- На хера?! – не дал договорить ему Глеб.
- Ну как… я же играю на сцене его партии, я же должен хоть как-то скопировать его манеру, твои же фанаты сами требуют… вот я учился как мог. И продолжаю это делать, - и Валера невинно захлопал ресницами.
- Мой гитарист втайне от меня слушает песни моего… - задыхался от возмущения Глеб.
- Брата? – едва слышно подсказал Хакимов и тут же вжал голову в плечи, готовясь получить кулаком прямо по тщательным образом уложенной прическе.
Глеб шумно выдохнул и махнул рукой:
- Продолжаем. Давай, я хочу услышать, наконец, что там у вас получилось.
Хакимов открыл следующую папку, наткнувшись там на кучу вариантов записи «Других». Глеб поморщился, Дима побледнел, виновато разводя руками, Валера усмехнулся, Вадим под пультом по-прежнему кусал кулак, стараясь не заржать. Стася со скучающим видом копошилась в телефоне.
Матричный директор с озверевшим Глебом переслушали уже все сольное творчество Вадима Рудольфовича, пока, наконец, не добрались до финальной папки.
- Может, с нее и стоило начать? – язвительно бросил младший Самойлов, опускаясь назад на диван.
Записей в этой папке было значительно больше, чем в остальных. Дима включил первую попавшуюся и замер, понимая, что вот и пришел его смертный час. После столь длительного прослушивания демок песен Вадима схожесть того, что звучало из динамиков сейчас, с творениями самого подлого человека не услышал бы только глухой. Вадим почему-то даже не попытался хоть как-то изменить звук и стиль, хотя прекрасно мог это сделать. Вместо этого визжали знакомые гитарные риффы, слышались знакомые сбивки Баранюка, даже бас под пальцами Вадима звучал как-то по-вадимовски, а уж виртуозные и эмоциональные клавиши и вовсе были истинно агатовскими. Хакимов вмиг осознал, что старший Самойлов тупо подставил его, что теперь ему не выкрутиться, что Глеб психанет и в сердцах распустит Матрицу, а перед этим проклянет ее директора, что взятые взаймы два с половиной миллиона, уже никогда и никак не отобьются и что ему как-то придется выкручиваться, чтобы отдать их кредитору… Вся его будущая тяжелая и полная лишений жизнь вмиг пронеслась перед глазами Хакимова, и он даже успел увидеть в конце ее скромный гранитный монумент за оградкой с фотографией, которую сам Змей давно уже выбрал себе на обелиск, и броской надписью: “Он пал жертвой интриг!”
Вадим под пультом замер, с волнением ожидая вердикта младшего. Даже Стася оторвалась от телефона и подняла глаза на задумчивое лицо Глеба.
Тот снял очки, протер их рукавом и протянул:
- Слушайте, а мне нравится. Все живое, настоящее, без синтов и подложек. Не, реально здорово! Может, ты еще и выиграешь спор, Димас! – и он похлопал по плечу выдохнувшего с облегчением Хакимова. – Так кто звукарь-то? Не расколешься?
Валера нервно захихикал, теребя струны гитары.
- Валер, а ты прямо босс. Так шикарно и сочно сыграть – прямо шик! – продолжал раздавать комплименты Глеб. – Про Стасю вообще молчу. Клавиши улетные, ты тут даже Бекрева за пояс заткнула, мать.
Стася хмыкнула и скривила рот.
- И вообще вы молодцы! – в порыве эмоций Глеб обнял всех троих за шеи. – Выдали-таки настоящий класс! Я горжусь вами! – и по щеке Глеба стекла крошечная слезинка.
Хакимов закашлялся и выскользнул из круга объятий, чтобы поправить прическу. Вадим под пультом щипал себя за ногу – кусание кулака уже не помогало.
- Ладно, не буду вам мешать, продолжайте в том же духе. Вот теперь я вижу, что мы настоящая команда! – голос Глеба дрожал, грозясь сорваться на всхлипы. – Зовите поскорее вокал записывать, хочу уже конечный вариант услышать.
Хакимов снова зашелся в приступе кашля, Стася закрыла лицо телефоном, Валера со всей силы впиявил пальцы в струны, а Вадим под пультом до крови прикусил язык, чтобы только не крикнуть:
- Глебсон, будь здоров!
