Агата вышла в самом конце. Вадим произнес неловкую речь, еще более неловко обнял Глеба, и выступление пошло своим чередом. Глеб считал минуты до окончания, чтобы снова рухнуть на сиденье порше и гонять по ночной Москве. И, возможно, снова ощутить пальцы брата на своей шее… На «Снайпере» Вадим окончательно разошелся – мокрый, ни капли не уставший, он вступил с гитарой в какой-то дикий танец, а когда провел рукой по волосам, откидывая их назад, Глеб невольно повторил за ним это движение, губы его приоткрылись, и он вдруг со всем первобытным ужасом ощутил нелепость своих глупых надежд, возникших даже не на ровном месте – на месте чудовищной глубины ямы. Вадик всегда останется только старшим братом – не больше и не меньше. Глеб закинул на плечи микрофонную стойку и повернулся к брату спиной.

В гримерке висела плотная завеса дыма, и Саша быстро слинял, еще раз пожелав Глебу всяческих успехов и полетов. Котов подцепил у бара какую-то юную особу и сбежал, даже не попрощавшись.

Вадим убрал гитару в чехол, снова пригладил волосы и обернулся к Глебу: тот стоял возле стены, обмахиваясь газетой, темная рубашка его насквозь пропиталась потом, в глубоком вырезе виднелось оголенное плечо и трогательные волоски на груди… Вадим сделал решительный шаг вперед и, наткнувшись на непонимающий взгляд Глеба, наклонился и едва ощутимо коснулся губами теплой потной кожи в вырезе рубахи. Глеб охнул, не веря ни глазам своим, ни чувствам, а губы брата скользнули чуть ниже – к тонким завиткам волос на груди младшего. Глеб задышал часто и горячо, а пальцы его сами зарылись в темные кудри Вадима… Глеб откинул голову, подставляя шею, молясь, чтобы это мгновение вмерзло в вечность и никогда не заканчивалось. Губы Вадима продолжили уже было свое путешествие вверх, но тут осознание происходящего накрыло его крышкой гроба, он в ужасе вцепился в плечи брата, шумно выдохнул, пряча лицо на его груди, затем сделал шаг назад и помотал головой. Глаза его заволокло мутным туманом.

- Нет, - пробормотал он, отступив еще на шаг, а Глеб не посмел последовать за ним.

- Вадик… - лишь прошептал он. – Порше…

- А, ну да, - спохватился тот и обрадовался возможности переключиться на что-то более привычное и благопристойное. – Пойдем, - и первым выскочил из гримерки.

Глеб проследовал за ним, но тут же об этом пожалел: возбуждение было адским, и надо было задержаться хоть на пару минут, чтобы снять его, но идти за братом давно стало его инстинктом, он делал это, уже не задумываясь и не размышляя: Вадик вышел, вышел и Глеб.

- Домой? – не глядя в его сторону, пробормотал Вадим, когда они забрались в автомобиль.

- А как же ночная Москва? – робко пролепетал Глеб, тоже отвернувшись.

- А, ну да. Ну хорошо, погнали, - и Вадим вдавил педаль в пол.

Слева темнела набережная, на шоссе не было ни одной машины, лишь братья неслись в роскошном спортивном авто, не видя ничего перед собой. Только спустя четверть часа гонка расслабила их, наконец, вернула на землю, они принялись шутить, смеяться и кричать на особо крутых поворотах. Вадим разогнался до 120 км/ч, Глеб высунул голову в открытое окно, и встречный ветер трепал его кудри. Он вдыхал его порывы, он кричал ночному городу, как он счастлив, и действительно был по-настоящему счастлив в тот момент.

- Но где-то там внутри себя боишься ты меня, меня, и любишь ты меня, меня, как я тебя, как я тебя! Люби меня, как я тебя, как любит ангела змея! – орал Глеб, высунувшись из окна уже почти по пояс и расставив руки в стороны.

- Ловя на мушку силуэты снов, смеется и злорадствует любовь! И мы с тобой попали на прицел! – вторил ему Вадим, отчаянно крутя руль.

- Ты закрыла сердце на замок, чтобы я в него войти не смог. Или я взломаю твой секрет, или ты сама ответишь мне: любишь, любишь, любишь или нет! – не оборачиваясь, отвечал Глеб, спиной чувствуя на себе обжигающий взгляд карих глаз.

- Четыре слова про любовь, четыре слова про любовь, четыре слова про любовь, и я умру! – Глеб вздрогнул, услышав, куда свернули мысли Вадима, рот его искривился в горькой усмешке, но брат вдруг продолжил: - Я так люблю тебя, я так тебя люблю!

