- Сашка… мы Агату развалили, - и Глеб вдруг ощутил, как к горлу его подкатился комок величиной с вселенную, и он чувствовал, что его разорвет на части, если он только попытается проглотить его.

- Вы уничтожили дело всей моей жизни… Эгоисты… Трусы… Жалкие ничтожества…

- Саша? – Глеб изумленно взирал на огромное гневное лицо на потолке лабиринта, а оно продолжало изрыгать проклятия в адрес братьев, и свет его становился все ярче, ослепляя, словно миниатюрный ядерный гриб. – Саша!

- Вы должны исчезнуть с лица земли вслед за Агатой! Вы не имеете права продолжать жить! – ревела лампа, а Глеб в ужасе сжался, не веря собственным ушам – тихий скромный Саша не был способен на подобное, в него словно вселилась какая-то безумная дьявольская сущность.

Да, и впрочем, все происходящее походило уже не на мелодраму, а какой-то извращенный роман Пелевина.

- Саша, но я и хочу попытаться помириться с Вадиком, - робко подал голос Глеб.

- Лжешь! Ты ищешь его не для этого. Да и ему это не нужно!

- А чего он тогда ушел? Кстати, ты не знаешь, где он?

- Ты никогда его не найдешь. Его нет там, куда дотягивается твоя фантазия и фантазия твоих знакомых. Он останется недосягаем для вас.

- Ну что ж, значит, меня посадят, - хмуро процедил Глеб.

Саша вдруг как-то мерзко расхохотался.

- Поделом тебе! И ему поделом! Он застрянет в своем безумии, а ты – в своем! Такова расплата. Такова моя месть!

- Твоя месть? – изумился Глеб. – Так это все твоих рук дело?

- Тебе бы следовало узнать, кто на самом деле этот Устланд, прежде чем являться сюда. А теперь ты не выберешься отсюда никогда! – и лампа издала какой-то клокочущий рык и вмиг погасла, а черты лица Козлова застыли в мертвой демонической гримасе.

- Боже, надо поскорее выбираться, - пробормотал Глеб, вскакивая, а то я уже, кажется, начинаю воспринимать происходящее как реальность…

И он побежал. Бежал, зажмурившись, лишь не отрывал правую ладонь от стены, пока вдруг не услышал чей-то вопль, споткнулся обо что-то и рухнул лицом в пол. Шляпа и очки отлетели в сторону, и Глеб принялся ползать, ощупывая каменную поверхность, чтобы найти хотя бы очки. И в этот момент его ладонь нащупала гладкие ровные выпуклости, которые странно шевелились под его пальцами. Подслеповато щурясь, Глеб стал всматриваться, пока не увидел лежавшее на полу зеркало в старинной раме, причудливыми выпуклостями тоже формировавшее чье-то лицо, словно рвущееся наружу из зеркального плена. Ладонь продолжала инстинктивно двигаться по полу в поисках очков, нащупала их, наконец, и Глеб смог рассмотреть лицо своего очередного кошмара. Узнав грубоватые черты, в которых отразился он сам, Глеб вдруг ощутил прилив почти мальчишеского восторга, упал на колени и наклонился, приближая лицо к зеркальной глади:

- Илюха! Илюха… - ладони его легли на стеклянные щеки и принялись блуждать по ним, а в глазах осела резь от подступивших к горлу слез.

Он коснулся губами холодного зеркального лба, прижался к нему лицом и разрыдался.

- Илюха…

- Все будет хорошо, - родной голос звучал совершенно обычно – без шипения, демонических хрипов, без каких бы то ни было искажений. – Ты освободишься.

- Илюха, на меня дело завели, - выл Глеб. – И все из-за этой паскуды… Мне надо найти его, чтобы предъявить следствию, а я тут торчу. Нажрался какой-то гадости и ловлю приход. Илюха… - слезы душили его, он покрывал поцелуями зеркальное лицо, гладил его ладонями, слезы капали на любимые черты, заключенные в стеклянный плен, стекали по его округлым холодным чертам и падали на синий пол лабиринта.

Глеб лег рядом с лицом, прижался щекой к его щеке, пробормотал:

- Никуда не уйду. Плевать на все. Здесь меня точно никакая Петровка не достанет.

- Надо идти, Глеб. Нельзя сдаваться, - настаивал голос.

- Мне паршиво, Илюха. Как же мне паршиво. Вся жизнь скомкана и под откос пущена. Все хорошее растоптано и изнасиловано. Ничего не осталось…

- Глеб, ты освободишься, только если доведешь начатое до конца. Иначе лабиринт поглотит тебя, и ты сам присоединишься к нам.