*
На следующий день Глеб проснулся ни свет ни заря и сразу же, не умываясь, ринулся искать ковер. Он никак не мог вспомнить, был ли вообще в том месте хоть какой-то ковер, но сейчас люк просто необходимо было спрятать. Он перерыл весь чулан, но ничего похожего не обнаружил. В библиотеку не стал даже заходить, вернулся к себе в спальню, заглянул в шкаф. Но искомое обнаружилось отчего-то под кроватью – несколько пыльных рулонов. Один из них – темно-зеленый – показался Глебу вполне подходящим по цветовой гамме, и он поволок его вниз, стараясь производить как можно меньше шума. А в голове тем временем роились сомнения: стоит ли это делать вообще? Если Вадим не заметил сливающийся по цвету с полом люк, то уж яркий и сочный ковер точно бросится ему в глаза, он наверняка начнет допрашивать младшего, откуда он тут взялся – и все, тайна люка будет раскрыта… Впрочем, Глеб намеревался лгать до последнего и уверять брата, что ковер там был с самого начала, просто Вадим не обращал на него внимания.
Он кое-как раскатал длинное полотно ковра, долго выравнивал его параллельно ступеням лестницы, и когда, наконец, закончил и осторожно отправился в сторону кухни, чтобы поставить чай, услышал, как по ступеням медленно спускается Вадим. Глеб замер и вжал голову в плечи: вот сейчас раздастся вопрос. Но сонный Вадим прошлепал по ковру, даже не замечая его.
- Мелкий, пойди чай поставь там, блинчики на сковородку кинь. Голодный я что-то. Не ужинал вчера, - и старший скрылся за дверью ванной, где тут же раздался шум воды.
Глеб выдохнул и отправился готовить завтрак, радуясь небольшой отсрочке.
За завтраком братья не разговаривали. Вадим, не отрываясь, читал книгу по квантовой механике, съев в итоге блинов куда больше половины. Глеб не останавливал его, сумев проглотить всего два блинчика и с волнением рассматривая потолок. Ожидая неизбежного и неприятного разговора. Однако, закончив с блинами, Вадим, не отрываясь от книги, поставил посуду в раковину и потопал назад в библиотеку. Из которой не вышел до конца дня. В Глебе боролись смешанные чувства: с одной стороны он хотел быть ближе к брату, тоже сесть где-нибудь рядом в библиотеке и снова спровоцировать его на трудный разговор, но с другой – так сильно переживал за ковер, что предпочитал лишний раз не сталкиваться со старшим, и в итоге сам после завтрака вернулся в спальню и весь день пытался сочинять. А ночью ему снился ковер, под которым пульсировал и шевелился распахнутый люк, а из туннеля, что под люком, валом валили какие-то диковинные твари, и Глеб отбивался от них, но даже не попытался позвать брата – все опять же из-за того же страха, что люк будет обнаружен.
Проснулся Глеб в холодном поту снова слишком рано, и день буквально минута в минуту повторился – в точности как и предыдущий. Еще через три дня Глеб немного успокоился, решив, что теперь Вадим, по крайней мере, пригляделся и к ковру и уж точно если и обратит на него внимание, не сможет доказать даже самому себе, что изначально там этого ковра и в помине не было. Придя к такому выводу, Глеб смело направился в библиотеку. Вадим по-прежнему, не шевелясь, сидел в кресле, читал учебник, делал какие-то пометки в там же найденной тетради. Младший опустился в кресло напротив, положил рядом с собой Гофмана, но открывать книгу не стал. Вместо этого остановил взгляд на старшем, с интересом и тайным волнением наблюдая за тем, как трепещут его темные ресницы, как розовеют круглые щеки, как сильные пальцы хватают лист и переворачивают его, а затем тут же берут ручку и водят ей по девственной бумаге… Вадим был прекрасен. В те минуты он виделся Глебу самим совершенством. И, видя, как едва заметно шевелятся губы старшего, произнося печатный текст, Глеб непроизвольно приоткрыл рот и облизнул сухие губы, вспоминая, как еще несколько дней назад Вадим властно накрывал их своими. В этот самый момент старший вдруг поднял глаза и поймал на себе нервный взгляд Глеба. Нервный и вожделеющий. Первым порывом младшего было тут же опустить глаза и вытереть губы рукавом, но он удержался и вместо этого снова облизал их – на этот раз значительно медленнее и намеренно приоткрывая рот чуть шире и высовывая язык чуть сильнее необходимого. В голубых глазах сверкал вызов. Вадим замер, не смея пошевелиться, но и глаз не отводил. Глеб снова обвел кончиком языка губы и, сам не ведая зачем, повинуясь каким-то странным инстинктам, а, возможно, просто заприметив этот жест в одном из фильмов, запустил в рот указательный палец, едва касаясь его губами и языком, потом откинул шею и, положив руки на подлокотники кресла, пошло раздвинул ноги.
