Таким образом, не только в мореплавании, но и в профилактике болезней Элфинстон, готовя свою эскадру к долгой экспедиции, мог опереться на значительный опыт европейских морских держав. Впрочем, доверял он и старым «проверенным средствам», которые в его время медицинским сообществом Лондона могли считаться шарлатанскими, но зато в народе и в популярной литературе долго и после Элфинстона эти средства считали весьма действенными, причем помогавшими от разных недомоганий189. Так, в список необходимых для его эскадры аптекарских препаратов попали порошок от лихорадки доктора Джеймса и некий препарат, названный sago. Элфинстон был так озабочен приобретением этих порошков, особенно порошка от лихорадки, а также хинина («Jesuit’s bark»), что специально совершил путешествие из Портсмута в Лондон, закупив препараты в Аптекарском ведомстве (Apothecary Hall), пока его корабли стояли в гавани на ремонте.

Не чужд был Элфинстон и предубеждений относительно физических особенностей русских, уверяя, что русские наследственно предрасположены к болезням и к заражению паразитами. В двух разных частях своего «Повествования» он пишет о том, что русские с рождения имеют под кожей вшей, так что почти невозможно, находясь среди них, не подцепить этих паразитов (c. 472–473). Впрочем, в этом контр-адмирал был не одинок: многие посещавшие в это время Россию писали, как и он, о том, что русская баня была главным средством спасения от этой напасти.

Однако высокая смертность на кораблях двух русских эскадр во время перехода в 1769 г. из Кронштадта к берегам Англии заставила Элфинстона всерьез задуматься о причинах таких высоких потерь, и он смог найти лишь одно объяснение – пренебрежение правилами соблюдения чистоты. Он не мог не указать, что на фрегате с английской командой в том же походе потерь от болезней удалось практически избежать. Может показаться, что настойчивое повторение Элфинстоном призывов к чистоте могло научить ценить чистоту и капитана С. П. Хметевского, прошедшего с Элфинстоном весь путь до Эгейского моря. И вот уже Хметевский в своих воспоминаниях об экспедиции посвящает пространные рассуждения порядку и чистоте на его корабле, чему якобы немало удивились даже французы: «24 число [1772] апреля пришел в порт Аузу военной французкой фрегат <…> Был капитан со всеми своими афицерами на корабле у меня и не могли довольно чистоте в карабле и хорошей оснаске надивиться так, что капитан, вошедши в канстапельскую, во удивлении чистоты и убранству ружей перекрестился. Напротив того, я своими афицерами делал как капитану, так и афицерам французким визит. Нашол фрегат в великой нечистоте и в дурной оснастке»190.

Однако едва ли правилами гигиены и созданием на флоте медицинских служб в России были обязаны урокам британских моряков. Соблюдение чистоты было частью наставлений флоту еще со времен Петра I, а лечебные травы и госпитальные суда были обычными средствами борьбы с эпидемиями и потерями на российском флоте. Историки военно-морской медицины в России отмечают быстрое увеличение, начиная с петровских регламентов, числа распоряжений относительно военной и флотской медицинской службы вплоть до специального Генерального регламента о госпиталях (1735), в котором давались строгие предписания соблюдать чистоту и оговаривалось присутствие на судах медицинского персонала. Историки приводят доказательства в пользу того, что в противоположность Британии и Франции, где военно-морские медицинские учреждения конфликтовали с медицинскими организациями практикующих гражданских врачей, в России XVIII в. медицинские службы флота были лучше организованы, хотя и испытывали хронический недостаток персонала191. К тому же в России не противопоставляли Галенову и практическую медицину и разные средства вполне готовы были сочетать192. Так, в статьях Генерального регламента о госпиталях существовало предписание строить госпитали на плодородных землях, чтобы при них находились собственные аптекарские огороды193.

Российское Адмиралтейство имело собственных лекарей, которые назначали лечение и вели исследования, как и их известные английские коллеги, а в своей практике учитывали медицинские знания, накопленные в Западной Европе. Главный медик российского флота Андрей Гаврилович Бахерахт (1726–1806) разработал рекомендации, похожие на те, что выпустил Элфинстон. Они вошли в классический труд Бахерахта «Способ к сохранению здравия морских служителей и особливо в российском флоте находящихся», изданный типографией Морского кадетского корпуса в 1780 г., через девять лет после отставки Элфинстона. В 1783 г. Бахерахт добился, чтобы его рекомендации относительно использования лекарственных средств и трав для лечения болезней во время длительного плавания были приняты государственной Медицинской коллегией194.

Но Элфинстон пока не знал об этом, зато его пиетет перед британской флотской медициной, казалось, был беспредельным. После того как он поместил значительное число заболевших членов своей эскадры в Королевский госпиталь в Хаслере, он написал: «Лекари и хирурги Королевского госпиталя в Хаслере имели немало волнений и выказали величайшую заботливость и человеколюбие к больным, которые уже [поправились], перевезены на корабли и все чувствуют себя хорошо. Поэтому я счел своим долгом ради чести России выказать им знаки благодарности и одобрения и, написав им письмо с выражениями признательности, приложил к письму банкноту в 100 фунтов для докторов и главных офицеров королевского госпиталя» (c. 244). Впрочем, госпиталь в Хаслере по достоинству оценил и капитан Хметевский, также описывавший его в самых уважительных тонах195.

Носитель британских флотских традиций, выросший в семье моряка и рано сам отправившийся на флотскую службу, Джон Элфинстон столкнулся в России с иными правилами поведения офицеров и нижних чинов и яростно взялся за дисциплинирование команд по британскому образцу. Уверенный в превосходстве своего опыта и знаний, он приходил в замешательство и досадовал на то, что его приказы могли вовсе не исполняться или исполнялись из рук вон плохо. Он пытался объяснять такое положение русской ленью или чаще – небрежностью и невежественностью своих подчиненных. Еще в Кронштадте во время подготовки эскадры к походу он впервые столкнулся с вопиющей «медлительностью офицеров в исполнении их обязанностей» (c. 127); вначале он посчитал эту медлительность проявлением лености его российской команды, но затем счел, что офицеры таким образом хотели избежать выхода в море в необычно позднее осеннее время. Элфинстона возмущало, что во время его отлучек из Кронштадта работы почти прекращались, погрузка велась медленно, не спешили готовить мачты, укладывать такелаж и шить паруса. В эти решающие месяцы перед походом Элфинстон вынужден был обращаться за поддержкой к самой императрице, и лишь ее личное вмешательство переломило положение дел и оживило работы в Кронштадте. Однако после выхода в море у Элфинстона за спиной уже не было тех, кто должен был внушать страх его капитанам и командам, а конфликты командующего с подчиненными лишь усугубились.

Элфинстон, безусловно, осознавал, что на отношения между ним и его русскими подчиненными влияли непонимание языка, чуждость религиозных традиций и поведенческих норм. Но он приписывал это лишь предвзятому отношению русских к иноземцам, из‐за которого, по его мнению, «иностранцу невозможно добиться успеха на российской службе» (с. 234).

При этом Элфинстон обнаружил и то, что различные группы матросов и офицеров по-разному реагировали на его стиль командования. «Простые» люди, как он заявлял, «любили его», тогда как его отношения с офицерами оставались натянутыми. Частично он объяснял эту напряженность поступками своего секретаря Джонсона Ньюмана, допускавшего в своих переводах от имени Элфинстона оскорбительные для русских офицеров формулировки.