- Плевать! Пусть моя башка торчит из стены, плевать!

- И ты будешь говорить только то, что вложат в твои уста другие. Ты этого хочешь?

Глеб приподнялся, внимательно всматриваясь в лицо Ильи.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Ты и так все понимаешь. Имей смелость пойти дальше и найти выход.

- Илюха, я не могу там находиться… в этом чертовом мире… Я чужой там. И всегда был чужим…

- Здесь тоже не твой мир, не твои лабиринты. Не выберешься – затянет.

- А почему отец с Сашкой так странно вели себя? Словно это и не они вовсе.

- А это и не они. И я не Илья, - прогрохотал голос, и лицо тут же застыло и втянулось в зеркальную поверхность, выравнивая ее.

Глеб снова бросился покрывать поцелуями холодную гладь, но тщетно – теперь это было просто зеркало и ничего больше, в котором он видел одного себя. На секунду в зеркальном отражении мелькнул вдруг Илья, и Глеб вскрикнул, заметив его, но чем сильнее он всматривался в застывшего друга, тем меньше он напоминал ему Кормильцева, а потом и вовсе обрел совершенно незнакомые черты.

Глеб завыл, вскочил и побежал дальше по коридору, споткнулся о собственную шляпу, подхватил ее и бежал вперед, уже не касаясь ладонью стены.

Он уже не понимал, куда движется, не был уверен, что не побывал в этих коридорах уже некоторое количество раз, просто брел, не разбирая дороги, а в ушах его стучали последние слова Кормильцева: «Я не Илья». Что же здесь, черт побери, происходит?! Что же это за вещества такие, что заставляют так галлюцинировать? Глеб остановился и заорал во весь голос, и крик его покатился по каменным коридорам, отражаясь от стен, набирая силу и грохоча где-то впереди, словно камнепад. Какой смысл был куда-либо идти? Он уже давно заблудился, действие наркотика все равно рано или поздно сойдет на нет, и он просто переждет его здесь. Глеб сел на пол, опустил голову на колени и прикрыл глаза.

- Где твоя правда? Где справедливость? – тихо запел он, вытирая пыльной шляпой мокрое от пота и слез лицо.

- Чего расселся? Двигайся давай, - раздался прямо над ухом до боли знакомый голос.

Глеб вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда он исходил. В темноте маячил чей-то силуэт, Глеб поднялся и сделал несколько шагов ему навстречу. И снова статуя – на этот раз не одно только лицо, а полноценное изваяние во весь рост, имевшее вид юного восемнадцатилетнего Вадима. Полностью обнаженного – в лучших традициях античной скульптуры. Глеб ахнул от ужаса и прикрыл глаза, а в памяти его пронеслась та давняя сцена в ванной, когда он совсем еще ребенком застал Вадима за водными процедурами и не смог оторвать глаз от статной фигуры старшего брата.

- Чего отворачиваешься-то, - усмехнулась статуя, - смотри на дело рук твоих. Наслаждайся.

- Вадик, я… это не я… - бормотал Глеб, мотая головой, не в силах поднять глаз на брата.

- Больше некому, как ты понимаешь. Да что уж теперь, пусть все остается как есть.

- Вадик, ты… где мне искать тебя? На меня уголовку завели, - Глеб не узнал собственный голос.

- Как завели, так и закроют, - авторитетно заявила статуя. – А искать меня не надо. Я не для того от вас всех смотался, чтобы вы бросились меня искать.

- Вадик, так меня посадят же! – вскричал Глеб.

- Кто тебя посадит, дурында? Трупа же нет. Висяк останется, а там и вовсе замнут. Никто звезду рок-н-ролла просто так бездоказательно сажать не будет. Расслабься, иди домой и искать меня больше не вздумай, слышишь? Я не от обиды на тебя смотался, у меня были свои причины, улавливаешь?

Глеб покорно закивал и, проходя мимо статуи, хотел было коснуться пальцами ее плеча, но она вдруг отчего-то воспламенилась и слегка опалила уже было протянутую ладонь Глеба. Он отдернул руку и пошагал дальше: лабиринту, казалось, не было конца даже после всего пережитого. Однако, очередной шаг отчего-то привел Глеба не в новый коридор ненавистной каменной темницы, а назад в комнату Устланда – вот так, буквально в одну секунду, и сам не заметив, каким образом, Глеб шагнул в обычное жилое помещение.