Ответ был, конечно, очевиден – история, как хроническая хворь, склонна к рецидивам, и мы их получили… Так выполненная Печерниковой заказуха получила далеко идущие политические последствия. Суд в Ростове-на-Дону, который, казалось бы, должен был уже «завтра» закончиться фактически оправдательным приговором, вдруг, по указке из Кремля, «сегодня» (это было 3 июля 2002 года) полностью изменил ход судебного спектакля (а временами это был, действительно, чистой воды спектакль в пользу Буданова), отменил чтение приговора, усомнился в правдивости экспертизы Печерниковой, назначил следующую и оставил Буданова под стражей…

Эта будановская пока не-свобода – принципиальное событие нашего времени. Во-первых, для самой армии, безусловно, превратившейся в Чечне в политическую репрессивную структуру. Армия очень ждала, будет ли прецедент на суде в Ростове-на-Дону? А значит, «можно ли» – как Буданов?… Когда Печерникова сказала: «Можно», – этот сигнал был «правильно» понят в Чечне, где офицеры, находящиеся на свободе, продолжают дело Буданова. В конце мая 2002 года (как раз когда была обнародована экспертиза, оправдывающая полковника) в «зоне антитеррористической операции» опять была серия похищений молодых женщин с последующим убийством. 22 мая, например, в Аргуне, прямо из ее дома № 125 по улице Шалинской, на рассвете была увезена военными симпатичная 26-летняя учительница начальных классов Светлана Мударова. Как и Эльзу Кунгаеву, жертву Буданова, ее запихнули в БТР прямо в тапочках и халатике. Двое суток военные делали все, чтобы скрыть место, где они держат похищенную учительницу. 31 мая ее изуродованный труп был подброшен в развалины одного из аргунских домов… Это Печерникова сказала – «можно»… Психиатры в нашей стране продолжают писать свои экспертизы кровью безвинных жертв.

Во-вторых, исхода дела Буданова ждали, и ждут, люди Чечни. Если победит полковник, а не правосудие, значит, по-прежнему нет надежд на то, что Чечня будет территорией, где действуют российские законы, она останется землей под пятой бандитов, и людям, там живущим, теперь нет разницы, какую форму и чью зарплату получают эти бандиты. Главное, что они убивают.

Автобус ехал из Грозного в райцентр Ачхой-Мартан – вёз людей. Недалеко от Грозного, по дороге к селению Алхан-Юрт (там по обе стороны асфальта – лес), автобус остановили «бородачи». Так в Чечне называют ваххабитов. На сей раз это были четверо вооруженных и характерно одетых мужчин. В автобусе ехали сотрудники чеченской милиции. Началась драка. И когда один из милиционеров схватил «ваххабита» за бороду – та осталась у него в руках. Борода была приклеенной. Вскоре пассажиры и милиционеры вместе скрутили налетчиков, и выяснилось, что маскарадные бороды-у всех четверых, двое из них – русские, а двое – чеченцы. В автобусе приняли решение: вернуться на ближайший блокпост и сдать там нападавших. Но очень скоро, на дороге, машину опять остановили – вооруженные военные на трех УАЗиках. Они освободили липовых «ваххабитов» – и вместе укатили в сторону Грозного…

Ингушетия – соседняя с Чечней маленькая республика, когда-то, во времена СССР, часть единой Чечено-Ингушской АССР со столицей в Грозном. С самого начала войны Ингушетия поставила себя особняком по отношению к политике федерального центра, касающейся методов так называемой «антитеррористической операции».

Во-первых, в сентябре 1999 года, с началом бомбежек Грозного и большинства сел, Ингушетия, по указу своего президента Руслана Аушева, открыла все свои границы для многотысячного потока беженцев, и очень быстро на ингушской земле их оказалось почти 200 тысяч, поселенных, в лучшем случае, в наспех организованных лагерях и палатках, а в худшем – в трансформаторных будках, на автостанциях, в гаражах, на заброшенных фермах и даже в кладбищенских подсобках. И это при том, что население самой Ингушетии – чуть более 300 тысяч, с соответственными мощностями в обеспечении водой, электричеством и продуктами.

Во-вторых, Ингушетия поступила так единственная из всех других близлежащих республик, и в противовес им. Самый показательный пример прокремлевского поведения окрестных Чечне территорий – Кабардино-Балкария. По приказу президента Валерия Кокова, полностью подконтрольного Москве человека, в сентябре 1999 года на границах КБР просто-напросто выставили заградительные кордоны, и обезумевшие от всего пережитого, уставшие и голодные люди, с младенцами и стариками на руках, нуждающиеся в срочной медицинской помощи, вынуждены были поворачивать назад… Но куда? В Чечню дороги не было, и

беженцы шли все в ту же Ингушетию, принявшую на себя главный удар чеченского исхода.

Наконец, в-третьих, Ингушетия и дальше совершала этот свой подвиг, как могла. Заботилась о беженцах почти три года, несмотря на нападки подконтрольных Кремлю СМИ и на беспрецедентное давление и шантаж из Москвы, которому подвергался все это время президент Аушев, что и привело, в конце концов, к его отставке в январе 2002 года, внеочередным президентским выборам, череде тяжелейших испытаний и воцарению в апреле 2002 года в Ингушетии в качестве президента генерала ФСБ Мурата Зязикова – ставленника и Кремля, и лично Путина, и в целом отечественных спецслужб, к этому времени окончательно, по проииюму советскому образцу, окрепших во всех властных щелях нашей страны…

Однако пока – конец февраля 2000-го. До смещения Аушева еще очень далеко, и мы разговариваем в Магасе – недавно отстроенной ингушской столице, в президентском дворце. Наш разговор происходит на фоне льющегося через СМИ потока кремлевских бредней о том, что теперь, после штурма Грозного и ухода оттуда боевиков во главе с Масхадовым и Басаевым, – наступает «конец войне». Как известно, конца войны нет до сих пор… Но тогда мы же этого еще не знали.

– Так конец войне или нет?

– Нет, конечно, – все только начинается. Боевые действия продолжаются по всему периметру. В Грозном – боевики. В селах – тоже… А где террористы? В моей системе координат «антитеррористическая операция» может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны, наказаны или уничтожены.

– Но ведь часть заложников уже освобождена? Военные показывают их по телевизору.

– Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уверен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.

– Так как бы вы назвали нынешний этап войны?

– Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены – они по-прежнему по всей территории Чечни. Объявленная партизанская война продолжается.

– Однако мирная жизнь, уверяет Кремль, кое-где в Чечне налаживается?

– Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы – здесь. Грозный – тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему вместо возвращения домой – новые потоки беженцев? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.

Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ингушетию тоже пришли тысячи людей. Но это продолжалось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали. И только бои прекращались – люди двигались к себе домой. Мы их не гнали – они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная стабильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить можно. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на лучшее – и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. При этом некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и «зачистки» и опять приходили к нам.

Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, – там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь эта главное конституционное требование человека к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот почему до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии, где есть стабильность и власть. Если у нас кого-то оскорбят или обидят, тут же работают все положенные государственные структуры – милиция, прокуратура, суд…