снова глупо и пьяно целовались, и где-то на задворках сознания у Глеба мелькал вопрос, что же ему теперь делать дальше, как разбираться с этим нелепым любовным треугольником, куда девать Костю и что говорить Лехе, если он все же узнает о чем-то. Но эти вопросы проплывали лишь фоном, а Леха лежал рядом, бренчал на гитаре, читал стихи и вспоминал Илью. И все казалось таким настоящим и правильным, что Глеб решил подумать обо всем завтра на трезвую голову.

Леха вызвался сопровождать их в туре – так совпало, что его творческие вечера пересекались по датам и городам с некоторыми прощальными концертами Агаты, и Глеб с удовольствием отметил, что наконец-то найдет время сходить послушать Лехины стихи, которых ему в последние месяцы так недоставало. В Челябинске Леха был пьяный и печальный и роскошным грудным голосом читал жестокие революционные вирши, выкрикивая их буквально в потолок, глотая окончания фраз, потрясая кулаком в воздухе и не сводя воспаленного взгляда с замершего в зале Глеба. А тот сидел в пятом ряду и тоскливо потирал виски: а ведь он мог заниматься тем же самым и уже давно. На что он потратил столько лет своей никчемной жизни? На дурацкие песни, отредактированные пошлыми цензорами? На концерты на стадионах, где публике ничего не нужно было кроме пресловутой “Тайги”? На помешанного на деньгах и власти брате, для которого сам Глеб всегда был всего лишь дойной коровой? Честность, искренность Лехи доводила до слез, до исступления.

- Не приходи на Агату, не нужно, - попросил его Глеб за кулисами.

Услышав такие сильные, пронзительные тексты, петь потом перед их автором «Дворника» и «Грязь»?

Новые музыканты влились в коллектив настолько естественно, что даже швов не было заметно. Правда, он и был-то всего один и пролегал точно по центру сцены между Глебом и Вадимом. Старший стоял справа совсем один, пряди свисали ему на истончившееся лицо, в губах тлела сигарета, и он даже не смотрел в сторону Глеба, а рядом с тем суетился абсолютно счастливый Костя, лез к нему с объятиями, гладил по плечам и глупо улыбался. Глеб вдруг вспомнил концерт в честь пятнадцатилетия: они с Вадиком на сцене одни, сзади никому не заметный Котов, и Глеба словно магнитом тянет к брату – потному, счастливому… Сейчас же Вадим замер у микрофона, глаза его остекленели, в голосе не чувствовалось былой страсти, былого нерва. Он отрабатывал этот концерт – отрабатывал на отлично, но не пускал ни единой эмоции, словно все они умерли в нем. Глеб заметил странное поведение брата и понял, как осточертел ему за все эти годы. Осточертел так, что он даже прощальный тур доигрывает, сцепив зубы и не поворачивая головы в его сторону. Глеб уйдет, и Вадиму станет значительно спокойнее и комфортнее. Ну, значит, так тому и быть.

Глеб выдохнул, и тут же и в его сердце вошли покой и умиротворение. Он подошел к Бекреву, игриво улыбнулся ему, и, поймав на себе его влюбленный взгляд, удовлетворенно запрокинул голову, прижимая к макушке постоянно соскальзывавшую вниз шляпу.

Когда в конце все четверо вышли на поклон, Вадим снова был в стороне, стоял с краю и не смотрел ни в зал, ни на коллег. Радостный Хакимов швырнул в зал палочки, Глеб с Костей обнимались, хихикали и обменивались многозначительными взглядами. На секунду Глеб сделал пару шагов в сторону брата – просто по многолетней привычке всегда быть рядом с ним, но тот обдал его таким холодным и больным взглядом, что Глеба передернуло, он развернулся и отправился догонять Бекрева. Поезд в Тюмень отправлялся лишь через два дня, с ними же туда ехал и Никонов, встречавший их у гримерки.

- Пришел все-таки, - устало обмахивался шляпой Глеб.

- Что за паренек там у вас? Неплохой клавишник.

- Костя. Он со мной в группе играть будет.

- Ого. Я смотрю, вы неплохо поладили с ним.

- Что есть, то есть. Наконец-то я работаю с человеком, который понимает меня с полуслова, полувзгляда.

- А ведь он шавка, Глеб. Мелкая влюбленная шавка. Как бы не цапнул тебя, если вдруг разочаруешь его.

- Ты никак ревнуешь, Никонов? – рассмеялся Глеб. – Твои стихи мне не заменит ничья влюбленность. Но мне это приятно.

- Если вдруг передумаешь – знаешь где меня искать.

- В поезде Челябинск-Тюмень? – Глеб расстегнул рубашку, пригладил мокрые волосы и скрылся в гримерке.

Гостиница была далеко не лучшим образцом архитектуры и отельного бизнеса. Ребята сразу разбрелись по своим обшарпанным одноместным номерам, но уже через полчаса в номер Глебу постучался смущенный Бекрев с бутылкой водки. Глеб затащил его внутрь, запер дверь и радостно потер ладони.

- Никогда не был поклонником Агаты, а вот сейчас погрузился во все это… ты лучший поэт русского рока, Глеб. Я серьезно. Круче разве что только Башлачев, да и то сомнительно. Страна обязательно должна услышать твои тексты без цензуры и купюр.

На губах Глеба сама собой проступила едва сдерживаемая улыбка, в глазах заискрилось самодовольство. Костя потянулся к нему, распахнул губы, и Глеб снисходительно коснулся их своими. Костя застонал, выгнул спину и толкнул его ладонью в грудь. Глеб рухнул на постель, не выпуская из рук бутылку и все еще пьяно улыбаясь. Длинные тонкие пальцы одним ловким движением расстегнули молнию джинсов, скользнули внутрь, приспуская их вместе с бельем…а вслед за тем теплые податливые губы сомкнулись на еще не возбужденной плоти. Глеб прикрыл глаза и приложил к губам бутылку, задумавшись о том, что как-то слишком много стало в его жизни секса с мужчинами. В какой момент он понял, что ему это приятно? Когда осознал свою бисексуальность? Когда его впервые поцеловал Леха? Или еще в 12 при виде обнаженного брата? Или… когда от одного взгляда на него Ильи Глебу захотелось вдруг горы свернуть и стать совсем другим человеком? Илья… Губы Кости были ласковыми и даже чересчур. Ни одной из многочисленных дам Глеба не удавалось так ловко ими орудовать. Глеб отбросил на пол пустую бутылку, вцепился пальцами в короткие русые волосы и подался вперед бедрами, вбиваясь в глотку Бекрева, заставляя того давиться, но терпеливо сносить этот странный процесс их взаимодействия, им самим же и предложенный. Несколько бесчувственных минут, и Костя вдруг осмелел, слегка раздвинул ладонью колени Глеба и, облизнув палец, скользнул им вниз по промежности. От неожиданности Глеб охнул, ладонь его вцепилась в шевелюру Бекрева еще яростнее, причиняя неиллюзорную боль. Палец скользнул еще ниже и замер у судорожно сжатого кольца мышц.