- Все будет хорошо, Глебка. Все будет хорошо.

Глебу хотелось вцепиться в брата, вжаться в него всем телом и целовать до одурения – хотя бы просто целовать, не претендуя на большее. Его адски трясло – алкогольная интоксикация давала о себе знать, и он что-то буркнул себе под нос о том, что ему лучше пойти домой – к бабушке. А Вадик хотел было сам отвезти его, но его отвлекла новая порция криков «Горько!» А когда Глеб заглянул в зал напоследок, чтобы сообщить матери, что уходит, кто-то из гостей вдруг удивленно бросил:

- Как Таня на Глеба похожа, ты посмотри!

Глеб вздрогнул, заметив, как в его сторону обернулись несколько голов с любопытными взглядами.

Заснуть ему в тот вечер так и не удалось: то тошнило, то болела голова, то трясло как под током. А то лежал и представлял первую брачную ночь брата, и алкогольная интоксикация начинала казаться ему так – всего лишь легким недомоганием.

А потом снова пошли концерты, гастроли, совместные гостиничные номера, и Таня перестала раздражать Глеба, практически исчезнув с горизонта. Пока не забеременела и не подарила Вадику дочь. У них только-только вышел «Декаданс», которым все они безумно гордились, Вадима так просто распирало, а Глеб, ощущая в свой адрес все возрастающее восхищение старшего, даже немного задрал нос. И вот все рухнуло в одночасье – концерты, гастроли, совместное времяпрепровождение… Каждую свободную минуту Вадим старался провести со своими девочками, а Глеб отодвинулся куда-то на периферию его сознания. А, может, он и всегда там пребывал…

Глеб вышел на балкон и достал сигареты – его уже давно никто не бранил ни за курение, ни за алкоголь. Шутка ли, двадцать лет, из которых в по-настоящему взрослой жизни он провел всего год, лишившись девственности непозволительно поздно для рокера – в 19… Да и то вышло случайно во время очередной пьянки. Девица сама залезла ему в штаны и обнаружила его в полной боевой готовности. Ну откуда ей было знать, что наблюдение за танцующим с женой братом способно в считанные мгновения заставить Глеба ощутить постыдное желание. Девица уволокла его в соседнюю комнату и там позволила расслабиться уже самым что ни на есть естественным способом. Глеб тогда мало что понял и ощутил, и ему отчего-то было потом очень стыдно смотреть Вадику в глаза.

Чья-то тяжелая ладонь легла Глебу на плечо, и ловкие пальцы вырвали сигарету из рук Глеба.

- Поздравляю. Счастливый отец, - Глеб криво усмехнулся, не поднимая глаз на брата.

- Ты чего тут грустишь один? – неуклюже бросил Вадим, затягиваясь сигаретой, пахнущей Глебом.

-Теперь у тебя не будет времени на Агату, - протянул Глеб деланно спокойным голосом и достал новую сигарету.

- Ерунда, - махнул рукой брат. – В моей жизни нет ничего важнее Агаты.

- Да? – Глеб повернулся и встретился взглядом с карими глазами Вадима. – Тогда что происходит, Вадик?

- Ты о чем?

- Ты перестал писать песни. Ни одной для Декаданса не принес. Что случилось?

- Да не пишется что-то, - замялся Вадим, делая неопределенный жест левой рукой, а затем туша сигарету о перила балкона. – Дрянь одна выходит, не стоит и внимания.

- Ты хоть нам бы сперва показал, а там бы мы с Сашкой и решили, дрянь или не дрянь…

- Я и сам это вижу, - в голосе брата сквозила печаль, и Глеб почувствовал, как какой-то странной болью кольнуло сердце – чужой болью, болью Вадима от потери вдохновения. – Но это неважно. Главное, что твой талант растет и крепнет. Растоптанные эдельвейсы – это шикарно. Ничуть не хуже Кормильцева!

Глеб вздрогнул: в устах свердловчанина это было похвалой высшего уровня. Он приблизился к брату и осторожно положил голову ему на плечо.

- Еще не думаешь заняться своей группой? – в голосе Вадима послышался затаенный страх – только вот страх ли лишиться брата или талантливого автора? – этого Глеб распознать не мог.

- Мне и здесь хорошо, - пробормотал Глеб и потерся щекой о круглое плечо Вадика.

