- Телефон Устланда мне дайте! – прорычал Глеб, не слушая излияний Суркова, но тому, казалось, было совершенно плевать, внимает ему Глеб или нет.

- Вы же даже не задумывались никогда о том, с чего вдруг ваш брат перестал заниматься музыкой после распада Агаты и четыре с лишним года не появлялся на сцене.

- Политика – куда более интересное и высокооплачиваемое занятие. Особенно в условиях горячей дружбы с власть имущими! Да и какая музыка у творческих импотентов? – губы Глеба скривила жестокая усмешка.

- И то правда, - произнес Сурков совсем тихо. – Он тоже так себя называл – задолго до того, как его так стали называть вы и ваша свора. А вы так и не поняли, чего он потерял с уходом из его жизни Агаты. И слез на его лице во время Нашествия тоже не видели, правда ведь?

- Он зассал начать с нуля. Он ведь пишет песни, уж это вы мне поверьте, я с ним 22 года бок-о-бок провел. Только ссыт показывать их кому-либо, поскольку они все бездарны по большей части за редким исключением. Поначалу он еще выдавал хиты и очень сильные вещи, а потом началось вот это вот все. Ибо не надо душу политиканам продавать за звонкую монету, тогда и талант сохранишь.

- Ну да, втыкатель проводков, секретарь, обслуживающий персонал гения – он таким себя и считал все эти четыре года, пока боролся с депрессией и суицидальным синдромом…

- С чем? – опешил Глеб.

- Сначала это был кокаин. Старые связи у него сохранились, и он опять вернулся на проторенную дорожку – забивал ноздри белым порошком, только чтобы не думать, чего и кого он лишился, пока вы развлекались с новой группой и новым юным другом. Потом пришлось лечиться от новой зависимости, правда, насколько мне известно, рецидивы случаются до сих пор. Помогало плохо, лишь давало возможность забыться. Вот тогда в битву и вступила эзотерика. Откровенно признаться, я эту его страсть к трансцендентальному не разделяю, только со стороны некоторое время наблюдал за тем, как он метался от гуру к гуру, повсюду ища успокоения и душевного равновесия в надежде когда-нибудь помириться с вами. А вам было плевать, вы вычеркнули брата из своей новой свободной жизни, которой наслаждались на полную катушку. Для меня только одно неясно – чего вы на эти два концерта-то согласились? Неужели только затем, чтобы он снял запрет на исполнение Агаты? Так ведь, насколько мне известно, никаких письменных договоренностей у вас не было, и даже если бы Матрица начала петь агатовские вещи, Вадим ничего не смог бы с этим сделать…

- Вы ничего не знаете, ничего! – вскричал Глеб, с грохотом обрушивая на стол ладонь.

- Ну хорошо, хорошо, тут вы оба поете в унисон: никто ничего не знает, это вершина айсберга… хорошо, я ничего не имею против и не претендую на знание ваших с Вадимом абсолютных истин. Да только после этих концертов его и вовсе как подменили. Снова появился кокаин, снова начались оргии с девочками, коими так славилась Агата времен 90х и знаменитого пансионата. Гуру начали сменять один другого еще чаще, чем в предыдущие четыре года, гастрольный график набирал сумасшедшие темпы, он сам начал умолять меня о Донбассе и Сирии… Даже оружие где-то раздобыл – уже без моей, правда, помощи.

Какое-то озарение сверкнуло в мозгу Глеба, он поднял вверх указательный палец и, вскочив с кресла, принялся быстрыми шагами мерить комнату.

- А не может так случиться, что… он ведь давно… и…

- Думаете, он в Донбассе? – нахмурился Сурков и задумчиво постучал сигарой по столу. – Впрочем, выяснить это будет нетрудно, - и он черкнул короткую фразу в тут же лежавшем ежедневнике. – Суды с вами лишь добили его.

- Я заметил! Скачет по сцене еще активнее, чем прежде!

- А это единственное, что у него осталось – фанаты и энергообмен с ними. Видимо, это помогало ему лучше любого кокаина… Устланд появился в его жизни всего около года назад. Благодаря ему он окончательно завязал с порошком, перестал злиться на вас и ввязываться в бессмысленные споры с вашими безумными фанатами. Сам я тоже пытался вникнуть в его систему, но поскольку не испытывал особой потребности в обретении гармонии и душевного равновесия, дзена так и не постиг, - Сурков устало улыбнулся. – А вот Вадиму, кажется, удалось, раз он пошел на этот финальный шаг.

