Глаза Ильи как-то сразу потухли, накопившийся пепел обрушился крошечной серой горкой прямо на стол. Глеб смахнул его ладонью, вытер руку о штаны и разлил еще коньяка.
- Да и черт с ними. Черт с ними со всеми. Легли под власть и пусть лежат там, пока вазелина хватит. А мы с Лехой не сдадимся. Можно будет…приезжать к тебе хотя бы иногда?
- Как устроюсь, я сообщу. Ты обязательно должен будешь приехать – посмотреть, как живет по-настоящему свободная страна.
- А разве такие еще остались? – недоверчиво усмехнулся Глеб.
- По крайней мере, порабощает она не нас, не нам и бороться с ее сюзеренитетом.
- Может, споем, а? Ну напоследок. Ты ведь завтра уже вылетаешь, да? А то когда еще придется вот так вот посидеть…
- Но никто не хочет и думать о том, пока Титаник плывет…
- Море – это море крови, море – это море боли. Море – это соль и слезы, а на небе, небе звезды.
- Что над нами километры воды, что над нами бьют хвостами киты, и кислорода не хватит на двоих, я лежу в темноте, слушая наше дыхание…
- Дыши, дыши, пока я не слышу, кайся, кайся, но не надейся, я приду, золотая, I love you!
- И я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет того, что никогда не сможет произойти.
- Когда у тебя самолет? – резко завершил игру Глеб, вспомнив о другой точно такой же и о том, чем она закончилась.
- Послезавтра. Провожать не нужно. Лехе не говори пока, пусть поживет пару дней спокойно.
- А он вторые “Полуострова” выпустил, - лицо Глеба в мгновение обратилось в жуткую злобную гримасу. – Чего ему какая-то Агата, когда можно для власти альбомы выпускать… Зато все мои песни заворачивает.
- Не хочешь с творческими вечерами махнуть по стране? Ну если Агата не поет эти песни, должны же они как-то прозвучать со сцены?
Глеб весь как-то съежился, вихрь мыслей в голове вертелся вокруг одной-единственной осевой: как все это организовать? С кем договориться? Кого просить о помощи? Вадика? Боже, опять он…
- Я даже не знаю, с чего начать, - совершенно беспомощно развел руками Глеб. - Всю организацию Вадик на плечах тащит.
- Да брось, Глеб, ты автор одной из культовых рок-групп. Что, из знакомых не найдется парочка организаторов? Позвони им, озвучь идею, все остальное они сделают за тебя. У тебя все получится. Слезай со спины Вадика и топай уже своими ножками, иначе он увезет тебя на своей спине туда, куда тебе и не нужно. А ты ведь все можешь сам. И всегда мог.
- Знаешь, Илюха, если бы я был бабой, я бы втрескался в тебя по самые уши. Правда, Никонов утверждает, что для этого совсем необязательно мечтать уложить кого-то в койку. Я, наверное, слишком узко мыслю…
- Глеб?.. – во взгляде Кормильцева сверкнуло недоумение и что-то еще – чудное, но весьма далекое от отвращения.
- Не бери в голову, мы тогда порядком набрались и обсуждали, что такое любовь и почему все ее сводят к бессмысленным телодвижениям в койке. Почему я просто не могу любить кого-то, не желая заняться с ним сексом?
- А ты и правда не можешь? – лицо Ильи приблизилось, наползло крупным планом и замерло с усмешкой на губах.
Провожать Кормильцевых Глеб не поехал, как и попросил его Илья. Однако, проснулся ровно в шесть утра и лежал без сна до восьми, зная, что как раз сейчас отрывается от земли их самолет, чтобы навсегда улететь в далекую Европу. А потом достал из-под подушки блокнот с ручкой и за минуту набросал:
Когда некуда идти,
Ты невольно выбираешь
Путь, единственный из всех,
На котором умираешь.
Но до этого живешь так,
Как не жил ни секунды,
Так как должен был себе –
Как другим был должен денег.
Там где подвиг, там и смерть:
Вариантов, сука, нет.
Вариантов, сука, ноль.
Кто-то предал, кто-то свой.
А потом снова рухнул на постель и проспал почти целые сутки, не слыша, как ушла и вернулась Чистова, как звонил ему весь день Вадим, как колотился в дверь Леха… Он провел дома несколько дней, почти не вылезая из кровати – писал, писал почти безостановочно. Черкал, рвал, швырял листки на пол, снова писал, тянулся к гитаре, подбирал аккорды, отбрасывал ее в сторону, грыз подушку, буравя взглядом телефон. А потом все-таки позвонил Илья, они проговорили всю ночь, Глеб прочел все, что написал за это время, а когда трубка была положена, тут же полез в интернет искать информацию об английской визе.
В следующий раз Илья позвонил в середине января. Голос его звучал странно, словно кто-то сдавил ему ребра, не давая дышать. Глеб перепугался:
- Что с тобой? – не поздоровался даже.
- Хреново все. Это был не радикулит.
Глеб сжал телефонную трубку с такой силой, что ему показалось, будто она уже запаутинилась крошечными трещинами.
- У меня рак, Глеб. Последняя стадия. Врачи не дают больше месяца. Оперироваться нельзя.
- Погоди, но как же… Как так? Ты же недавно уехал. Все же было хорошо! - срывающимся голосом прохрипел Глеб.
- Думал, радикулит, само отпустит. Не отпустило.
- Но это же Англия! Там должны помочь!
- Да нету у нас таких денег, здесь же не проклятый совок, никто бесплатно лечить не будет, - усмехнулся Илья. – Вот она – ирония цикличной судьбы…
- Я найду деньги, - бросил Глеб. – Скинь мне на электронку свои реквизиты и сумму, которую нужно собрать. Я все сделаю.
В голове покачивалось мутное тяжелое облако, думать, осознавать и принимать не хотелось, хотелось лишь лечь, тупо смотреть в потолок – в комнате с видом на огни, с верою в любовь… Он буквально заставил себя набрать номер.
- Илья умирает. Нужны деньги. Давай, тряхани этого своего дружка. Хоть раз в жизни пусть совершит что-то полезное для страны и спасет ее главного поэта.
Глеб привстал на диване и занял оборонительную позу даже у телефона, готовясь парировать все контраргументы брата, убеждать, кричать, требовать, угрожать… Но Вадим задал лишь несколько коротких вопросов по делу, попросил ему тоже выслать реквизиты и обещал начать сбор. Глеб даже не успел поблагодарить его, как услышал череду ненавистных коротких гудков. Наверное, Юля позвала обедать.
Глеб звонил Илье каждый день, отмечая постоянные перемены в голосе, и каждый раз цеплялся за трубку так, словно это была его рука, словно мог удержать его здесь, не пустить туда…
- Спасибо тебе, Глеб, - уже едва слышно говорил Илья. – Мне звонит так много людей, перечисляют так много денег. Я уже верю, что смогу преодолеть все это и выкарабкаться. Такое количество любви просто не может пропасть даром…
И Глеб заснул в счастливых слезах, и всю ночь ему снился выздоровевший и помолодевший Илья, вернувшийся в Россию и читавший на Красной площади «Мир – это больница для ангелов». А когда утром включил телевизор, то, услышав новость, запустил в экран пустой бутылкой и завыл – завыл во весь голос. Отросшие ногти впиявились в ладони до крови, но Глеб чувствовал только одно – чудовищную воронку в районе груди, в которую утекало его сознание, его сущность, его жизнь, вся его окружающая действительность. На тумбочке разрывался телефон – Леха тоже включил телевизор, но эти звуки не воспринимались разумом Глеба. Потом кто-то стучал в дверь, но Глебу все казалось, что это заколачивают гроб, и он заорал во весь голос, зажимая уши, чтобы поскорее прекратили это делать. Для новостных каналов это был один из малозначимых эпизодов, а Глеб все швырял и швырял в экран пустые бутылки, которые не оставляли на нем отчего-то ни царапины, только капли алкоголя с донышек забрызгали все стены…
В коридоре раздался страшный грохот, и Глеб снова заорал:
- Прекратите это! Он еще жив! Он жив! Уберите молоток!
Но тут чьи-то сильные руки обвились вокруг него:
- Ну же, Глебка, все будет хорошо.
Глеб толкался, отпихивал от себя это знакомое сильное тепло, но брат не отпускал его и бормотал:
- Я договорюсь о похоронах, его доставят на Родину, там его не оставим. Слышишь?
- Да он сдох! – заорал Глеб. – Какая к черту разница, где его похоронят?!