Первый концерт после выписки Тани из роддома Агата дала уже через две недели. Глеб, как обычно, опустился на табурет в левом углу сцены, Вадим активно прыгал по правую руку от него – потный, разгоряченный… Его мокрые пряди облепили лицо, властные пальцы творили с гитарой нечто невообразимое… Глеб не мог оторвать от него завороженного взгляда. Вадим тоже периодически бросал озабоченные взгляды в сторону младшего, словно проверяя, на месте ли он, все ли с ним в порядке, не свалился ли со стула, помнит ли басовую партию. А по окончании буквально за руку увел со сцены в гримерку. За прошедшие с момента признания самому себе четыре года Глеб успел смириться со странными чувствами, даже научился с ними кое-как жить. Беспрестанно наблюдая сексуальные движения Вадима на сцене, а затем его самого – почти абсолютно голого – в гримерке после концерта, Глеб умело контролировал собственное возбуждение и так ни разу и не спалился.

Но в этот раз все оказалось гораздо сложнее. Уже в гримерке Вадим вжался лбом в стену, расстегнул штаны и принялся ласкать сам себя прямо на глазах у изумленного Глеба. Глеб замер, хватая воздух, словно рыба, не в силах отвести взгляд от открывшейся ему безумной картины. Вадим откинул голову назад, оголяя крепкую сильную шею, в которую хотелось вцепиться, которую хотелось покрыть жадными поцелуями… Пара едва слышных стонов, и Глеб ощутил, как его собственные штаны предательски натянулись. И если бы все было проще, он бы отвернулся к другой стене и последовал примеру брата, но он боялся, что Вадим как-то не так его поймет, прочтет в его поведении что-то лишнее, что Глеб так давно скрывал, поэтому младший лишь часто дышал открытым ртом, а когда Вадим, наконец, излился себе в ладонь, едва слышно охнул и тоже по давно заведенной привычке кончил прямо в штаны.

- Прости, надо было расслабиться, - пробормотал Вадим, застегивая ширинку и не глядя брату в глаза.

В голове у Глеба стоял невообразимый шум.

- Я… я хотел показать тебе новые песни, - выдохнул Глеб.

- Пойдем посмотрю по дороге.

Вадим внимательно прочел переданную ему тетрадку, потом вернул ее Глебу и покачал головой:

- Прости, но это не совсем то, что мне хотелось бы для Агаты.

Он никогда еще раньше не отвергал ни одного стихотворения Глеба, а тут в тетрадке была готова уже самая настоящая концепция, которую Глеб мечтал воплотить с группой, он уже и название для альбома придумал – «Маленький Фриц» - и нафантазировал, как рад будет старший, каким талантом снова назовет его, с каким энтузиазмом возьмется за запись нового альбома… Глеба словно окатили ушатом ледяной воды.

- В смысле?

- Тематика слишком скользкая, понимаешь? Да и в целом это чернуха. Я бы не хотел чернухи для Агаты.

- Ага, а «Пулемет Максим» не чернуха? – взвился Глеб. – «Праздник семьи» не чернуха?

- Глебсон, знаешь, чем чернуха отличается от искусства? Тем же, чем порнуха от эротики. Уловил?

- То есть когда я маскирую порнуху красивой иносказательностью – это для Агаты подходит, а когда наоборот под порнуху прячу что-то глубокое, сильное и личное, то тут извини, подвинься, я верно уловил? – в голосе Глеба звучала уже не просто обида, в нем звенела зарождающаяся ярость.

- Ну смотри, вот тут: «Меня изнасиловали десять человек»… Ну кто из слушателей будет разбираться в твоей тонкой душевной организации? Кто про твою ранимую душу подумает? Все поймут эти слова буквально. Да нас из рок-клуба попрут в одночасье за такое! Ни на одно радио не возьмут! – Вадим возмущенно всплеснул руками.

Глеб хотел было съязвить, что радио Вадиму важнее собственного брата, но тут же прикусил язык и лишь бросил:

- Ты совсем упоролся на своей славе, Вадик.

- И это именно благодаря моей упоротости нас взяли в рок-клуб, и мы едем покорять столицу! – добродушно парировал Вадим, не замечая или делая вид, что не заметил обиженного тона Глеба.

- Тогда я запишу эти песни сольно! – воскликнул Глеб от безысходности, швыряя в лицо брату этот последний и самый сильный аргумент – аргумент обиды и ультиматума.