В дверях щелкнул ключ, и вошла Катя.
— Ну, теперь можешь погулять, — благосклонно сказала она. — Только недолго.
Удивленный Федя выбежал во двор и увидел белого кота, который шел по забору. Кот вдруг посмотрел на Федю, будто хотел что-то сказать. Но раздумал и пошел дальше.
В углу двора счастливый Ромашкин протирал замшей новенькую «Чайку» возле гаража из дюралюминия.
— Прокатить? — спросил Ромашкин.
— Здорово нарисовано. — Федя по-хозяйски похлопал машину по радиатору.
— Что?
— Да ведь это я нарисовал!
— Кто нарисовал? Что нарисовал? — засмеялся Ромашкин. — Я ее купил! Я получил премию за отличную работу. И как раз подошла моя очередь на машину — один миллион четыреста пятьдесят тысяч седьмая.
— Но вас же уволили! — вскричал Федя.
— Кого уволили? Ты что? Варфоломей, облей Федю!
Федя уныло поплелся к клумбам. Там на скамейке сидела бабушка Лида, а тетя Липа ей говорила:
— Это еще что, вязать во сне! Я сейчас пасьянс раскладывала. Гадала для Сени, какая будет погода. Вышла на кухню крышку с кастрюли снять. Прихожу назад — карт нет!
Федя посмотрел на тетю Липу, ущипнул себя и вдруг увидел два дерева, те, что он нарисовал с Мишкой. Он осторожно пощупал кору — настоящие. Но рядом с ними чернела какая-то яма. В это время в ворота въехал грузовик. Из его кузова торчала большая липа.
— Третья, и последняя! — крикнул шофер Варфоломею. — Принимай!
И они начали выгружать дерево с огромными узловатыми корнями, облепленными землей.
— Федька! — раздался голос Мишки.
— Мишка! — закричал Федя. — Знаешь, я волшебной кистью уничтожил проклятую резинку!
— Какой волшебной кистью? — спросил Мишка.
— Ну, которой мы рисовали гараж, дождик…
— Ты что… спишь? — спросил Мишка.
Федя посмотрел на товарища, силясь понять, что все-таки было и чего не было.
— Я тебя искал… — сказал Мишка. — Идем к управдому. Он даст нам гвозди — будем вешать флаги!
Мальчики выбежали на улицу, которую украшали к празднику. Они прошли мимо парадного подъезда. И опять увидели маленькую пятерню — оказывается, ее никто не стирал, и она совсем засохла, и теперь можно было быть совершенно уверенным, что она останется так до Первого мая на тот год, когда Феде будет уже не семь лет, а восемь.
СКАЗКА СРЕДИ БЕЛА ДНЯ
1
Есть ли на свете что-нибудь лучше утра 31 декабря! Когда все впереди: и новогодняя елка, горящая разноцветными огнями, и подарки, которые тебя уже ждут, но ты не знаешь какие, и новогодние пироги впереди — румяные, пышные, выпеченные из самой белой муки, купленной в городе Ярославле по сорок шесть копеек за килограмм!
Ты просыпаешься в еще не убранной к празднику деревенской избе, где против печи в зеркале — тусклом, с увядшими цветами за рамой — танцуют ржаво-красные языки пламени и из квашни, фыркая, все в пузырях, лезет тесто, а мать летает по избе, то скребет ложкой по дну кастрюли, то грохочет кочергой в русской печи, то в ступке сахар толчет, то держит над огнем ощипанного гуся, поворачивая его так, что кожа гуся дымится, потрескивая, и все это значит, что праздник приближается с каждым мгновением…
Как раз в такое утро, в такой избе и начались удивительные события, о которых мы расскажем. Они случились в деревне Неверково с учеником третьего класса Митей Бычковым.
Утро было как утро. Митя проснулся в своей постели, открыл один глаз, лежал и думал — вставать или не вставать, когда кто-то постучал в окошко.
Митя вскочил и в одной рубашке подбежал к окну, покрытому ледяными узорами, багровыми от солнца. Ничего не было видно, только снежные цветы на стекле! Положив голову на подоконник, Митя заглянул в оттаявший мутный уголок стекла и увидел улицу, снег и ребят своего класса.