- Не люби меня, нет, не люби меня. Будь со мною грубее, активнее. Не проси у меня ты прощения, соверши надо мной извращение! – Глеб не понимал, происходит ли их диалог в реальности, или ему все это мерещится, а Вадик лишь вспоминает тексты их самых ярких хитов без всякого ненормального умысла.

- Клином стальным он врывается в беззащитное лоно твое. То защищается, то нападает, то, закончив, плюет свинцом! – голос Вадима звучал уже не так уверенно, он уже не орал, а скорее задыхался от волнения.

Глеб медленно забрался внутрь, прикрыл окно и, чувствуя не остывающий пожар между ног, наклонился к брату, опустил ладонь ему на бедро, другой рукой обнял за плечи и прильнул губами к влажной шее. Ощутив, как напрягся Вадим, Глеб прошептал ему в кудри:

- Все будет хорошо, Вадик… - пальцы его, лежавшие на плече брата, принялись медленно поглаживать его в попытке немного успокоить и расслабить, рука на бедре вторила им, но действовать смелее Глеб больше не решался, лишь шептал ободряющие слова и гладил, гладил… - Где-то там, где кончается, где кончается вся земля, на краю мы качаемся – ты и я, ты и я, - принялся тихо напевать Глеб, запустив пальцы в спутанные и влажные кудри Вадима, а затем резко притянул его голову к себе и впился губами в его распахнувшиеся от изумления губы.

Вадим от неожиданности крутанул руль, машину повело, и они съехали на обочину и уже мчались в направлении газона.

- Глеб, мать твою! – заорал он, резко ударил по тормозам и, когда машина остановилась, откинулся на спинку сиденья и вцепился пальцами себе в волосы.

- Ты что творишь, пьяный ублюдок?!

Глеб замер, хлопая глазами, не смея поднять взгляд на брата.

- Покатались бля! Домой едем. Тебе проспаться нужно, - сурово отчеканил Вадим и снова завел мотор.

Остаток пути прошел в полной тишине. Глеба подмывало спросить, что это был за поцелуй в грудь в гримерке и что за провокации с песнями вот только что, но он уже заранее знал ответ брата: ничто не значит ничего, все шутка и пьяные выходки. Приколы. Подурить любим, че бы и нет? Ну раз тебе так спокойнее, братик, будь по-твоему.

А потом не стало Саши. Ночью Глеба разбудил звонок абсолютно пьяного Вадима, который пытался не шевелившимся языком что-то рассказать и объяснить, и Глеб тут же взял такси и сорвался к нему. Вадиму еле-еле удалось справиться с замком и отпереть дверь, он тут же осел на пол у стены и совершенно по-дурацки разрыдался, размазывая пальцами слезы по бледным щекам. Глеб опустился рядом, обнял его.

- Как так вышло, Вадик? Кто тебе позвонил? Что произошло?

- Тромб в сердце. Внезапная смерть. Мы одни, Глеб, мы одни… Сашка…

Глеб сжал лицо брата в ладонях и покрывал его поцелуями – просто от нахлынувшей вдруг нежности, без всяких смыслов и подтекстов, ласково бормоча:

- Ну же, Вадик, все будет хорошо. Мы одни, но нас двое, мы выкарабкаемся, мы справимся. Вадик…

Вадим не сопротивлялся, лишь тряпичной куклой осел в слабых руках младшего, подставляя лицо его горячим губам, и всхлипывал, прикрывая глаза. Пальцы его вцепились в рубашку Глеба, и он все повторял:

- Его больше нет, мы одни, у нас никого не осталось, все кончено, все кончено, Глебка…

Глеб прижал брата к груди и нежно баюкал его, гладя по волосам.

- Ничего не кончено. Агата остается, мы справимся. Все будет хорошо! Слышишь? – он тряс Вадима, а тот безвольно болтался в его руках, тень от его мокрых ресниц ложилась трогательным узором на щеки, и Глеб снова принялся целовать их.

Вадим накрыл ладони брата своими, их пальцы сплелись, и братья замерли на полу, ощущая странное дикое и холодное одиночество и одновременно жаркое единение.

Похороны и последующие несколько месяцев прошли для них словно в тумане – непостижимое ощущение накрыло сразу обоих: между ними исчезла последняя стена, разделяющая их, последний буфер, последнее средство примирения. Теперь они стояли лицом к лицу – впервые в жизни. Больше не было преград в виде мамы, жен, детей, друзей, а теперь и единственного их соавтора. Только братья и их сложные взаимоотношения, только Глеб с его больной любовью и Вадим с непониманием и неприятием происходящего. Они стали ближе и дальше, роднее и враждебнее, окончательно отвернулись друг от друга, полноценно и до конца сросшись спинами.