Хрупкого клавишника развезло после первого же стакана. Он глупо улыбался, покачиваясь на табуретке и сминая в пальцах кружок докторской колбасы. Ножки табурета скользнули по гладкому линолеуму, Костя нелепо всплеснул руками и полетел вдруг на пол, хватаясь за воздух. Глеб вскочил, пытаясь протянуть ему руку, но вместо того рухнул вслед за ним, головой едва не въехав в стену и всем телом ощущая под собой стройную крепкую фигуру клавишника. Он ничем не напоминал грубияна Леху, да и про революцию говорить с ним, моментально опьяневшим и излучавшим лишь слепое восхищение, было бессмысленно. Но Глеб даже не успел опомниться, вновь ощутить свои конечности, опереться на них и приподняться, как губы его обожгло пьяным поцелуем. Он вздрогнул, отстранился и с изумлением отметил, как блуждают по его телу тонкие пальцы, ища пуговицы и ловко расстегивая их, а губы путешествуют от губ к шее, едва касаясь горячей небритой кожи…

- Костик, - выдохнул Глеб, упираясь кулаками в пол. – Зачем это?

Но рубашка уже была расстегнута, руки тянулись к ширинке джинсов, Глеб осел на пол, опираясь спиной о стену и охнул, ощутив, как пальцы Бекрева забрались к нему в штаны, а затем и под белье, путались в жестких волосах, заставляли выгибать спину, закусывать губы и, наконец, издать громкий сладострастный стон, пачкая его дрожавшую ладонь. Костя потянулся к бутылке, сделал очередной глоток и приподнялся, чтобы сполоснуть руку под краном.

Глеб тупо пялился прямо перед собой, так и не застегнув ширинку, а напротив сидел Костя, глотал коньяк прямо из бутылки и не сводил воспаленного взгляда со своего нового шефа.

- Вот тебе и Агата Кристи, - выдохнул Глеб и закрыл лицо руками.

- А чего вы расходитесь-то? – вопрос Кости в булькающей тишине кухни прозвучал особенно нелепо.

- А давай, Костя, я тебе стихи почитаю. А потом ты скажешь мне, что о них думаешь. «Порвали мечту» слышал кстати?

- Ну… да, - замялся тот. – Прекрасная песня. На злобу дня.

- Так у тебя еще остались вопросы, почему мы расходимся? Тебе это еще неясно? – Глеб застегнул ширинку и попытался подняться, а Костя со смехом толкнул его в грудь и сунул в руку бутылку.

- Политическими взглядами не сошлись?

- Вообще не сошлись. Ни взглядами, ни всем остальным, - Глеб сделал рукой неопределенный жест и приложил горлышко бутылки к губам.

- Понимаю. Группа должна быть все же коллективом единомышленников. А иначе какой смысл? Да и кроме того… у вас ведь разве группа была?

Глеб вопросительно выгнул бровь.

- Ну… почти все песни написаны тобой. Ну разве ДДТ – группа? Или Алиса? Кино? Это солист плюс аккомпанирующий состав. У вас ведь то же самое было, так?

Глеб нахмурился. Аккомпанирующий состав, метящий в цензоры и подставляющий зад власти… Костик, ты чертовски прав.

- Вот только далеко не все, к сожалению, понимают это.

- Поймут, - Костяк сел ближе и положил ладонь на взъерошенную шевелюру Глеба. – Когда ты уйдешь в сольное плавание, поймут. Увидят, что каждый из себя представляет. У него совсем нет материала. Как ты его вообще убедил на распад? Это же не в его интересах.

- Просто сказал, что ухожу и все, - Глеб опустил голову, пряча глаза: хоть Костя и не производил впечатление проницательного парня, но врать у Глеба выходило из рук вон плохо.

Голова Бекрева легла на плечо приятеля.

- А теперь почитай мне свои стихи.

Когда Глеб закончил, Костя сидел уже в некотором отдалении от него, прижав ладони к губам и округлив глаза.

- Господи, да это же гениально! На это надо писать музыку, аранжировку к этому всему придумывать. Ты позволишь? Позволишь мне попробовать?

Глеб снисходительно улыбнулся, кивнул и подался вперед, касаясь губами мягких губ Бекрева.

Наутро болела голова, ноги были словно скатаны из войлока, а глаза отказывались открываться. Мобильный разрывался, но ни Глеб, ни Костя не нашли в себе сил оторваться от подушки и ответить на звонок. Спустя час или около того раздались глухие удары в дверь. Они продолжались так долго, что первым не выдержал Бекрев, сполз с кровати и прошлепал в прихожую. В квартиру влетел Вадим, быстрым взглядом окинул алкогольное поле боя, прикидывая масштаб бедствия, и принялся трясти сопевшего Глеба за плечо.

- Вообще-то у нас сегодня репетиция. Забыл что ли? Как можно так нажираться? По какому поводу вообще?

- В честь моей долгожданной сладостной свободы, - пробубнел Глеб, не открывая глаз.

- Бухать в честь своей свободы будешь, когда мы запишем альбом и откатаем тур. А сейчас поднялся, пошел в душ и выезжаем.

- К черту иди со своими правилами. Отныне ты мне больше не указ, у меня своя группа есть!

- Значит так, - Вадим схватил младшего за грудки и слегка приподнял. – Я забираю у Хакимова и Бекрева аванс и прикрываю лавочку с прощальным туром. И можешь катиться со своей группой хоть на Луну. Но только без песен Агаты. И посмотрим, кто вспомнит, кто такой Глеб Самойлов, который уже четыре года не выпускал альбомов и пишет одну чернуху! Давай, прояви самостоятельность, малыш. А я умываю руки, - и он швырнул Глеба назад на постель.

В глазах Вадима плескалась какая-то усталая ярость. Глеб окинул его расфокусированным взглядом и медленно привстал, пытаясь застегнуть рубашку.

- Пошли в душ, - прорычал Вадим, хватая Глеба за локоть и волоча в ванную.

Там он схватил его за шею, наклонил и сунул голову брата под ледяную струю. От внезапного холодного душа у того слезы брызнули из глаз, он принялся отчаянно брыкаться, но старший крепко держал его одной рукой за шею, другой – за плечо. Теплое бедро брата прижималось к нему сзади, и Глеб замер, осознав вдруг, как эта их поза, должно быть, двусмысленно выглядит со стороны. Он слегка подался назад и вбок, упираясь ягодицами аккурат в пах Вадима, и прижался к нему. Сердце его норовило прорвать грудную клетку, и холод воды уже не ощущался. Вадим закрутил кран, разогнул Глеба, и тот запрокинул мокрую голову назад, кладя ее на плечо брата. Вадим нахмурился, дотянулся до полотенца и принялся энергично вытирать Глеба, а на губах у того играла пьяная ухмылка, и он еще плотнее прижался к его паху. Вадим встряхнул его, развернул лицом к себе и внимательно всмотрелся в глубину его зрачков.

- Протрезвел хоть немного?

- Поцелуй, и протрезвею окончательно, - выдавил Глеб, едва сдерживая смех, но вместо этого схлопотал легкую оплеуху, заставившую его, наконец, громко расхохотаться.

- Переодевайся, и едем в студию. Черновики захвати.

Хакимов был уже на месте, и они с Бекревым принялись разучивать свои партии на композициях, отобранных братьями, а сами Самойловы сели в кабинете Вадима. Глеб взял гитару и сыграл «Последнее желание», с вызовом глядя на брата. Он знал, что Вадим пошлет его далеко и надолго с подобными заявлениями, просто лишний раз хотел насладиться его перекошенной физиономией. Однако ни одна мышца не дрогнула на лице у старшего. Он лишь кивнул, даже не дослушав песню, и попросил сыграть следующую.

- Не годится? – усмехнулся Глеб.

- Почему же, берем. Но я услышал достаточно, остальное услышу в процессе записи. Следующую давай.

Глеб нахмурился.

- Ты серьезно что ли? За «Порвали мечту» горло мне готов был перегрызть, а тут…

- Агаты больше нет, Глеб. Считай, что это наши с тобой сольные песни, подводящие под ней черту. Можешь петь все, что хочешь. Я сыграю на гитаре на любой из твоих песен.

- Решил под конец заделаться матерью Терезой? Удержать меня таким образом решил? Купить мою свободу?

- Боже, какой текст. Чем ты опять недоволен? Не даю записывать чернуху – ты бесишься. Даю ее записывать – снова бесишься, - Вадим опустил голову, пряча глаза в соскользнувших на лицо кудрях.

- Я не останусь в Агате, даже если ты запишешь самые крамольные мои песни.

- Я тебя об этом и не прошу. Забыл, кто нашел музыкантов для твоего сольного проекта? Просто не хочется, чтобы Агата дрейфовала в небытие. Она заслужила роскошные похороны и богатые поминки. Пожалуйста, Глеб, давай не ссориться хотя бы сейчас…