- Послушать вас, - буркнул Глеб, - так никого важнее меня и Агаты у него в жизни и не было.

- Вы сами это сказали, не я, - пожал плечами Сурков, достал из кармана пиджака телефон и поспешно набрал номер. – Веня? Привет. Можешь принять Глеба Самойлова на аудиенцию? По поводу его брата, да. Ну ты в курсе. Когда ему подойти? А, ну понял, спасибо, телефон твой ему передаю тогда, да? А, ну это да, разумеется, обсудим при встрече, не вопрос. Ну давай, спасибо, на связи! – Владислав вырвал из ежедневника страницу, поспешно черкнул на ней номер телефона и протянул Глебу. – Он ждет вас в следующий вторник в два часа. Адрес и схему проезда скину по ватсапу. Я удовлетворил вас? – и он откинулся на спинку кожаного кресла и снова затянулся сигарой.

Глеб кивнул и через мгновение ретировался из библиотеки.

========== Глава 7. Любить снова ==========

Я буду знать, за что я полюблю

Такую же, как ты, когда найду.

А я ее найду наверняка,

Любовь меня достанет повсеместно.

Клянусь тебе, что никогда нигде

Ты больше не услышишь обо мне

Я буду знать, на что она похожа,

Она во всем похожа на тебя,

Она уже с рождения моя.

Возьму ее и в море утоплю

За то, что я еще тебя люблю

Глеб нерешительно мялся на пороге роддома, то сжимая, то разжимая пальцами дверной косяк. В машине, открыв дверцу, нервно курил Вадим. На заднем сиденье валялся порядком измятый букет гладиолусов. Наконец, дверь распахнулась, и вышла осунувшаяся Таня в цветастом платке поверх рыжих локонов. Рядом с ней семенила хрупкая медсестра, на руках которой покоился крошечный сверток в одеяле. Глеб смущенно отступил в сторону, а Вадим тут же засуетился: выскочил из машины, полез на заднее сиденье за букетом, бросился целовать жену, затем к медсестре – заглянуть в пока еще мирно спящий сверток…

- Яна! – с гордостью произнесла Таня, проводя пальцами по круглой щеке мужа.

- Все-таки Яна? – уголки губ Вадима медленно поехали вниз. – Ну хорошо, пусть будет Яна.

- Ты чем-то недоволен, дорогой? – взвилась вдруг Таня, забирая дочь из рук перепуганной и спешившей ретироваться назад в роддом медсестры.

Глеб не решался подойти ближе, чувствуя себя лишним свидетелем семейной ссоры. Но Вадим лишь подхватил жену под локоть, помог ей сесть в автомобиль, а затем подтолкнул туда и Глеба – быстро, грубо и резко, без всяких церемоний.

Дома уже готовилось застолье, собирались друзья – Паша, ныне работавший в лаборатории при МФТИ – специально приехал из Москвы, чтобы поздравить друга, разливался по рюмкам алкоголь, и когда долгожданная троица вошла в съемную квартиру молодых Самойловых, их встретили бурными и восторженными криками. Яну пытались развернуть и потискать, на что мать предупредительно зашипела и уединилась с младенцем в супружеской спальне, куда за ней поспешил и Вадим. Глеб скинул куртку и рухнул за стол, опустошив две рюмки водки подряд и стараясь не встречаться глазами с укоризненным взглядом мамы. Наконец, молодожены вышли к столу, снова зачем-то послышались не вполне уместные крики «Горько!», и громче всех при этом кричал Глеб, вслед за тем с ненавистью наблюдавший за тем, как губы Вадима страстно сливаются с губами его законной жены. Он опрокинул еще одну рюмку и прикрыл глаза, вспоминая их свадьбу. Он тогда весь вечер просидел в самом темном углу и старался выпить как можно больше шампанского, от чего его в итоге основательно повело, и именно Вадик потащил брата в туалет и сидел рядом с ним, пока Глеб освобождался от остатков свадебного пиршества. Глебу было стыдно и мерзко, он не смел поднять глаз на старшего, а тот лишь заботливо хлопал его по спине и повторял отчего-то: