Но я молчу об этом. По одной простой причине: для людей вокруг, так много переживших и переживающих, я – первый гражданский человек оттуда, из другого, не-военного мира. Никакие журналисты сюда не ездят. Сказать о том, что творится, – некому…

Чтобы сказать про голодную смерть, Айшат перекрикивает вопли женщин, забывших себя от голода и с оскорблениями выдирающих друг у друга «трехдневку». Вижу, как в толпе одни плюют в других. Это туберкулезники. От бездонной своей озлобленности на мир они стремятся заразить тех, кто еще не кашляет кровью, или надеются, что здоровые в страхе отпрянут в сторону и пропустят к ящикам с банками.

Вокруг грузовиков с «Г-4» – кордон солдат. С автоматами наперевес они пытаются навести хоть какой-то порядок среди измученных людей. Но и на их лицах – странное выражение. Не сочувствие, но и не тупая жестокость. Скорее, ступор от того, в какой «войне» приходится участвовать – против толпы голодных. Потом, месяц за месяцем, я увижу это очень много раз: большинство солдатских лиц на второй чеченской войне будут именно такими.

А другая голодная толпа тем временем штурмует запертые железные ворота пищекомбината. Они не поддаются, и тогда гнев выливается вовнутрь. Люди вопят друг другу несусветное – как зарежут, вздернут, что отрубят и кому швырнут на съедение…

Но за что «вздернут» да «отрубят»? Да только за то, что тот, кто оказался чуть впереди, съест свою тушенку на полчаса раньше… Полная потерянность человеческих чувств. Сердечная разобщенность. Невозможно не заметить, насколько здесь оказался разрушенным исконно чеченский менталитет – люди растоптаны и развращены войной и голодом. Видя их и общаясь с ними, совсем не находишь той легендарной стойкости народа, как залога особой его выживаемости на исторических извилистых перекрестках. На горизонте – никаких чеченских бизнесменов, не самых бедных людей на свете, стремящихся отдать несчастным соплеменникам десятую часть своего богатства. И бедные чеченцы – а в лагерях остались именно они – наедине со своей нищетой и беспросветностью, а также с Г-1, Г-2, Г-3, Г-4…

Монолитная нация, встающая горой за «своего» только потому, что он «свой», – превратилась в миф?

За спинами вопящих под шалинским забором людей – пустота. Там нет ни республики, ни власти. Ни чеченской, ни российской. Там – суррогат республики и власти. И суррогат страны. И суррогат народа?

Как это могло случиться? На глазах у всего мира. Под «присмотром» международных наблюдателей. Красного Креста. Врачей без границ. Врачей мира. Армий спасения. Правозащитников – своих и иностранных. При наличии даже путинского президентского спецуполномоченного по соблюдению прав человека в зоне проведения «антитеррористической операции». Парламентариев любой ориентации. Международных конвенций на все случаи жизни и смерти.

Входишь в бывшее общежитие бывшего цементного завода в Чири-Юрте, которое теперь превратилось в лагерное поселение, и тут же начинается вой. Именно вой, а не крик, не шум, не возгласы, не митинг. Полузвериный протяжно-однотонный звук, символизирующий крайнюю степень отчаяния. Это люди, узнав, что ты журналист, цепляются за твою одежду, руки, ноги, будто ты волшебник и от тебя зависит что-то принципиальное, вроде многотонного грузовика с мукой, которого обязательно хватит на всех, желающих выжить.

Кто виноват в этом национальном позоре? Ты не можешь не думать об этом, потому что ты тоже человек и твоему сознанию тоже нужна опора в виде виноватого…

Конечно, вина № 1 – на президенте и правительстве, ведущем войну и не желающем помнить, что неизбежным ее итогом являются толпы голодных, больных и бездомных людей.

А вина № 2? Тут все наоборот: невероятное превратилось в очевидное. Осенью 99-го и зимой 2000-го, несмотря на тяжелейшие бои, рядом с самыми бедными и забитыми всегда находился добрый сосед. К лету все изменилось – те люди, которые в начале войны стоически помогали друг другу не умереть и видели смысл каждого наступающего дня в том, чтобы разломить хлеб с ближним, которому хуже, чем тебе, – теперь поменяли свои принципы. «Гравюра» Хазимат Гамбиева, страдающая хроническим голодом, рассказывала страшные вещи об их лагерной жизни в Чири-Юрте, о том, как по вечерам под ногами хрустят использованные наркоманами шприцы, о размахе воровства и мародерства, к примеру, кухонной утвари, и без того принесенной большинством с помоек, о растущем в геометрической прогрессии числе чеченок-проституток, обслуживающих воинские части, о том, как беженские семьи продают в рабство своих подростков и тем выживают. Те из чири-юртовцев, кто брал зимой лагерных детей в свои дома подкормить – сейчас отказывают даже грудным младенцам и беременным-кормящим. Кто в первые месяцы исхода сочувствовал ни в чем не провинившимся беженцам – теперь озлобился и считает их лишними ртами…

Так Чири-Юрт, еще совсем недавно, до войны, красивый уютный поселок в кавказских предгорьях, гордость сельчан и всего Шалинского района – постепенно превратился в холодный и неприятный населенный пункт, продуваемый обстрелами. Где ключевое слово – пункт. Пункт сна и приема пищи тысяч бездомных. Пункт круглосуточной боли… Всего, что угодно, но только не место, где живут.

– Мы не можем принять всех кто к нам пришел, – как требуют наши законы. Не в состоянии, – говорит руководитель миграционной службы Чири-Юрта Адам Шахгириев. – Мы задыхаемся Это– трагедия для нашего поселка, когда на пять тысяч своих – одиннадцать тысяч перемещенных лиц. К нам спустился весь Дуба-Юрт – шесть тысяч!… И все в тяжелейшем моральном состоянии. Этих людей трудно терпеть. Они все сумасшедшие.

Между Чири-Юртом и Дуба-Юртом, селениями-соседями, – три километра. Если выйти на окраину Чири-Юрта, весь Дуба-Юрт будет перед тобой. Вечерами так все и происходит: за последними чири-юртовскими домами обычно стоят женщины, будто ждут мужчин с далекой и долгой войны, и смотрят туда – на то, что осталось от их домов. Большинство громко причитает, как по покойнику. Когда Хазимат Гамбиева бывает не так слаба, как обычно, она – одна из них.

Дуба-Юрт похож на огромное огородное пугало. Неживой, драный, изрешеченный «градом», в прожженных дырах от артиллерийских снарядов. Кое-где – признаки возвращения людей, завешенные одеялами оконные проемы. Но их очень мало, потому что мало этих проемов. Но что дома? Даже горы над Дуба-Юртом теперь общипанные, как облезлые дворовые псы. В лишаях – в глубоких, до их горных «костей», до самых мезозойских меловых скелетов, проплешинах на местах глубинных бомбовых ударов.

Такие же и дуба-юртовцы. Потерянное племя, не ведающее, как восстановить то, что разгромлено и выжжено на 98 процентов. Они то и дело вспоминают, как мучительно умирало село, через которое, сменяя друг друга, проходили и «белые», и «красные»: и войска, несколько месяцев подряд бравшие Аргунское ущелье, и отряды боевиков, уходившие с равнин, возвращавшиеся и вновь уходившие… И кошмарный по интенсивности, тотальный артобстрел 31 декабря 1999 года. Это когда вся планета веселилась до упаду, встречая Миллениум. И последующие за этим беспрерывные двухмесячные артобстрелы.

Люди, маленькими группками, спасались бегством из Дуба-Юрта в Чири-Юрт постоянно, потихоньку. Но когда на южной окраине Дуба-Юрта боевики заняли позиции и стали окапываться, а бессмысленные (потому что не попадали) бомбежки их позиций с воздуха превратились в быт, 27 января 2000 года первая группа и 5-6 февраля вторая, самая выдержанная – все жители села, спасая свои жизни, вышли из Дуба-Юрта. Летели бомбы, метался «град», а они, без всякого «коридора», топали длинной чередой в сторону Чири-Юрта… Одни в череде падали, убитые, другие их поднимали и уносили с собой, чтобы похоронить в Чири-Юрте – все равно шли…

Дуба-юртовцы хотели поблизости переждать, пока закончатся бои, и тут же вернуться. Однако война не просто отбросила эту идею прочь – она ее «творчески» переработала. И беженцам была предложена мучительнейшая из пыток – ежедневное созерцание кладбища собственных судеб. С 6 февраля в Дуба-Юрте уже не было ни одного жителя, и тогда федералы стали жечь дома – те, которые уцелели при бомбежках. Зачем? Из чувства мести, их переполнявшего. От горечи за убитых товарищей. И дуба-юртовцы, стоя на чири-юртовской окраине, смотрели, как это происходит…