Схватив шубейку, Митя стрелой бросился к двери. Но мать успела его перехватить:
— Ты куда?
Заскулив, Митя опять подбежал к окну и посмотрел в глазок: катают снежных баб! Не попадая в штанины и рукава, Митя стремглав стал одеваться. Нахлобучив ушанку, он кинулся к двери.
Держа в одной руке кочергу, мать снова ловко схватила его:
— А мыться?
Митя знал, — маму не переспоришь. В отчаянии он стащил шубу. Минуты полторы, не спуская глаз с матери, он гремел умывальником, делая вид, что моется. И, вытерев сухое лицо, опять бросился к шубе.
— А молоко? — неумолимо спросила мать и налила из крынки в граненый стакан теплое молоко с пухлой коричневой пенкой.
Митя тяжело вздохнул, уселся на скамью, двумя пальцами вытащил пенку, бросил котенку. Мальчик медленно пил и дышал в стакан. Взгляд его упал на календарь: остались два последних листочка! Отставив стакан, Митя подбежал к календарю, оторвал вчерашний день, прочел на последнем листочке:
31 ДЕКАБРЯ
Долгота дня — 7 часов 6 минут.
Солнце всх. — 9.00, зх — 16.06.
Тысячу лет назад умер известный средневековый часовой мастер Антонио СЕГЕДИ.
Вот тут-то Митя и вспомнил про часы! Про свои новенькие часы с нарисованными стрелками, которые показывали без пяти двенадцать! Их мама вчера купила ему в городе на базаре, и они пролежали всю ночь под подушкой. Митя подбежал к кровати, вытащил их, потом впрыгнул в валенки. Мать обмотала его длинным шарфом, завязала сзади узлом. И Митя выбежал из избы.
Снег хрустел и искрился под ногами. Над избами качались столбы дыма, всюду жарили и пекли. Тускло блестел серебристый плюш инея на бревенчатых стенах изб. А снег вокруг еще не успели протоптать, он был пушист и толст.
Мальчишки катали баб. В кармане у Мити гремело: это прыгали его заветные сокровища в железной коробке от монпансье. Митя пробежал мимо колодца, который весь обледенел, покрылся сосульками и ледяными уступами.
— Гляньте, что мне мамка купила!
Прыгая на одной ноге, Митя начал хвастливо вертеть часики.
Вредный мальчишка Сашка Тимошкин взял часики и приложил к уху:
— Без пяти двенадцать? Немножко спешат!
Мальчики покатились со смеху.
— Отдавай, — сказал Митя и вырвал часы.
— Чего ржете? — сказал Тимошкин голосом дяди Андрея, председателя сельсовета. — Эти часы ничего. Эти часы два раза в сутки показывают правильное время.
И все опять: «Ха-ха-ха…» Митя тяжело дышал от негодования.
— Много ты понимаешь, — сказал он и надел часы на руку. — Знаешь, какие это часы?
— Знаем, знаем! — закричали мальчишки. — Раз твои, — значит самые главные! Главнее нет!
И все начали смеяться так, что на деревне залаяли собаки.
Митя был один против всех. Губы его дрожали, в глазах стояли слезы. Неожиданно для себя он сказал:
— Если эти часы остановить, — остановятся все часы на свете!!
Ребята притихли, даже Тимошкин такого не ожидал.
— Остановятся? Как остановятся?!
— А вот так!..
Митя уже не мог удержаться, его понесло.
— …Все будильники остановятся, и все ходики, и Школьные часы!
С состраданием посмотрев на Митю, Тимошкин покрутил пальцем около лба.
— И на башнях встанут часы?
— И на башнях, — заносчиво сказал Митя.
От вранья у него загорелись уши, и он взялся катать свою снежную бабу.
«Часики, а часики, — шептал он, — сделайтесь волшебные! Сделайтесь, пожалуйста, волшебные, ну, что вам стоит! Часики, а часики…» Он говорил с таким пылом, что не заметил, как его часики соскользнули с руки, упали в снег и он собственными руками закатал их в снежный ком.
